Леон Юрис - Суд королевской скамьи
— Я могу предположить, мадам Галеви, что тогда вы были слишком молоды и вам трудно дать отчет о событиях, происходивших много лет назад.
Она внимательно выслушала. из уст доктора Либермана перевод на иврит. Кивнув, проронила несколько
— Что она ответила? — поинтересовался судья.
— Миссис Галеви говорит, что сэр Роберт, может, и прав относительно неувязок в ее рассказе, но, есть то, чего ни одна женщина не сможет забыть никогда. День, когда она узнает, что ей никогда не выносить собственного ребенка.
14
Чехословакия была верна себе. Прага не скрывала, что ее сердце принадлежит Западу, да и весь ее внешний вид говорил об этом. Из коммунистических стран она была самой либеральной, ибо в ее памяти были живы дни свободы. С Запада на автобусах, поездами и на самолетах прибывали толпы туристов.
Приземление самолета компании «Эл Ал» не вызвало особого волнения. Чехи давно определили отношение к своим еврейским согражданам и к государству Израиль. С дней Яна Масарика и конца войны они искренне скорбели о семидесяти семи тысячах чешских евреев, погибших в Тереэиенштадте и других лагерях уничтожения; именно Масарик отверг требования англичан и позволил Чехословакии стать сборным пунктом, откуда немногие пережившие холокауст пытались прорвать английскую блокаду Палестины.
Так что рейс «Эл Ал» не привлек почти ничьего внимания, если не считать, что прибытие пассажира Шимсона Арони вызвало изрядное волнение в управлении полиции.
— Отель «Ялта», — сказал он водителю такси.
Машина осторожно миновала скопище велосипедов, троллейбусов и машин на Вацлавской площади.
Он подошел к стойке портье. Было четыре часа. Еще два часа — и надо приниматься за дело, подумал Арони.
Маленький номер на одного, крохотная комнатка. Вся его жизнь, которую он посвятил поиску скрывающихся нацистских преступников, прошла в таких номерах. Прага осталась единственным приличным городам во всех коммунистических странах, но после убийства Катценбаха и тут стало плохо пахнуть.
Открыв свой потрепанный чемоданчик, он уже через минуту выложил все его содержимое. За спиной два миллиона миль по воздуху. Два миллиона миль охоты и слежки. Два миллиона миль мести.
По уже знакомому маршруту он пересек площадь. Сначала в пивной бар «У Флеку», Израильское пиво далеко не такое хорошее. Откровенно говоря, оно просто плохое. Когда Арони приходилось путешествовать до выхода в отставку, у него была возможность пробовать хорошее пиво, но теперь ему оставалось утешаться лишь тем, что он все уже перепробовал. «У Флеку», огромный пивной зал, угощал действительно лучшим пльзенским.
Осушив три бокала, Арони присмотрелся к толпе, в которой мелькали девушки в мини-юбках. Чешки и венгерки были лучшими женщинами из всех, что ему приходилось встречать. В Испании и Мексике женщины ценят лишь мужество. В Чехословакии же и Венгрии женщины созданы для любви. Нежные, хрупкие, непредсказуемые, удивительно женственные. Жаль, что все в прошлом, подумал Арони. Он настолько отдавал всего себя охоте за нацистами, что не мог посвятить себя любви, а теперь постарел, ему уже под семьдесят, хотя он не так уж и стар. Однако нет смысла предаваться мечтаниям. Они могут лишь помешать тому, ради чего он прибыл в Прагу.
В уме он перевел чешские кроны в израильские фунты, расплатился по счету и двинулся по Карлову мосту над Влтавой; каждые несколько футов на его величественных каменных перилах высились статуи молчаливых святых.
Арони замедлил шаги, оказавшись в пределах района Старо Място, в Старом городе, ибо все тут было пронизано памятью — жалкие остатки тысячелетней еврейской жизни в Центральной Европе. Основание синагоги Староновой и кладбище с тринадцатью тысячами ныне потрескавшихся и замшелых памятников были заложены еще до времен Колумба.
Арони доводилось видеть старые еврейские кладбища в Польше, в России, в Румынии, запущенные и разрушенные. Наконец хоть здесь он увидел клочок святой земли.
Кладбища. Но сколько евреев нашли себе успокоение в безымянных горах костей, выросших рядом с лагерями уничтожения.
В Еврейском государственном музее хранилось несколько реликвий, оставшихся от полутора тысяч деревень и местечек, уничтоженных во время нацистской оккупации, и мрачным напоминанием стояли стены синагоги Пинхас.
Так перечитывай же эти названия, Арони. Читай их снова и снова... Терезин, Берген-Бельзен, Аушвиц, Гливице, Майданек, Собибор, Гросс-Розен„Треблиика, Лодзь, Дахау, Бабий Яр, Бухенвальд„Штутгоф, Розен- бург, Равенсбрюк, Маутхаузен, Дора, Нойенгамме, Хелмно, Заксенхаузен, Рига, Тростянец и другие места, где погибал его народ.
Семьдесят семь тысяч имен погибших на стенах синагоги. И слова: «ЛЮДИ, БУДЬТЕ БДИТЕЛЬНЫ!»
Арони вернулся в отель к шести часам. Как он и предполагал, Иржи Линка уже ждал его в холле. Они обменялись рукопожатием и отправились в бар.
Иржи Линка был полицейским, евреем-полицейским. Он весьма походил на карикатурное изображение полицейского из-за железного занавеса. Арони заказал пльзенского, а Линка — рюмку сливовицы.
— Как давно ты не был в Праге, Арони?
— Почти четыре года.
— Все изменилось, не так ли?
Они перешли на чешский, один из десяти языков, которыми владел Арони.
— Как долго ваши друзья в Москве еще позволят вам радоваться жизни?
— Чушь. Мы прогрессивная советская страна.
Арони только хмыкнул, и на его лице появилась сеть морщинок.
— Сегодня стоял на Карловом мосту и смотрел на реку... Катценбах.
Линка притих, когда Арони вспомнил американца, члена Еврейского объединенного комитета помощи, чья миссия заключалась в содействии евреям. Его труп был найден в реке.
— Первым делом они возьмутся за евреев, — сказал Арони, — а потом за чехов. Вы видели слишком много преимуществ Запада. Предупреждаю вас, что не пройдет и года, как русская армия будет в Праге.
Линка хихикнул.
— А я думал, что ты ушел на покой. Может быть, на этот раз ты прибыл на курорт, чтобы принимать грязевые ванны.
— Я здесь по особому делу. Мне нужно увидеться с Бриником.
Линка сжал губы и пожал плечами при упоминании имени главы тайной полиции. Арони был одним из лучших в своем деле и никогда не позволял себе глупостей. За все те годы, что он посещал Чехословакию, он был согласен получать содействие по общепринятым каналам.
— И я должен увидеть его сегодня вечером.
— Я думаю, что его нет в стране.
— Тогда завтра я уеду. У меня нет времени ходить вокруг и около.
— Может быть, ты согласился бы поговорить с кем-то еще?
— Только с Браником. Я буду ждать у себя в номере.
— Он встал и вышел.
Линка побарабанил пальцами по столу, допил свою сливовицу, нахлобучил шляпу и торопливо вышел на площадь. Сев за руль своей маленькой «шкоды», он рванул с места, направляясь в штаб-квартиру тайной полиции.
15
Первым из мужчин на свидетельское место был приглашен Моше Бар-Тов. В движениях его ощущалась решительность, хотя он явно неловко чувствовал себя в новом костюме. Он кивнул Абрахаму Кэди и Шоукроссу и бросил враждебный взгляд на Адама Кельно, который не отвел глаз. Выглядел Кельно утомленным; в первый раз стало заметно, что он очень устал.
Моше Бар-Тов был первым, кого удалось найти Арони, и именно он вывел Арони на остальных.
— Прежде чем данный свидетель будет приведен к присяге, — сказы Энтони Гилрой, обращаясь к представителям прессы, — я должен выразить свое глубокое огорчение и сожаление в связи с сообщением, поступившим из Иерусалима, где в одной из газет описывалась женщина-свидетельница, сорока с небольшим лет, с двумя приемными детьми, изящного телосложения, бывшая уроженка Триеста. И жителям Иерусалима, которые, как я предполагаю, внимательно следят за ходом этого процесса, нетрудно будет опознать данную леди. Я решительно настаиваю, чтобы пресса воздержалась от любого рода описаний свидетелей.
Израильский журналист, к которому прямо относился упрек, не поднимая глаз, погрузился в свои записи.
— Доктор Либерман, вы по-прежнему находитесь под присягой и можете продолжать переводить показания на иврите.
Допрос проводил Брендон О'Коннор, пока Баннистер сидел на своем месте в позе мраморной статуи, тем не менее внимательно наблюдая за происходящим.
— Ваше имя, сэр?
— Моше Бар-Тов.
— И ваш адрес?
— Киббутц Эйн-Гев в Галилейской долине, Израиль.
— Это нечто вроде коллективного хозяйства, бывшая ферма?
— Да, на несколько сотен семей.
— Меняли ли вы когда-нибудь свое имя, сэр?
— Да, прошлое мое имя было Герман Паар.
— И до войны вы жили в Голландии?
— Да, в Роттердаме.
— Откуда вас немцы и депортировали?
