Геннадий Ананьев - Риск.Молодинская битва.

— Ты думаешь, тебе крымцы дадут там крепости ста­вить? Турки к тому же голову поднимут. Польше с Лит­вой тоже, думаю, не понравится.

— Верно. Никому из них города новые — не мед. Сара­цины грабежа вольготного лишатся, ляхи и литвины не смогут при нужде науськивать их на нас, только я так скажу: кулаком нужно быть. Один раз чтобы и — напо­вал.

— Кулак-то у нас пока растопырен. Он и Тавриде гро­зит, и Ливонии. Убедить бы самовластца против крымцев все силы собрать.

— Оно бы отлично стало, только чем обернулась на­стойчивость здравомыслящих, тебе хорошо известно. Но и с теми полками, что на Оку каждогодно выходят, мож­но бить крымцев. У великого князя Дмитрия не так уж велика была рать против татарской, а сумел он ее побить. Еще как! Вот и расправила с тех пор крылья Россия, по­няв, что пришел конец божьей каре, и распростер руку

свою над христианами российскими Господь. Или вспом­ни, сколько у Ивана Великого полков на Угре собралось? Татар против них тьма-тьмущая. Наш с тобой удел много тогда на своих плечах вынес, но все перемогли, побежали крымцы в юрты свои несолоно хлебавши.

— Не пусти тогда Иван Великий по Волге судовую рать, из порубежных молодцов собранную, чтоб улусы татарские рушить, еще неизвестно, чем бы битва при Уг­ре-реке кончилась…

— Прав ты. Только неужели у нас ума не достанет из­ловчиться против крымцев? Да, нелегко будет. Всякое может случиться, но я уверен, что успех в конце концов неминуем. Пусть десяток лет пройдет в борьбе, пусть да­же больше, но все равно заперты будут татары-разбойни­ки за Перекопом. Иль Святому Владимиру, от кого род мы ведем, легко с печенегами пришлось? Они тоже, ду­маю, не смотрели, руки опустивши и рты раззявив, как города на Суле, по Трубежу и Десне вырастали. Но поста­вил он все, какие хотел, крепости, заступив ими разбой­ ничьи пути степнякам, дал Киеву и всей Киевской Руси спокойствие. Неужели же мы, с Божьей помощью, не ис­полним того, что ждет от нас разоренная, истерзанная Земля Русская?! Неужели потомки назовут нас трусами и веками станут проклинать?!

Убедили или нет князя Владимира эти страстные сло­ва, трудно сказать, только больше он не возражал, и они принялись обсуждать лишь то, как сделать, чтобы горо­да те появлялись неожиданно для татар. Поставили же Свияжск в момент под носом у казанцев.

—  Только так и делать. Рубить города в глубоких ле­сах, а готовые сплавлять реками, везти на подводах и со­бирать в две-три недели.

—  Роспись сделать, каким наместникам и удельным князьям какие города возводить.

—  Монастырям челом ударить. Не останутся в сто­роне.

Тот их, бояр думных, разговор один к одному повторя­ли сейчас рядовые порубежники с той же заинтересован­ностью, с той же заботой о безопасности отечества.

День за днем вел Михаил Воротынский беседы с при­глашенными в Москву защитниками рубежей отечества, и каждая беседа все более и более вдохновляла его. Он привык в своей вотчине к тому, что, если не подминать под себя по-медвежьи людей, они судят обо всем смело и с великой пользой для дела, и потому теперь старался не нарушить ненароком той открытости, какая сложилась между ними. Оттого копились дельные советы, ложась в основу устава.

Никто не оспаривал сроков высылки в Поле станиц (с 1 апреля по 1 декабря), но предлагали многие то же самое, что уже делалось в Одоеве: лазутить до смены, которую проводить через две недели. Сторожи высы­лать тоже с 1 апреля, но на шесть недель. Тут Двужил, предлагавший более частые смены, остался в меньшин­стве, и Михаил Воротынский, хотя в Одоеве частые сме­ны стали хорошим стимулом, принял сторону большин­ства.

Не забыли порубежники и то, чтобы в Приговор были внесены меры наказания опаздывающим на смену: они плату вносили в пользу тех, кто лишнее время нес служ­бу. Не в воеводский карман те деньги, на так называемые общественные нужды, а непосредственно сторожам и станичникам, кто сверх срока находился на стороже или лазутил в Диком поле.

— По скольку человек высылать в дозоры и станицы, как думаете? — спрашивал многих князь Воротынский и почти всякий раз получал примерно один и тот же ответ:

«То дело воеводское. Сколь ему сподручно, пусть столько и шлет. Он в первую голову в ответе за усторож-ливую службу».

И еще в одном проявилось твердое единство — счита­ли все, что возмещать убытки, которые случаются при несении службы, а тем более в сечах — коня ли потеряет порубежник, оружие ли какое, доспехи ли попортит, — надо из царской казны.

—  Раненым в сече воспоможествование было бы, а пленных выкупал бы государь.

—  А если неурочная какая посылка, давали бы воево­ды, у кого худой конь, доброго, у полчан своих же взяв. Но не безденежно. Алтына210 бы по четыре-пять в день.

Самыми важными, как виделось князю Воротынско­му, были два совета. Первый, подтверждающий давнюю просьбу Никифора Двужила и его сына о земле из рук го­сударевых, а не от князей и воевод, которую он так и не сумел выполнить.

—  Государь пусть жалует, кому сколько четей. Да чтоб без обиды, чтоб ровно и стрельцам, и детям бояр­ским, и казакам.

—  Верно, казаки обижены. Их бы с детьми боярскими вровень поставить.

—  А кто не пожелает землю брать?

—  Пусть с жалованного оклада.

Вот так. До каждой мелочи додумываются. Только в том, чтобы государь землею жаловал и казаков не оби­жал, нет ничего неожиданного: мысли-то о рубашке сво­ей, которая ближе всего к телу, давно выстраданы, а вот что касается второго совета важного, удивил он Воро­тынского и обрадовал. Не только значимостью своей, но, главное, что не воеводами первое слово сказано, а каза­ками.

— Свои глаза и уши — хорошо, только куда ладней иметь бы их еще и под сердцем крымским. Возьми бродников? Нашей же крови люди. Иль пособить откажутся? Кто-то, может, и не пожелает, забоится, но многие согла­сятся. К казакам на Азов, на Дон и даже на Днепр тай­ных людей послать, чтоб там доброхотов выискать. Каз­не царевой, конечно, в нагрузку, только не в ущерб. Сто­рицей окупятся подарки.

«А государь на меня гневался и теперь не доверяет за лазутчиков моих. Настаивать нужно. Глядишь, возьмет в толк полезность тайных сношений».

Целыми, почитай, днями Михаил и Владимир Воро­тынские проводили в беседах с порубежниками, к вечеру невмоготу уже становилось, да тут еще у Логинова работа над чертежами застопорилась. И не по его вине, а по пре­дусмотрительности. Он все уже нанес на чертеж: и имею­щиеся засечные линии со сторожами и воротами (даже новую засеку и сторожи по Упе не упустил), и все шляхи — Бакаев, Пахмуцкий, Сенной, Муравский, Изюмский, Калмиусский, который одной стороной рогатки идет к Сосне-реке, где под Ливнами соединяется с Муравским, другой — через Дон на Ряжск и, круто вильнув, пересека­ет Воронеж-реку, в верховье соединяясь затем с Ногай­ским шляхом; а вот где наметить новые засечные линии, как далеко в Поле крепости выдвигать, сам определить опасался, хотя и имел на сей счет свое мнение.

Пришлось князьям вместе с подьячим сидеть не еди­ножды до полуночи со свечами. И так прикидывали, и эдак, пришли наконец к одному решению: в несколько линий, как делал это великий князь Владимир, ладить засеки, ставить сторожи, рубить города-крепости.

Еще напряженней пришлось работать братьям и по­дьячему после того, как в одну из встреч с государем Ива­ном Васильевичем тот спросил:

—  Скоро ли к Думе готов будешь? Дело-то на макуш­ку зимы, настает пора не одному тебе шевелиться. Мне желательно, чтоб в день Святого Ильи Муромца приговор бы боярский я утвердил.

—  К первому января, дню Святого Ильи, управлюсь. Слово даю. Только дозволь, государь, еще малый срок.

Чертеж изготовлен, а вот устав нужно обсудить с самими порубежниками. Пусть свое слово скажут.

— Лишнее дело. Бояре обсудят. Пусть станет это их приговором. Не Устав, царем даденный, а боярский При­говор.

— Воля твоя, государь. Только без твоего слова несмею я предлагать боярам тебе одному подвластное.

— Говори.

— Взять казачьи ватаги на Азове, по Дону и иные дру­гие, что нам тайно доброхотствуют у горла татар крым­ских… Чтоб Приговор боярский и им Уставом стал. А перво-наперво зелья огненного им послать, пищали да рушницы, землей, не скаредничая, пожаловать.

— Эка, пожаловать. Земля-то не моя.

— Верно. Но и не крымцев. Ничейная она, соха, паха­ря ожидаючи, истомилась.

Долго сидел в раздумье Иван Васильевич, вполне по­нимая, какой дерзкий шаг предстоит ему сделать, прими он совет князя Воротынского, настало ли время для это­го шага. Князь же Михаил Воротынский терпеливо ждал, готовясь убеждать государя, если тот смалодушни­чает.

Наконец Иван Васильевич заявил решительно:

— Беру! После приговора Думы первым делом отправ­ляй к ним воевод с обозами, с грамотами моими жалован­ными, с землемерами. Накажи, чтоб как детям боярским мерили бы и под пашни, и под перелог211 .