Под сенью чайного листа [litres] - Лиза Си
Мы с Цзинем живем размеренно. А-ма прислала чай из Наньно, а Цытэ, по моей просьбе, несколько специальных чаев из моего магазина, и теперь мы начинаем день, сидя за маленьким столиком у окна, выходящего в сад, потягивая золотистую жидкость из маленьких чашек и черпая вдохновение в старом афоризме: час, проведенный за чаем, – это час, когда принц и крестьянин обмениваются мыслями и готовятся каждый к своей жизни. Благодаря этому жизнь протекает спокойно, без тревог и волнений.
Около полудня Рози заезжает за мной, и мы отправляемся за продуктами. После обеда мы с Цзинем вместе гуляем. После ужина мы звоним в Китай. Приятно осознавать, что с магазином в мое отсутствие все хорошо. Хорошо? Я имею в виду – отлично! Цытэ проделала впечатляющую работу и задействовала все возможности.
– Цены на пуэр взлетели до небес, – сообщает она мне. – В марте, в течение десяти дней сбора чая, тысячи и тысячи торговцев, знатоков и журналистов со всего мира поднимались в чайные горы Юньнани. Некоторые люди даже приносили с собой старые чайные блины. Они говорили, что совершают «паломничество к месту происхождения».
Непривычно слышать от подруги такое, но это правда. Я лично видела это по телевизору. Целые толпы людей выбираются из автобусов, расталкивая друг друга локтями, чтобы получить шанс попробовать свежие листья, и выкрикивая в лицо недоумевающим крестьянам свою цену. Учитель Чжан передал, что наибольшей популярностью пользуется чай из листьев диких лесных деревьев. Третий брат продал дилеру один килограмм сырого чая с одного из своих старых стволов за пятьсот семьдесят юаней, что эквивалентно семидесяти пяти долларам!
У меня в магазине всегда будет чай из Наньно, потому что я по-прежнему доверяю чайному мастеру Суню, который говорил: однажды люди будут ценить его не меньше, если не больше, чем короля и королеву чаев, – но соглашаюсь на предложение Цытэ отправить мужа в Лаобаньчжан и закупить побольше товара. В конце недели она звонит, чтобы отчитаться.
– Не сердись, но он много потратил.
– Сколько?
– Восемьсот юаней за килограмм…
– О нет!
– Слушай. Это я дала добро, и сделка оказалась выгодной, потому что на следующий день цена подскочила до двенадцати сотен за килограмм.
– Ого!
– Не волнуйся. Я продам этот чай еще дороже!
Остается лишь сказать:
– Несомненно, ты ведешь дела куда эффективнее, чем я, потому что если бы я была там, то зациклилась бы на вкусе, аромате и происхождении, а не думала бы о высокой прибыли. Спасибо!
– Нет же! Спасибо тебе!
Может, я и ошиблась в оценке Цытэ, когда увидела ее в аэропорту Гуанчжоу, но теперь благодарна ей за сметливый ум и упорство.
Когда золотистому ретриверу Рози каким-то образом удается забраться на крышу ее дома, мы с Цзинем знакомимся с несколькими другими соседями – все они в большинстве своем китайцы. Мы стоим на тротуаре, смеемся и показываем пальцем, наблюдая, как муж Рози лезет по лестнице на крышу, чтобы спасти питомца. Наливают чай. Мы делимся закусками.
В другой раз мы собираемся с соседями, когда ветка джакаранды, обломившись, перекрывает улицу. И болтаем, пока муниципалы не убирают ее.
На американскую Пасху Рози устраивает охоту за яйцами для соседских детей. Нас приглашают, хотя у нас нет ребенка. Мне кажется, я чужая на этом празднике жизни, но, когда Рози, уронив корзину сына, разбивает несколько вареных яиц и безмятежно принимается ликвидировать беспорядок, успокаиваюсь. И помогаю ей убрать яйца и сладости – мармелад и зефирные фигурки. Она благодарна мне и источает дружелюбие. К концу дня Рози дает мне имя на западный манер: Тина. Цзиню оно нравится, и соседи подхватывают его через несколько дней. Я тренируюсь произносить свое имя снова и снова, как когда-то заучивала английские фразы в училище: Тина Чан, Тина Чан, Тина Чан.
Каждый момент каждого дня кажется идеальным, вот только никак не получается забеременеть. Это не так-то просто, когда стараешься. Чем больше времени проходит, тем чаще я ищу ответы в верованиях акха. Хотя во время беременности Янье мне ни разу не снилась вода, я каждую ночь ложусь спать, надеясь, что мне привидится стремительный поток, возвещающий, что ребенок вышел из озера рождения. Цзинь успел хорошо меня изучить, поэтому всякий раз, когда он видит, что я выхожу из ванной с обеспокоенным видом, напоминает: мы женаты всего четыре месяца. Эти слова утешения заставляют меня нервничать еще сильнее, потому что я понимаю: он тоже подсчитывает.
В начале мая Рози рассказывает мне об акушере, говорящем на путунхуа, но прежде, чем я успеваю записаться на прием, происходят два непостижимых события. Во-первых, четыреста граммов маоча – шэн пуэра – уходят с аукциона за четыреста тысяч юаней. Почти пятьдесят три тысячи долларов! Это рекорд рекордов. Я думаю о том, что, возможно, в конце концов стану такой же богатой, как мой муж, – шучу, но фантазировать все равно забавно. И тут подкатывает событие номер два. На китайском канале, который я смотрю в нашей гостиной, пока Цзинь дремлет рядышком на диване, транслируют передачу – специальный выпуск! – под названием «Пуэрный пузырь лопнул».
Начинается она на чайном рынке Фанцунь. Репортер утверждает, что цены на пуэр завышены. Сначала я говорю себе, что это не худшая критика. На самом деле чего-то подобного следовало ожидать. В конце концов, высокие деревья сильнее других страдают от ветра, а заметную птицу легко подстрелить. Затем передача принимает еще более мрачный оборот.
– Но дело не только в том, что продавцы заламывают цены, – многие чаи, которые выдают за пуэр, являются подделками! – вещает репортер. – К ним относятся девяносто процентов чая, купленного в Иу, так называемом доме королевы пуэра. Его маркируют как «подлинный дикий чай», но на самом деле это просто разносортица из других районов!
Еще одно обвинение связано с пуэром из Лаобаньчжана. Камера следит за репортером: он проходит несколько метров и оказывается прямо перед «Полуночным цветом». Мой желудок болезненно сжимается. Я расталкиваю Цзиня. Он с ворчанием открывает глаза, а репортер в этот момент произносит:
– Руководство одного только чайного рынка Фанцунь утверждает, что реализует пять тысяч тонн чая Лаобаньчжан, но вся деревня собирает только пятьдесят тонн в год. Это значит, что подавляющее большинство
