Михаил Садовяну - Братья Ждер
— Заметил. Я и конюшему сказал. А. он смеется: «Ишь, возомнил!» Да еще велел цыганкам, что служат в покоях мамани, вышить мне платок. «Пусть вытирает платком молочко на губах», — смеется он. Видишь, отче, сколько у меня горестей. А тут еще старшина Кэлиман насмехается: «Хе-хе! Как дела, жеребчик?» Каково мне!
Юноша вздохнул, но тут же заулыбался.
Слева и справа от дороги стеной стояли ратники; вся местная знать во главе с его преподобием Иосифом шествовала к берегу Немцишора. Отец Никодим занял место среди бояр, за ним последовал и Ионуц. Людское море недвижно застыло в лучах жаркого солнца. Был десятый час утра. Заиграли трубы. Перед монастырем воды речки уходили в землю, обнажив усыпанное галькой дно. Преподобный Иосиф остановился в этом месте, дожидаясь княжеского поезда.
Всадники в сверкающих латах и шлемах осадили коней. Князь окинул взором окрестности. Отроки, не медля, взялись за поводья и стремена княжеского коня. Как только спешился князь, очутились на земле и ратники. Княжич Алексэндрел, белобрысый государев наследник, легко соскочил с коня. Он был, как и отец, в одеянии из веницейской парчи, в собольей шапке и сафьяновых сапожках. Трое сопровождавших князя сановитых бояр — сучавский гетман и портар [24] Бодя, Тома-логофэт [25] и Юга-постельничий — оставили коней служителям н поспешили к броду.
Певчие грянули славословие: «Тебе слава подобает…»
Штефану-водэ шел в ту пору сороковой год. Лицо его, опаленное весенним ветром, было чисто выбрито, усы чуть приметно серебрились. Губы крепко сжаты, взгляд зеленых глаз пронзителен. Он был приземист, но людям, стоящим в десяти шагах от него, казалось, что они смотрят на него снизу вверх.
Хор продолжал петь славословие.
Владыка Иосиф, размахивая кадилом, двинулся вперед между дьяконами, державшими свечи, затем, приняв в руки святое Евангелие, протянул его государю, дабы он приложился к эмалевым образкам, крестом расположенным на окладе.
Князь перекрестился и поцеловал Евангелие, затем взглядом приказал сыну поступить так же. Народ и сановники поклонились в пояс славному господарю. Преподобный Иосиф поцеловал княжью руку с золотым перстнем-печаткой. Князь в ответ поцеловал руку старца. Тут же монастырский кравчий поднес князю хлеб-соль. Штефан отломил кусок калача и, коснувшись его губами, торопливо двинулся дальше. Речная галька захрустела под копытами коней. Заметив, что владыка Иосиф с трудом поспешает за ним в тяжелых своих ризах, Штефан остановился на мгновенье и, улыбнувшись, зашагал медленнее рядом с монахом.
«У настоятеля борода дремучая, а тело тучное, — улыбаясь, думал про себя младший Ждер, жадно впитывая все глазами. — Хочет заговорить, да одышка не дает. Поглядывает в отчаянии на господаря, словно просит: «Шагай помедленнее!»
Княжич Алексэндрел тоже это понял: улыбается, баловень, отворачиваясь и озирая небо и окрестности. А вот заметил Маленького Ждера и увидел, что тот смеется без всякого стеснения. На миг взгляды их встретились. Ионуц понял, что княжич вспомнил про него. «Обрадовался, — подумал он. — Мы ведь однолетки. Покажу ему свои охотничьи хитрости».
Медленно двигался княжеский поезд, но достиг наконец ворот обители. Князь Штефан остановился, нетерпеливым движением коснулся пояса, на котором обычно висела сабля и кинжал с рукояткой из слоновой кости. Тотчас подошел третий спэтар [26] Кириак Стурза, поднес ему прямой меч с крестовидной рукоятью, усыпанной рубинами.
— Святой отец, — молвил князь, подходя к Иосифу, — войди с клиром в храм, а я покажусь народу. Потом приду, дабы выполнить долг свой.
И, не дожидаясь ответа, кивнул отрокам, державшим коней под уздцы, Поднявшись в седло, он вознес меч над головой. Народ опустился на колени и затих. Первые ряды, казалось, не смели поднять глаза на светлый лик господаря. Но молдаване, хитрецы по природе своей, кривя шею, старались разглядеть его украдкой.
Штефан тронул поводья и проехал несколько шагов на белом своем скакуне… Взглянул на послушную толпу, сгрудившуюся на пустыре до самой больницы и до первых улиц села. Тут собралось больше двадцати тысяч человек. Колокола уже не гудели, последние отзвуки благовеста дрожали в тишине.
— Пусть люди поднимутся, — повелел князь, — взглянут на своего господаря и на его наследника Алексэндрелу-водэ.
Спешившиеся конники, следившие за порядком, повторили слова Штефана; людской шепот вихрем пронесся в толпе; народ поднялся с шумом набегающей волны. Мужчины встряхнули кудрями, женщины поправили платки. Несколько женщин боязливо вскрикнули, увидя князя где-то в вышине, в сверкании солнечных лучей.
— Народ православный, — проговорил князь, поднимая к правому виску рубиновую рукоять меча. — Вот знак нашего княжения во имя божьего закона и устроения нашей земли. Желаем всем благополучия и достатка. Пусть знает и простой люд, что суд наш вовек не сойдет со стези справедливости, указанной нам всевышним владыкой жизни и смерти.
Ближние ряды с удивлением и страхом внимали этим словам и передавали их задним, — в толпе пробежал шепоток. Вдруг раздались истошные вопли. Народ заволновался. Вопила женщина. Князю доложили, что она, впав в великую робость, произвела на свет младенца.
Князь улыбнулся.
— Из каких мест эта женщина?
Люди расступились, открывая господарю путь к месту происшествия. Бабы в платках, прикрывавших высоко уложенные волосы, окружили роженицу. Одна из них подняла в солнечных лучах младенца, запеленатого в материнскую шаль… Алексэндрел-водэ рассмеялся, услышав, как верещит дитя. Князь сурово взглянул на него, но тут же с улыбкой повернулся к народу, ожидая ответа.
— Она родом из Дрэгушень, государь, — пояснил высокий костлявый старик, пробиваясь к нему в толпе.
Князь вгляделся в него и тут же узнал.
— Благодарствую за ответ, старшина Кэлиман. Вижу, ты явился на правый суд.
— Пришел, государь, как ты повелел, — смиренно ответил Некифор Кэлиман, искоса поглядывая на удивленных соседей.
— Правильно поступил, старшина. Ответь еще на один вопрос. По голосу мне трудно определить, кто родился — мальчонка или девочка?
— Мальчонка, государь…
— Быть ему нашим крестником. Пусть назовут его Вознесением, в честь нынешнего праздника. По прошествии сорока дней доставь его, старшина, к нашему двору вместе с матерью и с отцом. Отдаю тебе в учение младенца, нареченного Вознесением, вырасти из него княжьего охотника.
— Повеление твое, государь, будет исполнено в точности. А пока суд да дело, дозволь, светлый князь, обмыть крестины, поднять кружки во славу твоей светлости.
— Старшина Кэлиман, — ответил князь, — обожди, покуда государь ваш выйдет из храма; дождись решения суда, а уж потом беритесь за чарки. Скажи мне, справляешься ли ты еще со службой?
— Благодарение богу и тебе, государь, — ответил старик. — Справляюсь покуда. Грех жаловаться, силушек хватает. Знаю, однако, что подойдет мой срок, и научил я своих сыновей княжеской службе. Семеро их у меня, и все они княжьи охотники. А тому четыре года, вспомнив, что жить нам не вечно на этой земле, заказал я Савве-плотнику гроб… Иной раз, дабы вспомнить о душе, предавался печали, государь, и ложился в этот гроб. А прошлой весной сыны мои, увидя, что я крепок и все не умираю, спустили тот гроб с чердака и теперь насыпают в него ячмень коням.
Штефан развеселился; а народ в дальних рядах, не знавший, о чем речь, тоже смеялся, глядя на него.
С просветлевшим лицом вступил князь под своды святой твердыни и направился к храму. Не задерживаясь, прошел среди монахов и целого леса свечек к чудотворной иконе богоматери, кисти евангелиста Луки, подаренной еще в старые времена монастырю византийским императором Палеологом; по случаю праздника икона богородицы была украшена белыми пеленами, сверкавшими при свете мерцающего пламени свечей, словно весенние цветы.
Мощно звучал хор под сводами храма. После поминального богослужения князь прошел к гробнице Штефана-водэ Мушата, зажечь свечу на каменной плите. За ним последовали княжич и бояре с притворно печальными лицами. Князь же выглядел спокойным. Но в душе его горестными стихами звучали строки из летописи рода Мушатов:
«А Штефан-водэ из рода Мушатов убил Илиеша-водэ Мушата;
А Роман-водэ, сын Илие, убил своего дядю Штефана-водэ;
А Роман-водэ погиб от яда;
А Богдана-водэ Мушата убил родной его брат Петру Арон-водэ;
А Штефан, сын Богдана, отсек голову Петру Арону-водэ».
Князь погладил сына по голове: княжич поднял на него глаза, и Штефан ласково ему улыбнулся. Но улыбка тут же погасла. Князь вышел пасмурный из святой обители и повелел Томе-логофэту обвязать зеленым шнуром грамоту, заготовленную для старшины Кэлимана, и приложить к красному воску малую печать. Пусть явится сам старшина и услышит правое решение, которого добивался он столько лет. И пусть сельские старосты водворяют на место межевые камни, как было в старину. А его милость пыркэлаб Чопей пусть пожертвует дар какой-нибудь обители во искупление насилия, совершенного им, и обиды, нанесенной достойному государеву служителю.
