Александр Немировский - Пифагор
— А вот и показались Мегары, и тебе уже поздно убавлять паруса.
Мардоний улыбнулся:
— Ты прав. Уже пора готовить якорные камни.
В Метапонте
Сухопарый, остролицый, Ксенофан стоял перед кафедрой, словно бы что-то припоминая. Ученики пожирали глазами странствующего софоса — так его называли многие. Со слов Гиппаса, находившегося тут же в лесхе, они знали, что его гость также и поэт, высмеивающий в элегиях косность и невежество эллинов и варваров.
С элегии Ксенофан и начал:
Если бы руки имели быки, или львы, или кони,Чтобы творить изваянья, как люди,Кони б тогда на коней, а быки — на быков бы похожихОбразы рисовали богов и тела их ваялиТочно такими, каков у каждого собственный облик.
Сделав паузу, он продолжил:
— Вот что я написал после многих странствий, заметив, что у эфиопов боги чёрные, с приплюснутыми носами, а у фракийцев — рыжие, голубоглазые. И этих-то, с позволения сказать, богов люди считают могущественными и, добиваясь их милости, приносят им лучшее, что у них есть. Само их множество, что бы мне ни возразили, не согласуется с могущественностью: ведь если бы даже богов было всего лишь двое, они не были бы могущественными, ибо один должен был бы подчиниться другому. Бог не только могуществен, но и безупречен. А вспомните, какими изобразил богов иониец Гомер. Какими только пороками он их не наделил, уподобив людям! Но даже если принять его россказни за клевету на богов, нам для рассмотрения достаточно и повсеместно господствующего мнения, что одни боги рождают других. Утверждающий это, на мой взгляд, — нечестивец. И такой же нечестивец тот, кто уверяет, будто мир, подобно камню, не имеет сознания, не видит, не слышит, не чувствует. Вот из другой элегии:
Есть один только бог, меж богов и людей величайший,Не похожий на смертных ни обликом, ни сознаньем.
Этот бог — беспредельный мир, который некоторые называют космосом. По своей форме он шарообразен. У него есть центр и периферия, все точки которой отделены от центра одинаковым расстоянием. Часть бога-мира — и Земля, которую населяем мы, наделённые сознанием. Откуда бы оно взялось у нас, если бы его был лишён окружающий нас мир?! Бог не просто видит и слышит, он обладает вернейшим слухом и зрением, позволяющим ему управлять миром наилучшим образом...
Проводив Ксенофана к кораблю, Гиппас вернулся в храм Муз.
— Друзья! — обратился он к ученикам. — Дав вам возможность выслушать Ксенофана, я преследовал цель сопоставить два учения. Вы, должно быть, заметили их общие черты — обращённость к космосу, неприятие эллинских представлений о богах, навеянных мифами. Сильная сторона Ксенофана — это критика мифов. Их неприятие привело его к идее о космосе, наделённом божественным сознанием, и это противоречит всему тому, чего достиг в своих изысканиях и прозрениях Пифагор. Ведь если космос — божество, совершенно отличное от человека по облику и сознанию, несовершенному человеческому уму незачем заниматься науками. Пифагор, в отличие от Ксенофана, не считает нужным опровергать рассказы о богах. Он своими опытами и своими исследованиями выбивает из-под них почву. Для нас, акусматиков, Пифагор — не бог, не чудотворец, а величайший наблюдатель природы, ведь так он называет сам себя, уверяя, что пришёл в мир ради наблюдения и приобретения знаний.
Помолчав немного, Гиппас подошёл к сфере и повернул её так, что она обратилась к ученикам тремя материками.
— Сегодня у нас земная география, преобразованная Пифагором в науку, так же как арифметика, гармоника и астрономия.
Дориэй
Мог ли думать Килон, что вестником удачи станет для него сторож в гавани, известный всему городу под именем Пиявка? Он попался ему на пути к Сирису, где был разбит лагерь кротонцев.
Растопырив руки, старик лепетал:
— Самояны! Самояны, как тогда. Два паруса... Свинки на высоком носу...
Взглянув в тёмное, сморщенное, словно ссохшееся от солнца лицо с заплывшим глазом, Килон проговорил брезгливо:
— Иди проспись. Привиделось тебе. Не поднимутся самояны со дна, а новых не строят — некому и незачем.
— Они самые! — не унимался старик. — В тот год, когда Демокед нас покинул, я снадобьями торговал. Самояны гавань заполняли. Зимой же их на сушу вытаскивали. А теперь их только три.
Утомлённый старческой болтовнёй, Килон повернулся и, схватившись за голову, почти бегом бросился к гавани.
Корабли со снятыми парусами уже покачивались у мола, и по сходням спускались люди в шлемах с перьями.
Прошло ещё немного времени, и Килон стоял уже рядом со спартанским вождём, пытаясь выяснить, что привело его в город.
— Плыву в Сикелию, — сказал спартанец.
— А самояны откуда у тебя?
— С той поры, как Самос осаждал.
Поняв, что перед ним Дориэй, Килон оживился.
Мгновенно в памяти всплыла вчерашняя стычка в совете, когда вновь Пифагору удалось настоять на своём. «Хорошо же, — со злорадством подумал Килон, — ты воображаешь, Пифагор, что одержал надо мной победу, добившись включения в наше войско жалкой кучки беглецов. Посмотрим, как ты запоёшь, узнав, что на моей стороне будут сражаться непобедимые спартанцы».
— А что ты потерял в Сикелии? — спросил он Дориэя.
— Там есть гора, где мой предок Геракл победил Эрика и предупредил, что Гераклиды вернутся за наградой. Вот я и возвращаюсь.
— А у нас в Кротоне нет храма Геракла, — пояснил на всякий случай Килон. — Мы — ахейские поселенцы. А Эрик — место славное, и вид с него открывается дивный. Но ведь там крепость кархедонцев.
В глазах спартанца что-то сверкнуло, и его словно бы высеченное из камня лицо утратило неподвижность.
— Там храм Афродиты, — сказал он.
— Танит, — поправил кротонец. — И городок элимов. Его кархедонцы в крепость превратили года два назад. А ты откуда путь держишь?
— Из Ливии. Там близ Кирены наша колония была. Кархедонцы натравили на нас чернокожих. Пришлось уходить.
— Осада — дело долгое, — продолжил Килон. — А места на Эрике безлюдные, без припасов не обойтись. И мог бы ты от нас не с одной водой уйти.
— А что требуется?
— На нас напали сибариты.
— Слышал я о них. Они тёплой водой моются и щеголяют в гиматиях, расшитых золотом.
— Вот-вот! — подхватил Килон. — У них агора замощена серебряными плитами, и вино в дома из гавани по трубам подают. Воины они никчёмные. Давай договоримся о цене.
Пляшущие кони
Всю ночь спартанцы и кротонцы двигались двумя колоннами к Сирису. Ночь была безлунной. Дориэй, как и тогда на Самосе, надеялся скрытно подойти к стенам. И если враг прячется где-нибудь по пути, напасть и гнать к воротам и ворваться по его стопам в город. Осада Дориэя не устраивала. Ведь его ждала Сикелия и гора Эрик, которую ему, как потомку Геракла, обещали его будущие подданные элимы.
К рассвету перешли Сирис вброд.
На пограничной реке, которая когда-то, как рассказал согражданам покойный Милон, приветствовала Пифагора, сибариты столкнулись с железной фалангой спартанцев.
Сразу по тому, как фаланга двигалась к реке, Телис, командовавший пехотой, понял, что перед ним не кротонцы, и приказал повернуть назад.
Видя, что врага нет, Дориэй разрешил воинам омыть разгорячённые ходьбою лица. И в это время послышался топот копыт. Из-за леса выскочил первый конный отряд сибаритов, за ним — второй, третий.
«Сколько же их!» — с ужасом думал Дориэй, давая воинам команду отступать.
Находившиеся слева от него кротонцы дрогнули. Стало слышно бульканье воды. На правом берегу оставалась небольшая кучка людей, двое из них — с флейтами. Это были беглецы из Сибариса, принятые в кротонское ополчение.
«Слабаки, — подумал Дориэй. — И стоило из-за таких в дело ввязываться!»
Всадники между тем развернулись в два длинных ряда. Кони как на подбор. Первый ряд — из белых коней, второй — из вороных. Сверкало оружие и доспехи. По данной кем-то команде всадники вскинули пики. Сейчас они сомнут всё на своём пути и втопчут в землю...
И в это время послышались напевные звуки. Храбрецы бесстрашно дули во флейты, словно их не пугала стремительно несущаяся лавина копыт, конских грудей, голов и занесённых для броска пик.
«Безумцы! — подумал Дориэй. — Кому дают команду эти люди? Ведь кротонцы едва их уже слышат».
Но что это?! Кони сменили галоп на шаг, и не на простой. Они картинно поднимали ноги и медленно их опускали на землю, не обращая внимания на всадников, пытавшихся ударами пик прекратить пляску. Животные, подчиняясь одной музыке, словно сами были увлечены тем, что им так хорошо удаётся то, чему их учили. Несколько коней поднялись на дыбы и скинули на землю своих лишённых слуха седоков.
