Артуро Перес-Реверте - Гусар
Маркитантки, прибывшие с интендантским обозом, громогласно приветствовали солдат. Гусары отвечали громким хохотом и шутками самого рискованного свойства. Однако сколько Фредерик ни напрягал зрение, он сумел разглядеть лишь неясные тени, которые двигались в темноте под скрип колес и топот лошадиной упряжки.
«Разве не удивительно, — размышлял он, — что в столь торжественный момент здесь звучат женские голоса? » Сборы эскадрона на битву представлялись юноше сугубо мужским ритуалом, исключавшим не только присутствие женщин, но и саму возможность услыхать среди ночи обожженные водкой голоса маркитанток. Фредерик неприязненно поджал губы, машинально лаская гриву Нуаро. В детстве он прочел о рыцарях Храма, суровых и гордых монахах-воинах, которые сражались с сарацинами в Палестине, а потом впали в немилость у европейских королей, возжелавших их несметных сокровищ, и умерли на костре, наслав на своих палачей страшное проклятие. В мире храмовников женщинам не было места. Рыцари посвятили себя богу, чести и войне. Превыше всего они ценили боевое братство и никогда не нарушали клятв верности, данных своим товарищам.
Фредерик отыскал взглядом де Бурмона. Молодой человек не сомневался, что с Мишелем его связало нечто большее простой дружеской привязанности, которая часто возникает между офицерами одного эскадрона. Вдвоем они присягнули на верность славе. Это ради нее они служили Императору и Франции, во имя ее готовы были пронести орлиное знамя хоть до самых адских врат. Слава сделала их братьями, и даже много лет спустя, оказавшись в разных концах земли, они не предадут своей дружбы. Воображение Фредерика рисовало величественные картины: вокруг кипит сражение, у де Бурмона убили коня, сам он, с непокрытой головой, отчаянно обороняется, но силы неравны, и, когда надежды совсем не остается, верный друг спешит закрыть героя собой и принять смерть вместо него. Или сам Фредерик повержен, враги уже готовы добить раненого гусара, на помощь названому брату приходит де Бурмон. Или оба они, покрытые пылью и кровью, дерутся как львы, защищая последнего имперского орла, и успевают перед гибелью обменяться прощальной улыбкой.
Нет. Женщины здесь определенно лишние. Им полагалось наблюдать за битвой издалека, чтобы пролить из прекрасных глаз хрустальные слезы, оплакивая геройскую смерть гусара… Признаться, у самого Фредерика уже была сердечная тайна. Юноша повстречал свою первую любовь за пару дней до отъезда в Страсбурге, в доме Циммерманов. То была прелестная девушка неполных семнадцати лет, с нежным как цветок лицом, шелковистыми светлыми кудрями и очами, синими, будто небо Испании. Фредерик поклонился Клэр Циммерман с изяществом истинного офицера, лихо щелкнув каблуками начищенных до блеска сапог и с блестящей небрежностью сбросив с плеча алый ментик, а девушка ответила ему нежной улыбкой.
Молодые люди обменялись лишь парой учтивых слов. Он молил Бога, чтобы она не придала значения предательскому румянцу, заливавшему его щеки. Она покраснела ничуть не меньше, смущенная и польщенная вниманием, которое оказал ей элегантный и стройный офицер в парадной форме цвета индиго и алом ментике, только вот беда, слишком молодой, чтобы носить роскошные усы — украшение любого гусара. Впрочем, это было не так уж важно, ведь юный офицер отправлялся на самую настоящую войну, в далекий и враждебный край. Встреча длилась несколько мгновений, затем старый полковник, друг семьи, увлек Фредерика прочь, Клэр поспешно опустила глаза и принялась играть своим веером, чтобы скрыть смущение, чувствуя на себе завистливые взгляды других барышень.
Возможно, если бы Фредерик вернулся, покрыв себя славой, воспоминание о той короткой встрече положило бы начало великой любви. Однако в ту ночь, под испанским небом, вовсе не синим, будто глаза Клэр, а черным, как адская бездна, салон Циммерманов в Страсбурге казался Фредерику Глюнтцу слишком далеким.
Кавалерийский эскадрон, принадлежавший к тому же полку, уже потянулся прочь, исчезая во мраке, среди олив. Топот копыт напоминал шум стремнины. Из крута света, образованного факелами, донесся голос майора Берре:
— Эскадрон! ПО КОНЯМ!
Трубач отозвался на приказ пронзительным сигналом. Фредерик поспешно нахлобучил медвежий кольбак и сунул ногу в стремя. Оказавшись в седле, он поправил на левом бедре ташку красной кожи, на которой был вышит имперский орел и номер полка. Левую руку в тонкой перчатке Фредерик положил на эфес сабли, а правой сжал узду. Нуаро бил копытом и встряхивал головой, готовый подчиниться малейшему движению своего седока.
Майор Берре легкой рысью проскакал перед эскадроном, за ним, будто верная тень, следовал трубач. Фредерик повернулся к де Бурмону, который сдерживал своего коня, плавно натягивая поводья.
— Началось, Мишель!
Де Бурмон, который пытался усмирить коня, лишь кивнул в ответ. Внушительных размеров кольбак делал его мрачным.
— Началось, и, сдается мне, это хорошее начало, — заметил он, подъехав к Фредерику. — Однако еще есть время чуток поболтать. Домбровский сказал, что дело для нас найдется к утру, не раньше.
— Все равно наше время пришло. — Дай Бог!
— Удачи, Мишель!
— Удачи, брат! Смотри, следи за конем; а уж я с тебя глаз не спущу. Потом буду рассказывать дамам о подвигах своего друга Фредерика Глюнтца. В первую очередь я, конечно, имею в виду прелестное синеглазое создание, о встрече с которым ты имел глупость мне рассказать.
Конь де Бурмона нетерпеливо вскинул голову.
— Тихо, тихо! — прикрикнул всадник. — Спокойно, Ростан, какого черта! Видишь, Фредерик? Даже лошадям не терпится в битву. Подумать только, всего два часа назад мы храпели в своих постелях, а теперь все божьи твари готовы драться. Вот что такое война. А если тебе станет одиноко, только поверни голову — и я тут как тут… Скорей бы настал день! Сегодня сам дьявол от нас не уйдет. Богом клянусь, знатный будет денек! Только ты береги себя. Будь осторожен, чтоб тебя черти разорвали!
И, пригнувшись к крупу с ловкостью опытного всадника, де Бурмон поспешил назад, чтобы занять свое место в строю. Фредерик не отрываясь смотрел на ряды неподвижных и безмолвных всадников в гусарской форме, со шнурами, горящими при свете факелов тусклым золотом. Мимо галопом проскакал ротмистр Домбровский, рискуя сломать себе шею в темноте. Истинный поляк, хладнокровный и гордый. Фредерик невольно залюбовался его величавой посадкой и надменным лицом.
Трубач сыграл сигнал к атаке. Фредерик пропустил шесть рядов гусар, скакавших стремя в стремя, по четыре всадника в каждом ряду, и, слегка натянув поводья, пустил Нуаро вперед, чтобы занять свое место. Эскадрон выезжал на дорогу, оставив позади круг из горящих факелов. Обогнув стену, строй начал подниматься вверх по склону, теряясь во тьме.
Кое-кто напевал сквозь зубы, другие переговаривались шепотом. Время от времени ряды облетала чья-нибудь острота. Однако большая часть гусар ехала молча, погрузившись в собственные размышления, воспоминания или тревоги. Фредерик подумал, что толком не знает никого из них. Конечно, он успел познакомиться с некоторыми офицерами, но почти не знал унтер-офицеров и рядовых, включая тех, кто находился под его началом: вахмистра Пинсара, капралов Мартена и Критона… Был еще гусар по имени Лючани: Фредерик запомнил этого корсиканца, считавшего своим долгом сообщать всем и каждому, что император — его земляк Остальные солдаты, даже те, кого он знал в лицо и с кем ему довелось переброситься парой слов, оставались безымянными. Теперь Фредерик жалел, что не успеть познакомиться с ними поближе. Спустя несколько часов все они, плечом к плечу, встретят общую судьбу. Победа или катастрофа, жизнь или смерть ожидают в предутренней тьме что офицера, что рядового. Двенадцать безымянных солдат были его боевыми товарищами, рядом с ними предстояло ему сражаться и, возможно, умереть. И теперь Фредерик злился на себя за то, что не подумал об этом раньше.
Блеснула молния, и вдалеке прокатились раскаты грома. Лошади начали волноваться, и Фредерик с трудом удерживал Нуаро в строю. Какой-то гусар громко выругался.
— Ну и вымокнем же мы сегодня, ребята! Уж поверьте старине Жан-Полю.
«Хоть одного я теперь знаю по имени», — подумал Фредерик Темнота не позволяла разглядеть лицо гусара. Судя по голосу, то был один из ветеранов.
— Все лучше, чем жариться на солнце, — откликнулся другой голос. — Я слыхал, при Байлене…
— Пошел ты к черту в зубы со своим Байленом, — отвечал Жан-Поль. — Как только рассветет, погоним этих оборванцев по всей Андалусии. Ты разве не слышал, что полковник вчера сказал?
— Нам бы твои уши, — заметил кто-то. — Они у тебя, как известно, самые большие в полку.
— За своими следи, — огрызнулся ветеран. — А не то отхвачу при первом удобном случае.
— Ты и еще кто? — глумливо поинтересовался гусар.
