Давид Бек - Раффи
После молитвы все духовенство запело второй псалом: «Расторгнем узы и свергнем с себя оковы их». Во время пения псалма раздался звон церковных колоколов, казалось, все бессмертные сошли с неба и присоединились к армянам, дающим обет.
Далее свершилось таинство присяги. Отец Нерсес торжественно освятил мечи князей и меликов, лежавшие на гробе Вардана рядом с крестом и Евангелием. Зачитали текст клятвы. Он был примерно того же содержания, что и присяга воинов Вардана. Лишь кое-что было добавлено.
«Брат да поднимет на брата меч свои, если тот совершит предательство, изменит нашей клятве и единству. Пусть отец не пощадит сына, и сын не почитает отца своего; жена пусть восстанет против мужа своего, слуга не повинуется господину, если заметит в нем неверность. Мысль о свободе отечества да царит над всеми нашими деяниями и поступками. Пусть все приносится в жертву нашей цели. Непременное повиновение предводителю нашему должно стать законом, и противник этого да примет наказание своего главы».
Когда чтение присяги было окончено, архиепископ Нерсес пригласил Давида Бека стать рядом с собой. Лицо героя ничем не выдавало охватившего его безмерного волнения. Весь его облик был исполнен необыкновенного величия. Став рядом с архиепископом, Давид Бек произнес краткую речь:
— Братья, — прозвучал его сильный голос, — я счастлив, что мне довелось стать во главе движения, о котором мечтала наша родина, которого она так давно ждала. Я полон великих надежд. Я уверен, что армянский бог увенчает успехом наше дело, ибо не раз он оказывал помощь нашим отцам. Наша цель свята, в ней нет и следа неправедности. Мы будем бороться против насилия, несправедливости и рабства. А насилие, несправедливость и рабство — противны богу. Я возлагаю надежды на угнетенный, измученный и преследуемый народ и на вас, братья, его представителей. С полной верой, от всей души, самоотверженно приступим мы к своей цели — и это будет самым главным условием его успеха.
Мелики стали по одному подходить к Давиду Беку. Они целовали крест и Евангелие на гробе Вардана, потом в знак верности протягивали Давиду руку. Давид брал с гроба мечи и вручал их владельцам.
Первым приблизился чавндурский князь Торос, затем его племянник Степанос Шаумян и родственник князя Тороса мелик Нубар. За ними — мелик Парсадан со своим зятем тер-Аветиком и сыном, полковником Бали; полковник Пап из Калера; полковник мелик Коджо и тер-Гаспар по прозвищу Авшар Ерец из Сисиана; из Багаберда — военачальник Адам, из Гюль-берда — военачальник Газар, из Ширванадзора[128] — военачальник Саргис, из Джуги[129] двое сыновей мелика Маги Ашот и Смбат; из Татева — староста Киджи, а из окрестностей Татева — старосты Ани, Есаи, дьякон Симеон, из Шинуайра — старосты Минас и Степан, из Чавндура — старосты Вардан, Товмас, Туриндж и Ованес, из Мегри — мелик Костандин, из его окрестностей — старосты Ованес, Сари и Аракел.
После них подошли прибывшие с Давидом Беком из Грузни Мхитар спарапет, князь Баиндур и другие, имена которых уже известны нам. Лишь в конце дала обет братия Татевского монастыря — сам архиепископ Нерсес, ведший службу, двенадцать епископов и двадцать четыре вардапета.
Трапезная монастыря была празднично убрана, накрыт богатый стол. Владыки церкви, князья и именитые люди вышли из храма и направились в зал. Толпа меж тем заполнила монастырский двор. Когда народ увидел Давида Бека, тысячи людей громкими криками приветствовали его. Бек поклонился всем и прошел в трапезную.
В тот же день вокруг него собралось шесть тысяч шестьсот двадцать восемь ополченцев.
VII
Татевский монастырь своими размерами и укреплениями вполне мог бы служить крепостью. Вот почему Давид Бек избрал его своей ставкой.
Но было и другое обстоятельство. Первопрестольный монастырь всего Сюника, Татев был довольно богат. Братия монастыря предоставила в распоряжение Давида Бека свое имущество. За более чем восемьсот лет своего существования монастырь скопил немало серебра, золота и драгоценных камней. Цари и царицы, князья и княгини во спасение души своей дарили святой обители земли, селения, лесные угодья, драгоценности. Набеги врагов и грабежи не смогли до конца исчерпать накопленное. Тайники были сделаны искусно и кое-что уцелело.
Архиепископские покои состояли из анфилады комнат. В задней комнатушке с единственным оконцем у потолка, похожем на бойницу, было так темно, что без свечи даже днем трудно было что-либо различить. Здесь сидел старый монах, перед ним стоял походный горн, напоминающий плавильню азиатских ювелиров. Левой рукой монах нажимал на меха, а в правой держал маленькую кочергу и помешивал угли, в которых была погребена печь, где плавился металл. Занятый своим делом, старик не заметил, как вошел настоятель.
— Видишь, отец Ваган, — смеясь сказал архиепископ Нерсес, — вот и пригодилось тебе ремесло ювелира.
Отец Ваган лишь благодушно улыбнулся и продолжал раздувать меха. В юности он был учеником ювелира, но бежал от своего мастера и принял постриг.
— Что ты сейчас плавишь? — спросил архиепископ Нерсес, заглядывая в горн.
— Десницу святого чудотворца, — ответил монах и, увидев, что металл весь расплавился, вытащил клещами тигель и вылил жидкое содержимое в форму. Металл, остыв, превратился в длинную узкую пластинку. Он вытащил отливку из формы и положил на стопку таких же пластинок.
Настоятель принялся их пересчитывать. Закончив считать, обратился к старому монаху:
— Похоже, не все еще переплавлено, отец Ваган. Много ли осталось?
Не дождавшись ответа монаха, который и сам не знал, много ли еще осталось, настоятель подошел к большому ящику из черного дерева, обитому кованым железом. В нем лежали всевозможные серебряные сосуды, кресты, кадила, подсвечники и другая церковная утварь.
Отец
