Юзеф Крашевский - Комедианты
— Я нашел себе квартиру на Новом Свете, — сказал Сильван, — отличное помещение; и вам, если вы захотите пробыть здесь подольше, советовал бы также перебраться из гостиницы.
— Почему? — спросила Эвелина рассеянно.
— Потому, — сказал Сильван, садясь и давая себе слово продолжить разговор, — что гостиница как pied a terre note 21, на минуту превосходна, но à la longue note 22 невыносима и даже, для людей comme il faut note 23, не прилична.
Барон ничего не ответил, посмотрел только на дочь, а Эвелина пожала равнодушно плечами.
— Да я не знаю еще, долго ли мы здесь пробудем, — ответила она, — а наконец, мне решительно все равно…
— У нас есть тут связи, знакомые, родные, — прибавил барон, — посоветуемся и что-нибудь решим.
— Если б я мог быть в чем-нибудь полезен? — спросил Сильван.
Но Гормейер молча поклонился ему с улыбкой, давая понять, что от незнакомых лиц такая жертва странна и принять ее неприлично.
— Вы не поверите, — обратился граф к Эвелине, — как Варшава очаровательна, как здесь хорошо, как весело, и как охотно веселятся здесь; ручаюсь, что, познакомившись с городом, вы не захотите отсюда уехать…
Баронесса посмотрела на него; незначительная улыбка, выражающая сострадание, мелькнула на ее губах, но она ничего не ответила.
Вошла известная дама, компаньонка Эвелины, шепнула ей что-то на ухо; барон подошел также к дочери, и завязавшийся потихоньку разговор принудил Сильвана раскланяться раньше, чем он желал и думал. Барон был, наконец, так любезен, что позволил Сильвану посещать их; и Эвелина кинула уходящему совершенно равнодушный, но очаровывающий взгляд: ее черные глаза, чародейские черные глаза иначе смотреть не умели.
В первые дни пребывания Сильвана заняли визиты, развозка писем, отыскивание родных, занимающих высокое положение, обеды и вечера, которыми приветствовали, ради формы, родственника, разные приготовления, закупки, шитье платья, представления в аристократические дома и втирание в общество. Правду сказать, и посреди этих хлопот приходила на мысль прекрасная баронесса, но занятый собою, он несколько забыл ее; и когда через неделю или более он заехал в Английскую гостиницу, то не застал там уже ни баронессы, ни барона; они, как сказал швейцар, переехали на квартиру куда-то около Медовой улицы. Сильван расспрашивал разных лиц о Гормейере из Галиции, но никто ничего не мог сказать ему; наконец, через несколько дней Сильван встретил на улице знакомую карету, а в ней барона с Эдуардом К… и таким образом отыскал нить, которая могла привести его к желанной цели.
Эдуарду К…, причисляющемуся еще к молодежи, хотя он был уже совершенно лысый и сохранил только половину зубов, было лет за сорок. Это был оригинал своего рода; издали он казался сорванцом, гулякой, бездельником и мотыгой; но в сущности носил только на себе современное платье. У него недоставало сил быть самим собой перед светом; но свет еще не испортил его окончательно; он не был дурен, был только слабодушен. Он любил труд и ничего не делал, потому что над трудом смеялись его окружающие, трудился он иногда украдкой, потихоньку; он любил уединение и позволял втягивать себя беспрестанно в кутеж, насмехался, хотя не имел никаких способностей насмехаться, притворялся, что сорит деньгами, когда гораздо охотнее готов был бы поделиться с бедняком; словом, разыгрывал роль испорченного и пустого человека, не будучи вовсе таким. Лень, слабодушие и трусливость одели его в это неудобное для него платье. Его считали даже одним из самых испорченных людей в отношении к женщинам, хотя, на самом-то деле, Эдуард только раз в жизни был влюблен. Эдуарду К… приписывали тысячу любовных интрижек, о которых ему и не снилось. Таким образом прошла молодость Эдуарда К… Он оплешивел, состарился и, не собрав сил быть самим собой, влачил, бедняк, свои дни до конца… Между тем свет считал его одним из счастливых кутил, жизнь которых плывет золотистой струей наслаждений, и указывал на него как на героя гостиных, как на любовника прекраснейших женщин, как на человека разочарованного, холодного, испытанного, разбитого всевозможными наслаждениями. О, ошибочность человеческих мнений! Этот герой, этот соблазнитель и лев столицы, плакал я молился на коленях у капуцинов, а если его видели выходящим из церкви, он с улыбкой говорил, что искал там какую-нибудь М…, или 3…, или, наконец, какую-нибудь гризетку. Роль, какую он раз навсегда принял на себя, и ложная гордость не позволяли ему сознаться в правде. Так было во всем: если он шел отыскивать бедняка, которому помогал, деля с ним последнюю копейку, думали, что он отыскал на чердаке черные глазки девчонки, пленившей его молодостью и красотой свежести; если он вступался за приятеля или защищал женщину, рассказывали, что он дрался за карты, за актрису и т. п. Не многие знали Эдуарда таким, каким он был в самом деле. Как всякая борьба в жизни, хоть и бессильная, участь Эдуарда была печальна: каждый день был запечатлен в его памяти страданием, но, по обязанности своей роли, он притворялся веселым и всем улыбался.
К этому-то бедняку, мнимому счастью которого завидовали столько людей, побежал на другой день Сильван с расспросами о бароне. Эдуард был знаком ему довольно близко: они обедали не раз вместе, выкурили вместе десяток сигар и с последнего завтрака у Флато, на котором было раскупорено несколько бутылок шампанского, называли друг друга по имени. Эдуард, хоть и имел достаточные средства, жил скромно и столько еще имел сил, что принимал гостей редко, любя уединение: раз только в неделю принимал знакомых на чай.
Сильван, которому хотелось непременно видеть Эдуарда, выбрал очень раннюю пору и приступом прошел в комнаты. Эдуард в замешательстве быстро спрятал под подушку кресла книгу, которую читал, взял в руки роман, приготовленный заранее на подобные случаи и ни разу не перелистанный, и таким образом встретил Сильвана.
— Я немножко нездоров, — сказал он, — от нечего делать взял какую-то книгу-
— Извини, что нарушаю твое спокойствие, — воскликнул смело граф, — деревенскому жителю можно кое-что простить. Мне хотелось застать тебя непременно.
— Садись, сделай одолжение; не хочешь ли сигару?
— Благодарю, я ненадолго.
— Чем же могу тебе служить?
— Буду откровенен, — сказал Сильван, — на дороге в Варшаву я встретился с каким-то бароном из Галиции и его хорошенькой дочерью. Признаюсь тебе, что барон, барон как барон, но чудная Эвелина заняла меня чрезвычайно. Вчера я видел тебя с ним в карете: ты знаешь, стало быть, где он живет? Знаком с ними? Можешь мне сказать о них что-нибудь?
Эдуард посмотрел с улыбкой на графа и пожал плечами.
— И знаю, и не знаю их, — ответил он, — живут на Медовой улице, около дворца Паца. Барон привез мне письмо от графа 3. из Львова; вот все, что я о нем знаю. Приятель мой рекомендует его как очень порядочного человека, занимающего очень хорошее место при австрийском дворе, богатого и имеющего дела в Варшаве. Через письмо я и познакомился с бароном.
— Но кто же он такой? — спросил Сильван. — Помещик из Галиции? Сановник? Какие у него связи?
— Все это тайна, — сказал Эдуард, — вчера М. говорил мне, что ему кажется, будто он видел этого барона в Вене, но не припомнит, в какой роли и где.
— Барон же должен был сколько-нибудь высказаться?
— Ровно столько же, сколько сказано было в письме, — ответил Эдуард, — да, признаюсь, я и не любопытствовал — не расспрашивал его.
— Видел ты баронессу?
— Видел.
— Очень хороша! Прекрасна! Не правда ли?
— Хороша; но мне она не очень понравилась: она слишком горда, равнодушна и холодна для своих лет.
— Они станут здесь выезжать? Принимать? Заведут какое-нибудь знакомство?
— Я замечаю, что барону хочется этого; я представлял его везде; он нанял большой дом и устраивает его на барскую ногу. Мне кажется даже, что он совсем поселится в Варшаве.
— Я бы попросил тебя когда-нибудь вместе со мной поехать к ним, — прибавил Сильван.
— С удовольствием! — поспешил ответить Эдуард.
На этом и кончился разговор, из которого Сильван не много, собственно, узнал нового, но утешал себя мыслью, что по нитке скорей доберется до клубка.
В Дендерове, по отъезде Сильвана, ничто не изменилось: отсутствие его не было даже заметно. Граф, сам отправивший сына на эту охоту за женой, засыпал тоЛько спокойнее, рассчитывая, что сын воротится с приданым, что невестка может своими деньгами поправить его дела; он стал бодрее, нетерпеливо ожидая известий. Точно так же, с другой стороны, замужество дочери с Фаруреем принял он за спекулятивное средство, из которого должно что-нибудь извлечь; понемножку он стал намекать будущему зятю, что его имения мало приносят ему доходов, что они в руках дельного человека могли бы дать вдвое больше, и указывал для сравнения на свои поместья. Старый юноша улыбался, но, казалось, не понимал, к чему это клонилось, весь занятый боготворе-нием Цеси. А Цеся, которая дала себе слово, что она покорит Вацлава и приведет его к своим ногам, трудилась потихоньку над планом; но до сих пор, впрочем, ей еще ничего не удавалось.
