Александр Доронин - Кузьма Алексеев
Лишь только к вечеру открылся перед ними Нижний. С крутого речного откоса он казался совсем близко. Немного похож на далекий Петербург: каменные дома, сады, длинные улицы. Однако много домов деревянных. Да и улицы тоже непохожие на прямые петербургские — извиваются, пытаясь подняться на вершину горы. Окна домов темные, словно не город губернский перед ними, а огромное, позабытое в глуши село. Только кремль краснел своими кирпичными стенами и башнями на фоне закатного неба, да Преображенский собор поблескивал золочеными куполами.
Посланный вперед офицер вернулся и доложил Хвалынскому:
— Губернатор находится в кремле. Вон там, во дворце, его отсюда хорошо видно, — он махнул рукой куда-то вправо. — А вон там дома купца Строганова и князя Головина. В городе два рынка и пять фабрик.
— Хорошо, — равнодушно сказал Хвалынский. — Остальное узнаем потом. Трогаемся! До ночи надо расквартироваться.
Длинный обоз стал медленно спускаться с горы.
* * *На правах старого знакомого губернатора Хвалынский поселился в его доме. Здесь же расположился и его штаб. Уже под утро дом наполнился гостями. Желающих засвидетельствовать своё почтение посланцу императора оказалось немало. Пока полковник принимал их, выражение лица его менялось сотни раз, в зависимости от того, кто стоял перед ним. К этому он обращался ласково, голос его был сахарным, к другому — резко и грубо, пугая или угрожая. Иногда так глядел на людей, словно холодной водой окатывал. Этому Родион Петрович научился, служа адъютантом у императора.
Архиерей Вениамин, купец Строганов (Силантий Дмитриевич лишь накануне прибыл из Петербурга), князь Грузинский и князь Головин были встречены приветливо, с объятиями и поцелуями. Князь Лыков — сдержанно, купец Плещеев — сердито. На последнего жаловались многие, да и у Хвалынского он симпатии не вызвал — лицо опухшее, глаза так и бегают…
Утро еще не закончилось, а по Нижнему уже поползли разные слухи.
«Этот не то, что наш губернатор — за грудки не берёт. Хитрый! Вот ведь чему научился в столице-то!»
«На горячей сковородке как рыбку тебя зажарит. Скользкая душа …»
«Красив, каналья. Как рыжий жеребец! Близко лучше не подпускать …»
Через день все знатные горожане получили приглашение на литургию в Преображенском соборе.
Родион Петрович всё следующее утро провёл за письменным столом. Написал рапорты императору и Аракчееву. Затем отправился осматривать город. Владыка Вениамин показал ему кремль и все наиболее значительные храмы в городе. Хвалынский остался доволен увиденным и вернулся в штаб в добром расположении духа.
Там пыхтели четыре писаря, усердно скрипели перьями, выполняя приказ полковника: написать и отправить письма в Лысково, Княгинино, Арзамас — в те уезды, что находились по соседству с злополучным селом Сеськино. В них предписывалось местной власти сообщать обо всех подозрительных сходках и недовольствах. В городе же Хвалынский объявил особое положение, похожее на военное. По территории кремля без устали маршировали солдаты, и по всей округе слышалось:
— Шагом — марш!
— Рраз — два, рраз — два …
Перед кремлем остановилась тройка гнедых. Из экипажа вывалился крепкий еще телом старик, подошел к закрытым воротам.
— Куда? Нельзя! Не лезь! — Перед ним встал солдат с ружьём. Старик не отступил, напротив, пошел прямо на часового, грозно говоря:
— Князь Лыков перед тобой, пёс смердящий! Поди доложи своему хозяину, что я хочу его видеть …
В середине дня Хвалынский позвал к себе Сергея Трубецкого.
— Пока тайный совет не создан, тебе, князь, я даю особое задание. Пройдись-ка по богатым домам да послушай, о чём болтают бабы. А уж ты мастер с женщинами-то флиртовать, наслышан. Навостри уши. Мне, князь, необходимо знать о делах и мыслях здешней знати. Понимаешь?
Трубецкой был не в восторге от подобного задания. Фискалить и вынюхивать он не привык. Да что ж поделаешь, он человек военный, приказы надо выполнять. Вскоре он уже шагал по склону горы, вдоль которого вытянулась длинная улица, на которой стояли богатые дома.
— В этом каменном доме кто живет? — спросил первого попавшегося ему навстречу мужика.
Тот высморкал свой нос грязным скомканным платком и, приподняв картуз, дыхнул на Трубецкого перегаром:
— Лукерья Амосовна Семихвостова здесь проживает. Она самая богатая в городе.
Купчихе на вид лет пятьдесят. Нос приплюснутый, скулы широкие, шея в сплошных бородавках. Гостя встретила приветливо.
— Сообщили мне о вашем визите, — прохрюкала она, — рада, голубчик, познакомиться. Батюшку вашего имею честь знавать. Очень уважаем он в наших краях. И вы, князь, будете иметь успех, прежде всего — у наших барышень …
Слово за слово — поговорили о губернаторе, вспомнили Петербург, общих знакомых.
— В Петербурге где проживали? — с целью приближения дела спросил Трубецкой.
— Да на берегу Фонтанки! Бывало, выйдешь под вечер на улицу подышать свежим воздухом — светло, будто днем. А уж сколько офицеров вокруг меня вертелось, за сарафан хватали! — опять захрюкала Лукерья Амосовна. Отсмеявшись, вытерла кружевным платочком слёзы и вздохнула: — Простите уж старуху, голубчик, за глупые воспоминания. И скажите, как вам наш город показался?
— Город ваш уж больно бедный, одних нищих тысячи. Так бедно нигде в России не живут! — гнул своё штабс-капитан.
— Да ну! Нищих теперь везде полным-полно, — насупилась купчиха. — Это лентяи и пьяницы работать не хотят. А другие разве плохо живут? Возьмем Плещеева. Знаменитый купец, крепкий хозяин. Фабрику текстильную держит и пять мельниц. Князь Головин, конечно, не Строганов, да и у него, Прохора Еремеевича, карманы-то не пустые. А уж сетей-то, сетей у него сколько! В летний день всю Волгу ими перегораживает. А еще четыре гурта коров имеет. Племенных жеребцов держит. Хозяин!
— Князь Лыков нам жаловался, что привозное железо очень дорогое. Здесь никто его не плавит, — всё тянул своё Трубецкой.
— А этому бесстыжему всё мало! Зачем ему столько заводов? Ни детей, ни внуков… Говорят, что его квашня-жена с младшей сестрой своей спит. Накопленное с собой в могилу не заберет. Завистник он порядочный, Аверьян Ефимович, вот что я Вам скажу!
Наконец Трубецкой завел разговор о верованиях. И здесь Семихвостова поразила штабс-капитана смелостью своих суждений:
— В церковь я, конечно, хожу — по воскресеньям и по праздникам. Но особо на Бога не надеюсь. Да и Бог-то у нас чужой — греческий. Никон-то был наш, нижегородский мордвин, язычником урожденный. Ну чему он мог православных научить? Всё на греков смотрел — русскую душу всю выпотрошил.
— Ах, Лукерья Амосовна, не боитесь так при посторонних-то говорить?
— Разве вы посторонний, князь? Вы русский да истинно православный! Меня должны понять. Это дело важное…
Обескураженный и удивленный, Трубецкой простился с хозяйкой как-то неловко и торопясь ушел.
* * *На другой день к купчихе зашел и Хвалынский. Увидев разукрашенную царскими гербами карету, слуги Семихвостовой прильнули к окнам. Как не поглядеть на такое чудо: перед ними в нетерпении пританцовывала четверка тонконогих рысаков, на козлах сидел кучер в камзоле, а сбруя сверкала и переливалась золотом. А уж сам гость-то какой — мундир в галунах, грудь в орденах!
«Женат али нет? — подумала Лукерья Амосовна, встречая гостя в зале. — Вокруг него, поди, в столице одни княгини …» Впервые в жизни она не знала, как себя вести с гостем. Как же иначе? Петербургский полковник зашел, а не полицмейстер Сергеев. Павел Петрович уже с порога крикнул бы: «Амосовна, налей-ка поскорее беленького!» Нет, этот гость умеет за женщинами ухаживать. Сначала он ручку поцеловал Лукерье Амосовне, затем петухом запел разные похвалы в её адрес. Она, конечно, говорить, как он, не могла, зато тоже не посрамила себя — такой стол собрала, язык проглотишь!
Правда, гость не сильно нажимал на еду. Ткнул три раза вилкой серебряной в кусок жареного поросенка, наливочки отведал, соленым рыжиком закусил и — хватит, устроился в кресле, положив ногу на ногу. Долго сидел молча, задумавшись, потом вдруг спросил:
— Вы, уважаемая, давно здесь живёте, порядки и народ местный знаете. А вот интересно, что о язычниках скажете?
— О ком, Родион Петрович? — удивилась купчиха.
— Да о язычниках … Клещами впились в тело народа русского — не вырвать. Как их одолеть?
— Чай, для этого у государя силы найдутся… Армия, к примеру, — вздохнула с облегчением Семихвостова и всплеснула пухлыми руками: — Не верю, что мордва против русских встала. Не ве-рю! Они, вроде нас, молятся в церквах, крещены давно.
— Да вот не все. Нашлись такие, которые своим богам молятся. Да ничего, мы их ружьями заставим от этих богов отказаться!
