Вельяминовы. За горизонт. Книга 4 - Нелли Шульман

– Она всегда получает отличные оценки, – гордо подумала Дебора, – у ребе в классах ее все балуют…  – Хаим со значением добавил:

– Ребе сказал, что я должен делать так, как велит мне моя совесть…  – Дебора развела руками:

– Значит, делай. Но мне кажется, что кто-то собирается в Вашингтон только потому, что туда намеревается попасть кто-то другой…  – младший сын зарделся:

– Мы с Леоной просто друзья. Она не сразу начнет работать на правительство. Она пойдет в Гарвард, в юридическую школу…

Дебора сомневалась, что Леону Зильбер допустят на государственную службу:

– Не с репутацией ее покойного отца и не с громкими процессами ее матери…  – Кэтрин не вылезала из южных штатов, ведя дела о десегрегации школ и дискриминации чернокожих, – скорее всего, она пойдет по стопам родителей. У них с Хаимом детская дружба. Хотя Кэтрин далеко не бедствует, а что Леона формально не еврейка, это дело поправимое…  – подлив Хане кофе, она подытожила:

– С браком Аарону торопиться некуда, ему всего двадцать лет…  – девушка мрачно подумала:

– Тогда я и напилась, впрочем, далеко не в первый раз…  – по пути в Гарлем, остановив такси у бодеги, Хана купила две бутылки виски:

– Я пила из горлышка, закусывая таблетками…  – она ткнула сигаретой в пепельницу, – а утром приехала Ева, словно она что-то знала. Рядом с ней мне всегда становится легче…  – на заднем сиденье форда стояла плетеная корзина для пикника. Корсар звонко лаял:

– Мы целый день провели на пляже, – вздохнула Хана, – построили песчаный замок. Ева меня уговорила съесть мороженое, я даже выпила молочный коктейль в аптеке…  – она не рассказывала кузине о случившемся в Израиле, но видела по глазам Евы, что та все понимает:

– Ей стоило стать аналитиком, а не эпидемиологом, однако она опять все лето проведет в Африке, в госпитале у Маргариты…  – Хана не хотела ходить к аналитикам, не видя смысла в пустой трате времени и денег:

– Ни один аналитик не заставит Аарона полюбить меня. В этом нет больше никакого смысла. Надо брать пример с Евы, думать о работе и о Краузе, черт бы его подрал…  – в Le Bristol ее ждала записка от немца:

– Обеды, приемы, опера, – угрюмо вспомнила Хана, – но тетя Марта права, его надо держать как можно ближе…  – она порылась в сумке, подарке от Аарона:

– Я все запишу…  – Хана скорчила гримасу, – скажите мне, на что надо обратить внимание в его болтовне…  – маленький конверт, выскользнув из сумки, полетел на пол, Марта легко нагнулась:

– Ты обронила что-то… – скомкав конверт, Хана кинула его поверх машинописной копии пьесы Беккета:

– Ерунда, с Нью-Йорка завалялось…  – она взглянула в прозрачные глаза тети, цвета свежей травы:

– Счет из химчистки, – невозмутимо сказала Хана, – надо выбросить…  – записку вообще-то требовалось давно уничтожить, но у Ханы не поднималась рука чиркнуть спичкой:

– Этого никогда не случится, – говорила себе она, – оставь, ты играешь с огнем. Не отвечай на письмо, это ни к чему хорошему не приведет…  – записку написали от руки, уверенным почерком:

– Дорогая мисс Дате, позвольте мне выразить восхищение Вашим необыкновенным талантом. Я видел Вас в «Моей гейше»…  – сыграв в эпизоде новой комедии с Ширли Маклейн, Хана озвучила японские песни главной героини, – и на церемонии вручения «Оскаров», по телевизору. Если у Вас найдется свободный вечер, я был бы рад пригласить вас на дружеский ужин в Нью-Йорке или Вашингтоне…

Записку, в конверте без марок, она обнаружила под дверью своей гарлемской студии, в день отлета в Париж:

– С глубоким уважением к Вам, искренне Ваш… – он подписался инициалами, – Дж. Ф. К.

Адвокат Краузе, закрывшись сегодняшней The Times, расслабленно попыхивал сигаретой. Британия, как и остальная Европа, отходила от пасхальных каникул. На страницах он не нашел ровно ничего интересного:

– Алжир, Алжир, везде один Алжир…  – Фридрих скрыл зевок, – лягушатники пожалеют, что поддались на шантаж арабов и заключили мирное соглашение. Сейчас эти арабы хлынут в Европу и страна затрещит по швам от нашествия мусульман. Давно известно, что лягушатники слабаки, они не умеют настоять на своем…  – британцы, по мнению Фридриха, вели себя достойно, как и подобало расе с арийской кровью. На второй странице сообщали, что Парламент ограничил иммиграцию в метрополию из стран Британского Содружества:

– Иначе к ним ринутся все обезьяны из Южной Африки и все черномазые с карибских островов, – хмыкнул Краузе, – британцы молодцы. Они не церемонятся с низшими расами, держат в узде ирландских смутьянов…

Ожидая Хану, он устроился на обитом итальянском шелком диване в баре Le Bristol. Почти закончив дела в Париже. Краузе чувствовал себя отменно. Ему оставалось несколько приватных встреч с местными адвокатами, касательно продажи картин:

– Повар улетел в Африку, задание от Феникса я выполнил, – он вытянул ноги в безукоризненных брюках, – скоро мы услышим печальные вести с датской границы. Потом мы швырнем Монахине имя еще какого-нибудь предателя дела фюрера и рейха. Феникс прав, она станет нашим личным оружием возмездия…  – Фридриху казалось забавной сложившаяся ситуация:

– Но, как говорит, Феникс, движение должно быть в безопасности…  – дойдя до страниц, посвященных развлечениям, он наткнулся на знакомое лицо:

– Малышку здорово разнесло, – чуть не присвистнул Фридрих, – она что, забеременела от своего жида…  – в газете таких подробностей не сообщали, упоминая только, что маэстро Авербах и его жена участвуют в концерте, открывающем Всемирную Ярмарку в Сиэтле:

– В мае золотая пара навестит Гамбург, где миссис Майер-Авербах поет в новой постановке «Волшебной флейты». Летом они вернутся на западное побережье США с гастрольным туром…  – малышка Фридриха больше не интересовала:

– Пусть рожает жиденят и толстеет дальше, – махнув бармену, он велел принести себе еще кофе:

– Но на премьеру надо съездить, – решил Краузе, – все-таки это Моцарт, а в Гамбурге отличная опера…  – он взглянул на свой стальной Ролекс. По телефону Хана была с ним даже ласкова. Поблагодарив его за доставленную в отель сумочку, она нежно сказала:

– Вы меня балуете, герр Фридрих. Приезжайте в отель к семи вечера. У меня репетиция до шести…  – пьесу Беккета показывали в «Олимпии», на бульваре Капуцинок, – я возьму такси и буду в полном вашем распоряжении…  – предложив забрать ее из театра на лимузине, он услышал смех:

– Мы дольше простоим в пробках. Вы не были за кулисами…  – девушка щелкнула зажигалкой, – мы репетируем отнюдь не в вечерних платьях…

На рю Фобур-Сен-Оноре действительно скопилась почти безнадежная пробка. Вечер был ясным, дневной дождь утих. Рассматривая улицу, Краузе заметил светловолосого парня в американских джинсах и холщовой куртке битников. Юноша курил у стойки бистро, по соседству с художественной галереей напротив отеля. Из сумки торчали кисти и деревянная палитра:

– Где-то я его видел, – нахмурился Краузе, – лицо очень знакомое…  – по мраморному полу простучали каблуки. Едва успев подняться, Фридрих сразу забыл о неизвестном в бистро. Разговоры в баре стихли, все головы повернулись в одну сторону.

Она надела острые, высокие шпильки. Шелк черной юбки едва прикрывал костлявые коленки. Несуществующую грудь облегал переливающийся, космический, как о нем подумал Краузе, свитер. Серый кашемир блестел бисером, она размахивала давешней сумочкой от Chanel:

– Ей понравился подарок, – радостно подумал Краузе, – она взяла розу из моего букета…  – белая роза украшала пышную башню вороных волос. Она не носила драгоценностей:

– Но ей ничего и не надо, она сама как дорогой бриллиант…  – Краузе склонился над хрупкой рукой:

– Мадемуазель Хана, я рад видеть вас в Париже…  – появляясь с ней в свете, он замечал завистливые взгляды мужчин:

– Она словно королева, – говорил себе Фридрих, – не могу поверить, что я ей нравлюсь, что когда-нибудь…  – о таком он даже думать боялся. Хана в любом случае пока позволила ему только несколько поцелуев:

– Но все еще случится…  – он не отнимал губ от запястья девушки, – она