Геннадий Ананьев - Риск.Молодинская битва.

«Фрола придется возле себя оставить. Не по плечу ему роспись сторож, — прикидывал Михаил Воротынский. — Добьюсь ему боярства, еще услужливей станет».

Себе он определил участок новой засеки, что намечена была от Калуги до Почепа, выехать туда собирался сразу же после разговора с царем Иваном Васильевичем. Пла­нировал так: через Тулу сразу же на Почеп, а уж оттуда до Калуги, потом — в Тверь. Ей расписано строить вмес­те с порубежными городами эту новую оборонительную линию.

Иван Васильевич, к удивлению Воротынского, без проволочек пригласил его в комнату для тайных бесед, со вниманием выслушал известия, что пришли от нойона и ципцана, ответ царя, однако, изрядно огорчил князя.

— Главная рать мне в Ливонии нужней. А охотиться хану кто запретит? Пусть охотится. Пойти он нынче не пойдет. Доброхоты твои правы. Я уповаю на посольство, какое послал к Селиму, чтобы поздравить его с воцарени­ем на престол. Новосильцев — посол мой — муж умный и ловкий. Он убедит Селима, что я не враг веры магоме­танской. Царь Шигалей славит Магомета, Саип-Булат Касимовский — тоже, Кайбула-царевич — в своей вере, Ибак — тоже. Князья ногайские, приказные — все сплошь своего бога славят. Известие от Новосильцева я уже получил. Ладно у него складывается. Селим, он со­общает, совсем в другую сторону нынче глядит: просит у Сигизмунда Киева, чтобы, дескать, Россию сподручней воевать. Только, разумею, он не для этого к Киеву руки свои тянет, и Сигизмунд это вполне понимает. Станет с Селимом играть, как кошка с мышкой. Волынка та год да другой протянется. Так что не стоит этим летом ждать крымцев. На следующее, если что. Тесть мой Темрюк214 , к тому же, беспокоить Девлетку станет. А я в угодность Селиму и Девлетке согласился порушить в Кабарде кре­пости новые.

—  Все так, только у меня есть и иная мысль: прознает хан крымский, что берешь ты под свою руку казаков низовских, поведет тумены, на охоту собранные, к Москве.

—  Иван Вельский заступит путь. Сам я тоже в Колом­не буду. С сыном. И в Серпухове тоже.

—  Еще челом бью, государь: Фрола Фролова Разряд­ный приказ обошел боярством. Дай ему чин своей волей.

—  Неизвестно мне, отчего Разрядный приказ не со­гласный с тобой, князь. Дознаюсь. Если недогляд, пове­лю исправить.

Выходит, отказ. Но почему? Если, как говорил в свое время воевода Казенного двора, служит Фрол и Богу и дьяволу, тогда его никак не обошли бы вниманием. Но что тогда иное? Возможно, отказался стать соглядатаем опричной своры, вот самовластец и недоволен? Скорее всего, именно так.

Малую паузу нарушил сам же Иван Васильевич:

— Поезжай, князь, как задумал. Не забивай голову суетными мыслями. Дела славные тебя ждут.

Оно, конечно, верно, только как от грешных мыслей отмахнешься? Что Фролу сказать на его вопросительный взгляд?

Решил не объясняться со стремянными, будто ничего не произошло, хотя и чувствовал по отношению к нему себя гадко.

«Ничего, все равно добьюсь у Ивана Васильевича ему чина. Добьюсь! Тогда и расскажу все…»

К удовлетворению князя, Фрол Фролов повел себя так, словно и в самом деле ничего необычного не случи­лось. Прежде, бывало, как ни старался, не мог он скрыть обиды, когда его обходили вниманием, теперь же не вы­казывал ни малейшего недовольства. Вроде бы даже об­радовался, когда услышал, что остается при княжеском Стремени и что через день выедут они в Почеп.

— Загодя все сготовлю к выезду, — заверил он князя и лишь спросил: — Сколько брать охраны?

— Не больше дюжины дружинников.

— Верно. Спорей путь, когда малое число свиты. Не обузно.

Михаил Воротынский ждал, что в пути, на привалах либо на ночевках полюбопытствует Фрол, отчего обой­ден, но дни шли за днями, а он даже не пытался загово­рить о боярстве, словно оно его вовсе не волнует, и был, как всегда, жизнерадостен и услужлив.

Более месяца они в пути. Распределил князь Михаил Воротынский места для сторож и для самой засечной по­лосы уже в Стародубе, Брянске, Серпейске. Осталась са­мая малость до Калуги, когда вдруг прискакал к нему вестовой от князя Ивана Вельского, главного воеводы Окской рати, и сообщил, что Девлет-Гирей переправил­ся уже через Оку между полками Правой и Левой руки, и те остались не у дел. Велено теперь им, обогнав крым-цев, спешить к Москве для ее обороны. Туда же идет Большой полк. Князь Иван Вельский велит и ему, кня­зю Воротынскому, быть без промедления в Царственном граде.

Поспешишь — людей насмешишь. Что он там с дюжи­ной своих дружинников сделает? Хорошо бы тверскую дружину себе навстречу позвать, куда как ладно было бы, но кто он такой, чтобы подобные распоряжения давать. Только на порубежье он воевода главный, лишь там его приказы — не самовольство.

Впрочем, как не самовольство, если он по своему разу­мению опустопорожнит украинные города от рати.

«Семь бед — один ответ!»

Когда же стал отсылать гонцов в Почеп, Стародуб, Брянск, Серпейск, Воротынск, Одоев, то передумал сов­сем оголять города, а повелел срочно слать лишь полови­ну воинов. Пусть даже полка полного не наберется, но все равно — не дюжина дружинников. Послал князь Во­ротынский гонцов и в Калугу, в обгон себе, чтобы и там половина рати готовилась идти на помощь Москве.

То, о чем рассказал князю Воротынскому гонец глав­ного воеводы Окской рати, не позволяло представить полностью обстановку, какая теперь сложилась между Окой и Москвой, и он пытался осмыслить все сам, чтобы действовать разумно и с пользой для ратного успеха. Во­ротынский, к тому же, недоумевал, как могло случиться, что, готовя войско лишь к большой охоТе, хан вдруг по­вел его на Россию. Без огнестрельного стенобитного сна­ряда? Без обоза? Или все сготовлено заранее, но хан так строго в секрете держал свои дела, что даже самые близ­кие его слуги ничего о них не знали? Только вряд ли та­кое могло быть. Значит, резко изменились намерения ха­на, и случилось то, о чем предупреждал он, князь, царя Ивана Васильевича.

Да, произошло худшее. Охота, задуманная ханом как смотр своих сил, шла по расписанному порядку. Тумены окольцевали (все уложились в срок) огромный участок сте­пи в низовьях Дона и ждали урочного часа, чтобы начать сближение-загон. И в это самое время стали поступать до­несения, что казаки ведут себя странно, не разбежались, как бывало раньше во время охот, за Дон и к Волге, а лишь позапирались в своих крепостицах. И еще добавляли по­сланцы темников, что среди казаков появились стрельцы московские, а со стен многих крепостиц глядят пищали.

Девлет-Гирей хотя и удивился, но предпринимать ни­чего не намеревался. Так рассудил: охота кончится, тогда можно будет разобраться. Но тут под рукой оказался Дивей-мурза, своими умными советами завоевавший большой авторитет у правителя и мечтавший стать такой же главной фигурой при Девлет-Гирее, каким был Су-будай-богатур при Батые.

Так вот этот самый Дивей-мурза предложил хану свою услугу:

— Аллах да благословит ваши, светлый хан, деяния, если вы повелите мне захватить у казаков языка. Вам, да продлит Аллах годы вашего царствования, известно, что ничего просто так не бывает.

— Ты прав, верный мой слуга. Посылай за языком. Еще не были согнаны дикие звери в плотный круг — скорее на бойню, а не для охоты на них, — а джигиты Ди-вей-мурзы уже доставили языка. Не из казаков, а поваж­нее: наткнулись на растянувшийся по степи обоз, кото­рый вез в одну из казачьих ватаг пищали, зелье огненное и дроб, без лишнего шума захватили последнюю, изряд­но отставшую повозку и доставили ее своему хозяину в целости и сохранности. Вместе с двумя стрельцами. Из­раненными (они яростно сопротивлялись), но живыми.

Дивей-мурза не поспешил, однако, с докладом к Девлет-Гирею. Переждал, пока окончится охота, и хан при­гласит всех на пир. Из стрельцов до того времени выжал все, что можно выжать.

Собственно, сдюжили стрельцы пытки либо нет — все это не имело значения: зелье огненное, рушницы и само­стрелы, которыми была нагружена повозка, говорили са­ми за себя, подтверждая полученные ханом сообщения темников.

Девлет-Гирей лично повел лучников на последний этап охоты. Газели, сайгаки, каракуйруки, дикие лоша­ди, волки и шакалы — все сбилось в плотную массу, оцепленную плотным обручем конных ратников, ожи­давших появления хана с лучшими стрелками. И вот Девлет-Гирей появился на белом в яблоках иноходце, на­тянул лук, и вмиг тучи смертоносных стрел посыпались на несчастных животных.

До захода солнца не прекращалось избиение. Кончал­ся запас стрел у одних, их сменяли другие, обруч сжи­мался, и даже привыкшие к крови татарские кони храпе­ли и дрожали, чавкая копытами по лужам крови, пре­одолевая завалы еще трепыхавшейся в предсмертной агонии добычи.

Еще последняя смена воинов добивала остатки живот­ных, а уже запылали костры под большущими казанами, на вертела насаживали еще дышавшие теплом туши сай­гаков и жеребчиков, освежеванных быстро и умело; по­явились полные бурдюки с кумысом и крепкой хмели бу­зой215 , приготовленной из пшена, — пир начинался при свете факелов.