Давид Бек - Раффи
— Старинная вещь, ей около шестисот лет… Дар армянского царя Левона… Сюнийский епископ Айрапет на пути в Иерусалим проезжал через Киликию. Он увиделся там с царем Левоном. Вместе с прочими дорогими сосудами царь подарил нашему монастырю и этот потир. С того дня братия каждую страстную пятницу поминает благочестивого Левона.
— Мы будем и впредь поминать его, — сказал отец Вардан, — но потир расплавим в печи, ибо он нам нужен для других целей. — С этими словами старый монах взял чашу, положил на наковальню, расплющил молотком и бросил в огонь.
Настоятель извлек большой серебряный таз, в нем во время таинства омовения ног мыли монахам ноги.
— Этот таз — дар сюнийского князя Филиппе Старшего, — произнес отец Нерсес. — Он пожертвовал нашему монастырю много имущества, поместий, свои вотчины, селения Татев, Арцив и Бердкамедж. Близ монастыря построил церковь Святого Григория Просветителя. Тогдашний настоятель епископ Давид обязал братию каждый год во спасение души князя сорок дней служить ему обедню и шестьдесят дней читать в его честь «Отче наш».
— Отныне во спасение его души мы не шестьдесят, а семьдесят раз прочитаем «Отче наш», — произнес старый монах, — и все же его дар тоже пойдет в плавильню.
Затем настоятель обнаружил в ящике небольшую позолоченную шкатулку. В ней хранилась прядь волос пресвятой богородицы.
— А эта шкатулка, — сказал он, — дар девицы Шаандухт, дочери владетельного агванского князя Вараз-Трдата. Когда армянские князья сопровождали Шаандухт к ее жениху в Багаберд, близ Татева на них напал отряд вооруженных персов. Они хотели похитить чудесную красавицу для шаха. Дабы не попасть в руки мусульман, девушка перекрестилась, стегнула коня и с огромной высоты бросилась в темную пропасть. Ангелы божии подоспели ей на помощь, и она вместе с конем спокойно приземлилась на дно ущелья. На этом месте благочестивая девица Шаандухт построила часовню, а сама приняла постриг. А позже часовня стала женским монастырем. Половину своего состояния она раздала страждущим, а остальное подарила нашей обители. Все наши владения, начиная с границ Шинуайра до реки Гинакан — ее дар. А в этом чудесном ларце она хранила украшения своего брачного наряда. Драгоценности она продала, серебро раздала неимущим, а ларец преподнесла нашему монастырю, чтобы в нем хранились волосы святой богородицы.
— Упокой господь ее душу, — сказал старик монах, — отныне мы будем хранить волосы святой богоматери в простом ларце, я уверен, что богородица простит нам это прегрешение.
— И я так думаю, отец Ваган, — произнес архиепископ Нерсес и вынул из ящика серебряное кадило.
— Кадило сие, — сказал он, — пожертвование сюнийской госпожи Шушан, жены князя Ашота. В те времена в горах Вайоцдзора жили отшельники, которых называли «травоглотами». В самом деле, члены этой секты не ели ни хлеба, ни мяса, ничего из того, что употребляют в пищу люди. Питались лишь травами и кореньями, которые находили в лесу. К жилищам они не подходили и, завидев людей издали, убегали и прятались среди скал. Но самое поразительное, что отшельники не носили одежды и были голы, как Адам. Сказывали, что борода, волосы на голове и теле отрастали настолько, что скрывали их наготу. Гроты и пещеры служили им пристанищем. Лишь по воскресеньям они собирались в условленном месте, служили обедню и снова надолго уходили в горы и леса. Госпожа Шушан, желая собрать в одном месте этих отшельников, построила в горах монастырь, который в народе называли Травоглотовым монастырем[131]. Она подарила монастырю в вечное владение свое село Арастамух. Травоглоты поселились в монастыре, но долго еще не отказывались от своих привычек. По-прежнему питались травами, ходили босые, не носили одежды, стали только надевать длинные белые балахоны… А упомянутая госпожа Шушан построила еще пять церквей для увековечения памяти своих пяти сыновей.
— Пять церквей! — воскликнул старый монах и покачал головой. — Из которых ни одной не сохранилось…
— Да, не сохранилось… Камень и известь недолго хранят память о людях, они стираются в веках, превращаются в прах и исчезают, унося с собой и имена строителей.
Последние слова настоятель произнес с затаенной горечью, словно душа его была отягощена неким бременем, которое он желал бы сбросить…
— С тех самых пор, как наши цари и князья стали отдавать свои богатства на строительство церквей и храмов, с тех пор, отец Ваган, стало ослабевать их могущество. Когда владыке нашему Иисусу Христу показали великолепный xрам в Иерусалиме, поглотивший сокровища богатейших царей Израиля, Христос сказал им: «Видите ли все это? Истинно говорю вам: не останется здесь и камня на камне». Его не интересовал чудесный храм. Иисусу Христу был дороже один искренне верующий, душа которого для господа — подлинный храм. Подумать только — в одном Сюнийском крае сорок три монастыря, но не найдется и трех мало-мальски укрепленных крепостей! Я не говорю уже о церквах, которым несть числа. Каждый из монастырей имеет обширные поместья, лесные угодья. Но какая польза от этого стране? Вот, к примеру, наш монастырь. Ему принадлежит столько сел, земельных угодий, что на такой территории можно было уместить целое государство. Да, мы имеем эти земли, но что выиграла от этого страна?
— Оставим пока вопрос земель, — перебил настоятеля отец Ваган, — дай мне лучше дарованное госпожою кадило.
Архиепископ Нерсес протянул старику кадило, и тот, разбив его на наковальне, сказал:
— Сие прекрасное кадило мы употребляли в нашем храме по праздникам. Сейчас мы его расплавим и на его серебро купим ружья. Запах пороха нам нынче приятнее запаха ладана.
Вынести на продажу лишнее серебро храма и вырученные деньги употребить на военные нужды — вот к чему стремился архиепископ Нерсес. Ведь церковную утварь ни один христианин не купил бы, поэтому следовало переплавить ее в пластинки.
Но тут настоятелю сообщили, что его хочет видеть Давид Бек. Нерсес направился в монастырский зал, где его ждали Бек, Мхитар спарапет, князь Торос, мелик Парсадан со своим зятем Аветиком и друг Давида Степанос Шаумян.
Пробитые на персидский манер пенджере — окна зала — выходили на просторный двор, окруженный деревьями, листья на которых едва распустились. Ворота монастыря были на запоре, хотя после утренней службы прошло несколько часов.
В это же самое время по дороге, ведущей к Татевской обители, ехала группа всадников, которая вела за собой на веревке человека. Руки арестованного были связаны за спиной, длинный конец веревки, накинутый на шею, держал один из всадников. Его тащили на веревке, как собаку, которая вынужденно
