Вдова Клико - Хелен Фрипп
Николь положила футляр в кожаную сумку и поспешила обратно в отель. «Я не только для себя стараюсь, — утешала она себя по дороге. — Подрастает Ментина, и теперь ее будущее обеспечено».
Глава двадцать четвертая
ВТОРЖЕНИЕ ИЛИ ОСВОБОЖДЕНИЕ?
Март 1814 года
— Спасибо! — Николь расцеловала монахиню в обе щеки.
Сестра Айасса похлопала ладонью багаж Ментины:
— Вот твой чемодан. Удачи тебе, и всегда поступай как должно, Клементина. Молись об окончании войны и не запускай учебу. О маме заботься, дорогая моя!
Когда дочь на прощание обняла монахиню, Николь заметила у нее в глазах слезы. У девочки здесь остаются подруги, с которыми прежней дружбы уже не будет. Лицо ее слегка осунулось, под платьем начинали тесниться груди. Мягкие светлые волосы, молочной бледности кожа, в зеленых глазах светится необыкновенная страстность, которой не было раньше. И ростом догнала мать.
Николь обвела взглядом кафе, высматривая мужчин-хищников. Наверняка ведь глазеют на красавицу дочь? Но нет, все вели себя обычно: пили кофе, курили, болтали. Ничего опасного, но потребность защитить неожиданно ставшую взрослой дочь накрывала с головой.
За месяцы, прошедшие с тех пор, как Николь приезжала для встречи с Терезой, Париж изменился: в нем стало опаснее. Вставшие лагерями в окрестностях Парижа казаки, русские, пруссаки, англичане вот-вот могли хлынуть в городские ворота. Все посетители кафе взвешивали свои шансы, обменивались мнениями насчет того, что Наполеон потерял поддержку, что он стал неуправляем. Может, было бы лучше, если бы союзники его победили — хоть война кончилась бы. Ясно было одно: Ментину надо везти домой.
— Я уеду из Парижа?
— Пока что да. Волноваться не надо, опасности еще нет, но на несколько месяцев тебе лучше все же вернуться домой, пожить со мной, бабушкой и дедом.
— А мои подруги? Я же буду без них скучать!
— Главное — безопасность. Как только война закончится, ты вернешься.
Кофейник дымился, чашки с золотыми ободками были такие тонкие, что жидкость просвечивала сквозь фарфор. Ментина что-то щебетала, зал полнился успокоительным гулом голосов. Крахмальные скатерти, сверкающие под высоким потолком люстры, льющееся в окно весеннее солнце, — казалось, война за миллион миль отсюда. Николь надеялась, что Ксавье в точности выполнил ее распоряжения и заложил кирпичом погреба, чтобы избежать грабежей. Моэт уже потерял четверть своих запасов в Эперне — так писала мадам Оливье, осведомляя Николь.
— А Тереза сказала, что мне всегда нужно говорить «нет». Женщина свою силу должна использовать разумно и не проявлять ее необдуманно, да, мам? — спросила Ментина.
— Конечно, детка, — ответила Николь, не слишком вслушиваясь.
— Она мне подарила вот это платье. Ты заметила, оно точно под цвет моих глаз! Первое в моей жизни платье с высокой талией. Правда, мне повезло, что меня одевает самая модная и блестящая дама Парижа?
— Это платье подарила тебе Тереза? Когда?
— На прошлой неделе, когда я ей рассказала, что ты за мной приезжаешь, чтобы забрать меня домой. Она такая милая, сказала, что, поскольку я теперь почти взрослая, у меня должно быть платье, которое произведет на тебя впечатление. Правда, она добрая? Смотри, тебе нравится?
Перед мысленным взором Николь возникли все те вещи, которые она посылала Ментине в последний год: детские хлопчатобумажные платья, переднички… Все, что она всю жизнь носила.
— Ты невероятно красивая в новом платье! Все никак не могу поверить, что ты такая взрослая.
Гордая улыбка дочери согрела ей сердце. Совершенная, невинная, беззащитная.
— Ты часто видишься с Терезой?
— Каждую субботу. Она меня забирает к себе домой на Рю-де-Бабилон. Ее девочки — мои лучшие подруги. Она говорит, что нельзя сидеть взаперти в монастыре всю неделю безвылазно. Кормит меня пирожками, конфетами, дарит вещи и возит кататься в карете в Тюильри с подругами. Самый лучший день на неделе!
Николь вспомнила ту небрежную жестокость, с которой Тереза к ней отнеслась, но припомнила и пачку нераспечатанных писем от Терезы, которые бросала в огонь, когда бывала в Париже. Может быть, все-таки зря она осудила подругу?
— Я должна поблагодарить ее за такую заботу.
— Конечно, должна. Она со мной обращается как с собственной дочерью.
Тереза так заботится о Ментине, несмотря на историю с ожерельем?
— А можно я останусь? Тереза говорит, что опасности нет, что русские — люди благородные.
— Не сомневаюсь, что она так говорит.
— У вас не по годам разумная дочь, мадам, — вмешался в разговор посетитель из-за соседнего стола. Он сидел один, рядом с его тарелками лежала сложенная газета. — Русские солдаты действительно благородны. Но мнение матери гораздо мудрее. Если вам есть куда уехать из Парижа, на вашем месте я бы поторопился. Надеюсь, вы простите мое вмешательство?
По-французски он говорил почти идеально. Темные, едва ли не черные глаза, очень смуглая кожа, хотя сейчас и не лето. Долгие годы дружбы с Наташей научили Николь распознавать этот акцент.
— Вы русский?
— Да. Неужели и вы тоже? Мало кто сейчас может распознать тонкости моего произношения. Русские называют меня французом, но мало кто из французов сейчас назовет меня русским.
— Я из Реймса, француженка до мозга костей.
— Родина моих самых любимых вин.
— Моих тоже.
Она улыбнулась и вернулась к разговору с Ментиной.
— Еще раз прошу прощения, что вмешиваюсь, но я бы на вашем месте уехал в Реймс как можно быстрее. Русские — захватчики мирные, сами себя они называют освободителями, но не бывает войны без жертв. Вам следует как можно скорее нанять карету с лошадьми. Сейчас их уже не хватает, потому что многие хотят уехать, так что прошу вас, не теряйте ни минуты. Услышав ваш разговор, я не мог промолчать, поэтому взял на себя риск показаться нетактичным, полностью осознавая свою вину. Надеюсь, вы сможете меня простить.
— Было очень любезно с вашей стороны уделить нам время, спасибо, — ответила Николь. — Мы уезжаем завтра.
— Лучше бы сегодня.
Он взял свою газету и удалился.
Ментина хихикнула:
— Он забавный.
— Тебе еще многому предстоит научиться! Доедай пирог, пакуемся и уезжаем сегодня. Я не так боюсь оставаться в Париже, как сильно страшусь за вина. Мне нужно вернуться — защищать мои погреба.
— Девочки в школе говорили, что русские офицеры — такие лихие! Как ты думаешь, мы их встретим?
— Надеюсь, что нет. Как приятно, что ты побудешь дома со мной целых