Александр Доронин - Кузьма Алексеев
Прихрамывая на раненую ногу, Отяжка завертелся на месте, в любую минуту готовый растоптать врага. Обнажил жёлтые зубы, угрожающе захрапел и бросился на волка. Тот, прижав хвост, увернулся от удара, отбежал прочь. Отяжка поднял голову и радостно замычал. Когда волк возвратился, только лениво повёл ушами. Но хищник пополз змеёй по густой траве в его сторону снова. И ни одна жилка у него не дрожала, лишь глаза горели в темноте яростным огнем. Наконец он прыгнул на Отяжку сзади и вцепился ему в хвост. Лось пытался ударить врага задними ногами, да куда там, волчьи зубы сомкнулись мертвой хваткой. Отяжка, изогнувшись, дёрнулся, что было силы, вперёд. Волк отлетел, зажав в пасти окровавленный лосиный хвост. Отяжка взревел от боли. Морда его приникла к земле, и в тот же миг острые волчьи зубы лязгнули возле мягкой шеи лося.
* * *Кузьма Алексеев вел своих людей только ему известными дорогами. Впереди всех ехали Листрат с Никитой. Словно нитка за иголкой — куда отец, туда и сын. Вокруг раскинулось пустынное поле. По нему невидимым резвым жеребёнком гулял веселый ветер, клонил к земле белые ромашки. С верху на путников смотрел утёс, как каменный богатырь, который словно бы охранял их и указывал путь. С самых древних времен здесь проживают эрзяне: пашут землю, пасут стада, занимаются охотой, рыбной ловлей.
Никита то и дело спрашивал своего отца, где они едут. Тот добродушно и охотно ему отвечал:
— Вокруг, сынок, поля, леса и озёра. В ту сторону пойдёшь — Лысково будет. По реке вверх на судне поплывешь — до Ярославля доедешь, по Волге вниз тронешься — в Каспий упрёшься. Есть такое море, оно шире широкого.
— До самого моря эрзяне живут? — оцепенев от услышанного, спросил Никита.
— Не только эрзяне, другие народы там живут! В былые времена эрзяне жили по берегам реки Камы, я слышал про это. Теперь они в разных местах свою долю ищут.
— А Нижний Новгород большой?
— Поменьше Петербурга будет. Сотня улиц в нем. Все они раскинулись вдоль Волги и Оки. Давным-давно его Обран-ошом называли, в нём родичи Пургаза жили. Был такой мордовский царь — воевода грозный.
Никита остановил коня, долго смотрел на выплывающую с запада тучу.
— А Нижний далеко от нас?
— За три дня до него пешком дойдешь.
На тучу Листрат смотрел с грустью, словно она несла ему невеселые думы.
— А до края земли можно доехать? — мальчик снова пристал к отцу.
— Земля наша, сынок, круглая, нет у неё ни конца, ни края. Вырастешь, сам это поймёшь.
Остановились на ночлег на небольшой поляне, от которой брала своё начало отлогая гора, а на вершине стоял каменный идол-богатырь. Коней стреножили, пустили на луг. Насобирали сухих веток, разожгли костёр. Никита лёг возле отца, раскинув руки, глядел в небо. Листрат лежал, подложив под голову седло. На небе мерцали крупные и мелкие звёзды.
— А небо, сынок, вроде окияна, звёзды на нем — божьи ангелы-хранители, — шепотом стал объяснять Листрат. — Там, далеко-далеко, есть остров Буян, который сложен из золотых кирпичей. На нём льются молочные реки с кисельными берегами, ручьи медовые текут.
— А люди где, тятенька?
— Люди? Они, как мы с тобой, на земле. Живем по старым обычаям дедов наших и отцов. А когда приходит время, позовет всех нас к себе Верепаз.
Костёр то затухал, то вновь разгорался. Никите казалось, это не отец говорит, а каменный богатырь на вершине горы, наблюдающий за ними.
— Земля, сынок, без конца и края, много на ней лесов и рек. И людей разных. Жаль, они плохо понимают друг друга, часто враждуют, — Листрат замолк, задумавшись о чем-то.
— Кода минек, эрзятнень, а чарькодить, истя, тетяй? — Никита стясь кенерепакарензэ лангс. — Икелест мезень кисэ чумотано?[9]
Листрат не сразу ответил сыну, долго думал, затем сказал:
— Это богатеи ненасытные житья нам не дают. И землю у нас отобрали, и свободу, а теперь и богов …
— Вот почему нашу Репештю они разоряют, теперь я понял.
Листрат обнял сына и, успокаивая его, сказал тихо:
— Пока живы, будем нашу Репештю защищать! А теперь давай спать. Утром подумаем, как жить нам дальше.
* * *Дни стояли знойные и сухие. Дождя не было давным-давно. Хлеба стояли реденькие, травы — с вершок. По какому бы селу эрзяне ни шли, повсюду попы с иконами молебны служили о ниспослании милости божией. Эрзяне тоже просили у своего Верепаза дождя. Только он их не слышал. Раскалённое добела солнце продолжало сжигать траву, деревья, вычерпывать и опустошать речки и колодцы. Люди боялись, что опять начнется голод.
В село Тёплый Стан вошли к вечеру. На пригорке — каменная церковь и большой барский дом. Вокруг кучками, вроде бедных овечек, стояли, нахохлившись, домишки без окон, крытые соломой. Дул обжигающий губы злой ветер. Ивовые кусты вдоль улицы поникли от зноя. Вдруг послышался конский топот. Из-за домов на улицу выскочили два белобрысых парня верхом на конях, за ними — черный, как деготь, мужик. Он грозил кому-то вилами. Потом показались бабы. Они бежали по пыльной дороге и что-то наперебой орали. Можно было понять: случилась какая-то беда.
Под окном, на завалинке приземистого домика, сидел седой старичок. Дауров подошел к нему и, почтительно поздоровавшись, спросил:
— Что случилось, отец?
— А вы кто такие будете? — прищурившись, спросил тот. — Куда путь держите?
— Эрзяне мы, отец. Судьбу свою ищем, — ответил за Листрата подошедший Кузьма Алексеев. — Что в селе-то деется? Может, полицейские орудуют?
— Да нет, не бойтесь. В селе чужих нет. Это барин наш, Зиновий Крутов, который уже день лютует. С Ефимом Самсонкиным вцепился. Вернее, Ефима он прилюдно повелел выпороть. А Ефим-то у нас молодец знатный, уважаемый. В царской армии отслужил, капралом был. Вернулся домой в орденах. Хотел жениться на хорошей девушке. А барин — ни в какую. Ефим тоже уперся. Вот и наказал его Крутов. Что уж сейчас стряслось, не знаю. Но, чует моё сердце, ничего хорошего. Ефим, видимо, грозился барину за позор отплатить.
— Ладно, дед, не тужи! Сейчас узнаем, что там происходит.
* * *На другом конце села раздавались крики и вопли. Все бежали к барской риге.
— Повесился, повесился! — кричали в толпе.
Кузьма с двумя парнями, оставив Листрата с обозом, подошли к народу. Под навесом увидели повешенного. Это был молодой человек, полуголый, на спине кровавые рубцы от ударов кнутом. Лица разглядеть было невозможно, оно распухло и покрылось запекшейся кровью, да и голова вся в зияющих порванных ранах, череп раздроблен. Над мертвецом причитала седенькая старушка, по-видимому, мать несчастного. Её успокаивал стоящий рядом седой бородатый старичок. Сам он весь дрожал и приговаривал:
— Эх, Ефим, Ефим! Вражья пуля не догнала тебя, а барского кнута устыдился. Нашел, чем спасать себя …
Невдалеке плакала и причитала девушка, закрыв лицо платком. Видать, невеста.
— Дивитесь, дивитесь, люди, какие издевательства терпим мы от своего хозяина! Если уж он с защитником Отечества так обошелся… — громко объявил немолодой мужик, черноволосый, как цыган. — Родились мы рабами, таковыми, знать, и околеем. Сами за себя постоять не можем. Стыд и позор!
— А ведь это, никак, Роман Фомич? — удивился Кузьма. — Точно, он!
Это был тот самый нищий, которого лет десять тому назад Кузьма Алексеев вместе с сыном Николкой вытащили из-под ног разъяренной толпы на Макарьевской ярмарке. От голода, наверное, помутнело у него в голове, вот и свалился в торговом ряду… А теперь от него вся губерния дрожит, стоит только сказать: Перегудов!
— Домой отнесите несчастного, незачем полицейских ждать, — скомандовал мужчина. И добавил: — Где его орден? Найдите и похороните вместе с ним …
Кузьма пробрался сквозь толпу к чернявому.
— Здорово, Роман Фомич! — поприветствовал он.
Тот удивленно распахнул глаза. Потом, вглядевшись, узнал:
— Ух ты, мать честная, да это ты, никак, Кузьма Алексеевич! — Обрадовался встрече Перегудов. — В эти места какой тебя ветер занес? Ну да ладно, потом об этом … Нам тут дело надо решить. Где он, клещ этот, Крутов ваш? — обратился он к собравшимся.
Толпа ринулась к дому барина.
— Вяжите садовников, кучеров вяжите! — кричал Перегудов грозным голосом. — И двери, двери все открывайте! Чтоб ни одна мышь не спряталась. Быстро, быстро! — И сам первым бросился в каменный дом.
Седой, словно лунь, дворецкий, заикаясь, сообщил, что хозяин с женой, как услышали набат колоколов, сели в карету и умчались в Лысково.
— Где бургомистр? — крикнул дрожащему старику Перегудов.
— Вместе с ними подался! — опять икнул дворецкий, а у самого, чувствовалось, душа в пятки ушла.
— Врёшь, паскудина! — крикнул кто-то. — Бургомистр недавно по саду прохаживался!
Дворецкого свалили с ног и стали пинать. Женщины хватали, что попадало под руку: вазы, чашки-ложки, срывали с окон дорогие занавески. Из подвалов выносили продукты: копченое мясо, топленое масло, муку, бочки с вином и соленьями…
