Леон Юрис - Суд королевской скамьи

— В нем был занавес, разделявший нас, но мы были так взволнованы, что скоро все смешались.

— Обнаженные?

— Да.

— Сколько вам тогда было лет, миссис Шорет?

— Шестнадцать.

— Вы из религиозной семьи?

— Да.

— И у вас не было никакого жизненного опыта?

— Никакого. До сих пор я не видела голого мужчину и его половые органы.

— И у вас была выбрита голова?

— Да, из-за вшей и опасений тифа. 

— Итак, вы все смешались. Вы чувствовали унижение, смущение?

— Мы уже опустились до уровня животных и к тому же были перепуганы.

— И затем?

— Санитары привязали нас к деревянным столам и выбрили нам интимные места.

— И потом?

— Двое мужчин усадили меня на стул и пригнули мне голову к коленям, а третий всадил иглу в спину. Я вскрикнула от боли.

— Вскрикнули от боли? Минуточку. Вы уверены, что в этот момент не находились в операционной?

— Я совершенно уверена, что была в предоперационном помещении.

— Вы знали, что представлял собой укол? Может, это была небольшая инъекция?

— Мне приходилось получать много уколов.

— Так, может, это была небольшая инъекция, предшествовавшая пункции?

— Нет. Мне был сделан только один укол.

— Продолжайте.

— Через несколько минут у меня онемела нижняя часть тела. Меня положили на каталку и вывезли из комнаты. Мужчины и женщины вокруг плакали и сопротивлялись; появилось много охранников с дубинками, которые стали бить их.

— И вас первой забрали из этого помещения?

— Нет. Первой, я уверена, был какой-то мужчина.

Меня привезли в операционную и привязали к столу.

Я помню, что у меня над головой была лампа.

— Вы были в полном сознании?

— Да. Надо мной стояли трое мужчин в масках.

На одном была форма офицера СС. Внезапно резко распахнулась дверь, в комнату вбежал какой-то человек и стал спорить с хирургом. Я почти ничего не понимала, потому что они говорили-по-польски, но я догадывалась, что появившийся человек протестовал против такого обращения с нами. Наконец он подошел ко мне и сел рядом. Он стал гладить меня по голове и, успокаивая, говорить по-французски, который я понимала лучше.

— Что он говорил вам?

— Крепись, малышка, боль скоро пройдет. Крепись. Я позабочусь о тебе.

— Вы знали, кто это был?

— Да.

— Кто?

— Доктор Марк Тесслар.

13

Сима Галеви разительно отличалась от своей сестры, Иоланы Шорет. Она казалась .куда старше, болезненней, и в ней не было решительности и отваги, свойственных ее сестре. Голос ее был вялым и тихим, когда она прочитала вытатуированный на руке номер и рассказала, что также живет в Иерусалиме с двумя приемными детьми, сиротами из Марокко. Она еще раз описала сцену в приемной и в операционной и рассказала о появлении доктора Тесслара.

— И что произошло после операции?

— Меня на носилках отнесли в третий барак.

— В каком вы были состоянии?

— Долгое время я очень плохо чувствовала себя. Два месяца, может быть, и больше.

— Вы испытывали боли?

— Я их чувствую и по сегодняшний день.

— Они были так невыносимы?

— С неделю мы все могли только лежать и плакать.

— Кто ухаживал за нами?

— Доктор Мария Вискова, и еще сверху часто спускался доктор Тесслар. Часто приходила. и другая врач, женщина-француженка. Я не помню ее имени. Она была очень добра.

— Навещали ли вас другие врачи?

— Я смутно припоминаю, что, когда лежала с высокой температурой, доктор Вискова и доктор Тесслар спорили с каким-то мужчиной о еде и лекарствах для меня. Это было только раз, и я не знаю, кто это был такой.

— Вы знали, что с вами происходит?

— У меня никак не затягивалась рана. У нас были только бумажные бинты. От них шел такой ужасный запах, что невозможно было находиться рядом,

— Но спустя какое-то время вы оправились и вернулись к работе на фабрике?

— Нет, я так и не оправилась. Сестру вернули на завод, но я там уже не могла работать. Мария Вискова оставила меня при себе как свою помощницу, что и спасло меня от газовой камеры. Я оставалась с ней, пока не окрепла настолько, что могла делать легкую работу в переплетной, где восстанавливали старые книги, которые посылали немецким солдатам. Там с нами обращались не так грубо.

— Миссис Галеви, не расскажете ли нам обстоятельства, связанные с вашим замужеством?

Она поведала историю встречи в Триесте со своим будущим мужем, когда ей было четырнадцать, а ему шестнадцать лет. В канун шестнадцатилетия ее депортировали, и она потеряла все его следы. После войны в сборном центре в Вене и в других городах среди выживших повсеместно был распространен обычай оставлять записки на доске объявлений в надежде найти друзей или родственников. Каким-то чудом записка попалась на глаза ее жениху, которому посчастливилось пережить Освенцим и Дахау. После двух лет поисков он нашел ее в Палестине, и они поженились.

— Сказались ли последствия операции на вашей жизни?

— Я стала бесплодна. И большую часть времени болею.

Взяв блокнот, где он набрасывал расхождения в показаниях двух сестер, сэр Хайсмит подошел к возвышению. Не было и мысли о том, что ему удастся как-то умалить эффект, произведенный двуми жертвами и опровергнуть Баннистера. Тем не менее из их слов не вытекало, что операции проводил доктор Кельно. Он понимал, что эти молодые женщины вызвали симпатию присутствующих. И ему надо было быть очень осмотрительным.

— Мадам Галеви, — сказал он тоном, который заметно контрастировал с интонацией его прежних допросов. — Мой ученый друг предполагает, что операции, которым подверглись вы и ваша сестра, проводил доктор Кельно. Но вы не можете утверждать это, не так ли?

— Нет.

— Когда вы впервые услышали о докторе Кельно?

— Когда мы оказались в третьем бараке.

— И вы продолжали оставаться в нем же и спустя некоторое время после операции?

— Да.

— Но вы никогда не видели Адама Кельно или, по крайней мере, не можете опознать его?

— Нет.

— Хотя вам известно, что сидящий рядом с вами джентльмен — это и есть доктор Кельно.

— Да.

— Тем не менее вы не можете опознать его.

— Во время операции все носили маски, и я не могу узнать этого человека.

— Откуда вы узнали, что вас везут в пятый барак на. операцию?

— Не знаю.

— Может, вы видели какую-то надпись над входом в пятый барак?

— Нет, не думаю.

— В самом ли деле то был пятый барак?

— Скорее всего.

— Допускаете ли вы, что доктор Фленсберг с помощником проводили свои эксперименты в первом блоке и у них были свои хирурги?

— Этого я не знаю.

— Я хочу сказать, что такое утверждение имеется в обвинительном акте против них как военных преступников. Кроме того, хочу обратить ваше внимание на то, что вы только недавно припомнили, как попали в пятый барак. Не так ли, мадам Галеви?

Она в смущении посмотрела на доктора Либермана.

— Будьте добры, отвечайте на вопрос, — сказал судья.

— Я говорила тут с юристами.

— Фактически вы не в состоянии никого опознать — ни Восса с Фленсбергом, ни Лотаки или Кельно.

— Нет, не могу.

— На самом деле, может быть, вам делал операцию доктор Борис Дымшиц.

— Я не знаю.

— Но вы должны знать о заявлении доктора Кельно, что он посещал своих пациентов после. операции. Если это свидетельство соответствует истине, вы могли бы опознать его.

— Я очень плохо себя чувствовала.

— Доктор Кельно также показал, что собственноручно проводил обезболивание в операционной.

— Я не уверена, что была в операционной в то время.

— То есть это мог быть и не доктор Кельно?

— Да.

— Часто ли вы видите свою сестру в Иерусалиме?

— Да.

— И вы часто обсуждали эту тему, особенно с тех пор, как вас попросили дать показания по данному делу?

— Да.

Мантия сползла с плеч сэра Роберта, когда он в волнении вскинул руки, несмотря на все старания хранить спокойствие.

— Но расплывчатые воспоминания ваши и вашей сестры во многом противоречивы, особенно в том, что касается дат и временных промежутков. Весьма сомнительны показания, на носилках или на каталке вас доставили в операционную... справа или слева от вашей головы сидел доктор Тесслар... наклонялся ли стол... могли вы или нет видеть отражение в рефлекторе лампы над головой... кто находился в комнате... сколько недель вы провели в третьем бараке после облучения... что говорили по-польски и по-немецки... вы показывали, что были в полубеспамятстве, а ваша сестра утверждала, что бодрствовала... вы не совсем уверены, где вам делали укол, в операционной или в другом месте.

Бросив заметки на стол, Хайсмит, упираясь в него руками, склонился вперед, тщательно следя, чтобы у него сохранялся тот же ровный тон голоса.