Валентин Рыбин - Государи и кочевники
— Каналья! Ведьма! — погрозил кулаком Санька. — Я это бандитское гнездо разворошу, я так не оставлю!
Санька кричал, всё больше и больше распаляясь, а Габи и бабка хохотали над ним и обзывали «красной девицей», «кралей» и «кастратом». Наконец, насмеявшись, Габи попросила:
— Ну, полно вам, Александр Тимофеич, обижаться. Поднимитесь сюда. Сейчас полковник Бахметьев, мой советник, пожалует, он разберётся во всём.
— Полковников уже завела! — не сдавался Санька. — Не успела мужа похоронить, а уже с полковником!
— И генералы все мои будут. И никаких денег ни шиша ты от меня не получишь, карлик несчастный!
Санька присел на лавку у караульной будки и просидел молча часа два не меньше, пока не появился комендант Бахметьев.
Он влетел во двор так стремительно, словно здесь произошла резня и пострадавшие нуждались в его помощи.
— Кто такой будешь? — спросил строго, увидев привставшего со скамьи Саньку.
— Кем был, тем и буду, — огрызнулся Герасимов. — А вы каким краем касаетесь поместья моего усопшего брата?
— А-а, — догадался Бахметьев. — Ну, коли так, то конечно… — И он стал подниматься по лестнице на айван, увлекая за собой Саньку. — Братца вашего я хорошо знал. Широкой души человек. Жаль, расправились с ним туземцы…
Габи встретила коменданта очаровательной улыбкой. Сняла с него треуголку и плащ, повесила на вешалку. И купца окончательно успокоила:
— Душенька, дайте-ка ваш картуз… Да и кафтан снимите, всё-таки в порядочном обществе находитесь.
Санька покосился на неё, но выполнил всё, что она потребовала. И когда Габи принялась рассказывать коменданту, с какими претензиями заявился купец, Санька не стал вступать в спор и перебивать её, а только бурчал себе под нос:
— Ну, ну… Давай, давай… Поглядим, кто прав, кто виноват…
Бахметьев сидел в кресле. Слушал хозяйку без особого внимания: то закуривал трубку, то вдруг заговорил о табаках и отметил, что хотя турки и враги России, но табак у них наижеланнейший.
— Значит, Александр Тимофеич, всем своим купеческим кланом решили бедную вдовушку пощипать? — спросил он и хохотнул, захлёбываясь дымом.
— Да уж, как говорится: один за всех, все за одного, — дерзко отозвался Герасимов. — Казна-то у нас — общая!
— Ну, коли так, то и за поступки Михайлы вы должны все вместе отвечать, — сказал полковник. — Вам известно, как он капиталы нажил?
— Нефть Киятову сбывал, вот и нажил. Секретов никаких тут нет, — отвечал охотно Санька. — В письме сообщал, что мильёна на два продал этой нефти. Всю Ленкорань и Энзели, все кишлаки персидские освещал и отапливал Мишка.
— То-то и оно, — согласился Бахметьев, — что Михайла, нарушая все царские указы и подрывая бакинскую торговлю, сбывал персиянам нефть. Разве вы не знаете, Александр Тимофеич, что строжайше запрещено сбывать челекенскую нефть у персидских берегов?
— А откель же мне знать! Я нефтью сам не торговал, — пошёл на попятную Санька.
— Не торговал — это верно, но ведь ты сказал что «один за всех — все за одного»: казна у вас общая. Вот за Михайлу и придётся расплачиваться из вашей общей казны. Ты и сумму, купчик, сам назвал— сколько Михайла барыша получил.
— Будя стращать-то, — растерянно заулыбался Санька. — Разве такими речами шутят!
— А я и не собираюсь шутить, — строго выговорил Бахметьев. — Акты задержания шкоута «Астрахань» у персидских берегов есть. И документы есть— кому сколько нефти продал Михайла. Жалко вот только полковника Басаргина да астраханского губернатора… Они жаловали вашего Михайлу, на все его проделки сквозь пальцы глядели. Но тут, как говорится, думать много нечего. Раз ты, Александр Тимофеич, решил судиться — получай по заслугам сам, а полковник с генералом как-нибудь оправдаются.
Габи, всё это время внимательно слушавшая Бахметьева, сначала улыбалась, кивала и поддакивала ему, но потом и она испугалась: «Не приведи боже: начнётся суд — опять останешься в чём мать родила». Поднявшись, она прошествовала по ковру и встала за спиной у Бахметьева.
— Душенька, — попросила Габи, — надеюсь, до мирового дело не дойдёт?
— А ты, фрейлейн, спроси у него, — сказал комендант, — У меня никаких неясностей в этом дельце нет. Может быть, господин Герасимов решил припугнуть, пощекотать, так сказать, нервы кое-кому — тогда иное дело. А если всё это всерьёз, то извините: я его в два счёта сделаю нищим.
Санька от страха позеленел. О запретах сбыта челекенской нефти он действительно ничегошеньки не знал и никак не предполагал, что Михайла давно у этих господ на крючке сидит. Надо было побыстрее выкручиваться из этого неприятного положения, и он устало улыбнулся и сказал хриплым голосом, словно его вдруг ветром просквозило:
— Строги вы, однако, господа хорошие. Приехал к вам вроде бы погостить, а вы меня к суду тянете!
— Мы? — удивился полковник.
— Ах, душенька, — залилась весёлым смехом Габи. — Давно бы, Александр Тимофеич, взяли шемахинские шелка и шали — и разговоров бы никаких не было.
— Ну, если они вам не нужны, то, пожалуй, я возьму…
— Бабуля! — крикнула Габи. — Пошли за Риза-ханом.
— Сейчас, Габичка, сейчас, золотце! — донеслось снизу, но Габи уже не слышала служанку. Безо всякого стеснения она обвила шею полковника и прильнула к нему:
— Душенька, только вы один мой опекун и мой заступник…
Вечером вдоль набережной зажглись фонари, засветились окна в городе. Из морского клуба доносились звуки духового оркестра: музыканты играли вальс. Подгулявшие татары покрикивали друг на друга в духане. Потом донеслась мелодия из русской ресторации, напоминая, что ночь вступает в свои права.
Купец Герасимов с несколькими музурами прохаживался по набережной, не отходя далеко от шкоута. По договорённости, с минуты на минуту должен был подъехать Риза-хан с товарами, и Санька ждал его с нетерпением. Наконец-то со стороны Апшерона прямо к шкоуту подкатили фаэтоны: один, другой, третий…
— Давай, братва, принимай, — сказал музурам Санька и поспешил к Риза-хану, который вылез из коляски.
Музуры, не мешкая ни минуты, понесли по дощатому причалу и дальше по палубе, в трюмы тюки с отрезами шелка и шалями. Оба купца тоже поднялись на корабль и скрылись в каюте.
— Ну, где твои жаворонки? — спросил Риза-хан. — Если они красивы и невинны, я возьму их.
— Сейчас, сейчас… Постой. — Герасимов явно волновался: никогда ему ещё не приходилось торговать живым товаром, хотя и слышал он, что иные купцы не брезгуют ничем. — Степан! — окликнул он боцмана, приоткрыв дверь. И когда тот подбежал, велел ему: — Ты вот что: эту самую персиянку… Лейлу… отправь в трюм — пусть укладывает тюки. Как отведёшь, приди сюда.
Боцман быстро удалился и минут через пять явился вновь, доложив, что приказ купца выполнен.
— А теперь, Степан, — попросил Герасимов, — приведи-ка сюда её дочек.
— Слушаюсь, ваше степенство…
Две девчурки в кетени, большеглазые и хрупкие, словно косули, робко переступили порог каюты.
— Аферин! — проговорил, покачивая головой, Риза-хан. — Аферин… Сколько хочешь взять за них?
— Да уж не меньше половины стоимости твоего шелка!
— Ты с ума сошёл, кунак, — обиделся Риза-хан. — Сбрось ещё половину.
— Не рядись, а то передумаю. Привезу в Астрахань, там мигом найдётся покупатель.
Девочки со страхом смотрели на купцов и ничего не понимали. Риза-хан приподнял одну под мышки и, опять поставив на пол, сказал:
— Ладно, беру… Скажи, чтобы пришли мои люди…
На палубе все ещё топтались музуры, подавая в трюм Кеймиру и его сыну тюки. Пальван, несколько ободрённый, что к нему пустили на свидание жену, покрикивал лихо:
— Давай, давай, быстрей! Чтоб он сдох, ваш купец! Проклятье его отцу и матери!
— Сдохнет, — иронически соглашался кто-то. — Все передохнут, как мухи.
Другой музур посоветовал:
— Ты бы, пальван, не оскорблял его. Он отходчив. Глядишь и простит тебе.
— Нечего мне прощать, — зло отозвался Кеймир. — Не убивал я его брата!
— Может и так, — сказал кто-то. — Да только доказательств не хватает!
— Вах, люди! — вздохнул Кеймир. — Когда окажетесь на моём месте, тогда поймёте, как вы жестоки!
С тюками провозились часа два. Лишь после этого Кеймир, Лейла и Веллек сели все вместе, чтобы съесть лепёшку лаваша и попить чаю.
— Ох, Кеймир-джан, — заплакав, привалилась к плечу мужа Лейла. — Неужели так и пропадём на этом корабле! Я всё время прошу их, чтобы посадили меня и дочек вместе с вами, но они не хотят.
— Не плачь, ханым, — отозвался Кеймир. — Нет на наших руках русской крови — это главное. А то, что Санька не верит нам, — ему же будет хуже. Русский бог не простит.
— Я слышала, как музуры говорили, — печально сказала Лейла, — будто бы нас в Сибирь отошлёт купец.
