Владислав Бахревский - Ярополк
И народ сказал:
– То – правда. Завтра потерпим, а на большее жизни не хватит, ибо мало в нас соков и сил.
Стали искать, кто бы смог выйти за стены и обмануть печенегов. И назвали только двух мужей, но оба не умели плавать. Тогда Ярополк указал матери и народу на старшего сына илька Юнуса. Юнус, как всегда, был со Святославом, а семейство его оставалось в Киеве. Старшая жена предводителя гузов была из рода печенежского, а сыну ее Батану было от роду десять лет.
Подумали, как одеть Батана, что в руки ему дать, подсказали, о чем он должен говорить печенегам, а главное, отняли от себя последние крохи и накормили, чтоб не утонул от бессилья в могучих водах Днепра.
Глубокой ночью спустили Батана со стены в корзине, и прополз он ужом к печенегам, и спозаранок стал ходить по стоянке и спрашивать:
– Не видел ли кто моего коня с белой меткой на груди?
Над отроком посмеивались и посылали искать ветра в поле. Закинув узду за спину, бродил Батан среди печенегов, приближаясь к реке. И когда вышел на берег, вдруг сбросил с себя кожушок да обувь и бросился в Днепр.
Тут только печенеги спохватились, прибежали к воде с луками и пускали стрелы в пловца. Батан нырял уткою и выныривал не скоро. Сильное течение несло все дальше от берега и все ближе к середине реки. Выбился Батан из сил и не стал нырять. Повернулся на спину, чтоб хоть немного перевести дух.
На другом берегу приметили переполох в стане печенегов и послали на помощь пловцу ладью. Вытащили из воды едва живого, и сказал Батан, с трудом разлепляя синие губы:
– Если не подойдете завтра к городу, люди предадутся печенегам.
Привезли Батана на другой берег, переодели в сухое, привели к воеводе Претичу. Повторил Батан то же самое, что гребцам говорил. Расспросил воевода отважного отрока и поверил ему, а больше торчащим ребрам да впалому животу. Задумался Претич, повздыхал, руками развел:
– Делать-то нечего! Надо собраться всем, сколько нас есть, плыть к городу и хоть вывести оттуда княгиню с внуками. Погибели их, пленения Святослав нам вовек не простит. Коли такое случится, короток будет наш век.
Ратники тоже вздыхали, поглядывая на героя отрока, на воеводу и на другой, на высокий берег Днепра, где Киев, где печенеги и страшное, смертное завтра.
Стрела и сабля на кольчугу и щит
Как стемнело, Претич и его дружина собрали в одно место все ладьи, какие у них были, и получилось много. И приготовили на берегу костерки, несколько сотен. И потом спали, набираясь сил, а за час до рассвета зажгли все эти костерки, ударили в барабаны, загудели в трубы, и пошли ладьи, освещенные факелами, через Днепр. Свет отражался в воде, и столько огня было на темной земле и на темной воде, и столько трубных звуков, что пробудился Киев и сам затрубил и заиграл во все трубы и во все гусли. Ворота Киева отворились, и вышла дружина из ворот, а воины Претича спрыгивали с ладей и бежали к городу.
От такого сильного движения, от пугающего света, от радостного грома барабанов, от вопля труб – печенегам спросонья почудилось, что явился сам Святослав, и кинулись прочь от города.
Вещая Ольга с Ярополком, с Олегом, с Владимиром, под охраной дружины, с хлебом и солью, явилась на берег встречать воеводу Претича.
Видя такую смелость великой княгини, печенеги напасть не посмели, но и среди них нашелся отважный. Это был хан Ильдей. Он подъехал к Днепру и спросил Претича:
– Кто пришел?
Претич ответил:
– Людье оноя страны.
– Не ты ли, князь?
– Аз есмь муж его, – ответил Претич с достоинством и с гордостью. – Пришел же я со сторожевым полком. Князь Святослав с великою дружиной за нами следом поспешает.
Хан Ильдей был молод, суровый видом воевода ему понравился.
– Будь мне другом, – сказал хан Ильдей Претичу.
– Сотворим же сие, – согласился тот и первым подал руку хану.
– Вот тебе мой дар. – Хан Ильдей спешился, и передал повод своего коня новому другу, и снял с себя колчан со стрелами и свою саблю.
Воевода Претич принял подарки и, разоблачась, подал Ильдею свою броню и не пожалел щита со львиной головой.
Прискакавшие телохранители Ильдея подвели своему повелителю коня, и хан простился с воеводой дружески, да только недалеко отошли печенеги, стали на Лыбеди.
Все же город вздохнул посвободнее, на ладьях подвезли хлеб, мясо, пшено, гречу, мед. Дружинники стали варить кашу в больших котлах на улицах, чтоб накормить всех киевлян.
И снова собрался народ на вече, и выбрал вестников к Святославу с наказом. В том наказе все слова были суровые: «Ты, княже, чужой земли ищешь, чужую землю блюдешь, а свою кинул, и нас чуть было не взяли печенеги, и матерь твою, и детей твоих. Аще не придешь, не оборонишь нас, паки возьмут нас. Или не жаль тебе своей отчины, старой матери, детей своих?»
Сей укор Святослав получил скоро, ибо и впрямь был уже недалеко от Киева, шел на подмогу одной конницей, оставив пехоту в болгарских городах.
Дары Святослава
Среди печенегов, осаждавших Киев, многие ходили со Святославом на Хазарию, потому и не были свирепы, нападая на веси, к городу приступали без рвения.
Князь все не шел, и родня Кури сговорилась захватить людей на переправе. Не успели. Святослав ударил, как мороз среди лета. Не одну тысячу посек. Выдуло печенегов с Русской земли кровавым сквозняком за единую ночь: ночью напал князь-барс с невеликой дружиной на огромное полчище. Уцелевшие благодарили бога Тенгри за спасение, а Тенгри-хан опалил их жаждой мести князю Святославу. Затаенная месть самая лютая: про нее молчат, но молчат едино.
А Киев оживал.
Дукака нашел Золотую Косу исхудавшей, но живой, здоровой. Принялся откармливать, как редкостную птицу. Привел Золотую Косу в дом Власты и Знича и поклялся богом Тенгри, что не разлучится с милой женой, покуда жив, а Золотую Косу просил поскорее обзавестись большим животом, как у Власты, чтоб было кого ждать.
Власта жила за двоих, и было ей очень худо. Силы возвращались после голода медленно.
Князь Святослав, побивши печенегов, первые недели ездил по городам и весям, собирая для Киева хлеб и скот, чтоб и молоко было, и говядина. Все у князя делалось быстро и добром, за продовольствие платил, а за поспешание – вдвойне.
Вернувшись наконец в стольный город, Святослав задал пир на весь мир и осыпал наградами всех достойных. Самым же достойным признал Батана, сына илька гузов Юнуса.
Подарил Батану город. Дукака тоже не был забыт. Стал у князя хранителем саадака, получил землю и смердов и табун лошадей.
Больше всего Киев удивился подарку княжичу Ярополку.
– Спрашивал я тебя, сын, чего твоя душа желает, что тебе привезти из дальних мест! – сияя улыбкой, говорил на пиру великий князь. – А ты молчал. Потому не бранись… Через полгода тебе стукнет двенадцать лет, об эту пору мудрые царьградцы своих дочерей замуж отдают. А мы, слава Сварогу да Волосу, своим умом живем! Вот тебе мой дар!
И вывели и поставили перед взорами пирующих инокиню Апфию, Александру, дочь дуки Константина.
Черную одежду у нее отобрали и сожгли, нарядили в самое дорогое, что сыскалось.
Сказать: василисса ромейская в гридню явилась – так то будет истинная правда. Красота – закрывай глаза, пока не ослеп! Осанка, юность…
Ярополк побагровел да и стал пень пнем.
Княжич Владимир помоложе брата, а, глядя на гречанку, задохнулся от ее красоты.
– Бери свой подарок, веди в палату да, гляди, будь молодцом! – веселился Святослав под озорные улыбки гридней, под завистливые Блуда и иных бояр.
Владимир, держа между коленей меч в серебряных ножнах, – подарок отца, – шлепнул ладонью по рукоятке. Подосадовал. Шумела кровь в голове, сердце будто конь в груди – топотало.
А вот княжич Олег пожалел Ярополка. Экий дар – баба! Ему отец привез белоснежную кобылицу да такого же белоснежного сокола. Вот это дары!
Ярополк тоже посчитал себя бедным и несчастным. Он привел гречанку в свою опочивальню, сел на кровать и, не глядя на деву, сказал на греческом языке:
– Куда мне тебя девать?
Александра обрадовалась детскому страху княжича, родной речи. Она пожалела себя и этого мальчика.
– Я постараюсь не быть тебе в тягость, постараюсь не мешать тебе.
Он быстро поднял на нее глаза, увидел высокую грудь, высокую белую шею, а в лицо поглядеть не посмел.
– Господь меня не оставил, – сказала Александра. – Я боялась, меня отдадут гридням на поругание. Но твой царственный отец хранил мою девственность для сына.
Щеки Ярополка сделались пунцовыми, закричал:
– Ты будешь греть мою постель! А потом уходить. Поняла?
– Поняла, – сказала Александра.
Мальчика ей стало жаль больше, чем себя. Ярополк дрожал.
– Хочешь, я уже теперь погрею?
– Нет! Нет!
Княжич вскочил, бросился к двери, но на пороге остановился: за дверями слуги. Вернулся к постели, сорвал покрывало, одеяло, подбитое белками:
– Грей! – и заплакал от стыда, от обиды.
