А. Сахаров (редактор) - Александр II
IV
– Что же, – поднимаясь на стеклянный балкон и проходя через него за дамами в столовую, говорил Карелин, – вы показали нам сегодня, Афиноген Ильич, не премировку лучших выездов, которые и премировать нельзя, так различны они и так каждый по-своему хорош, а три политические программы, три настроения, три веяния нынешнего времени.
– Что вы, Аким Петрович. Уверяю вас, об этом и не думано.
– Охотно верю-с. Да вышло-то оно так.
Генерал просил к столу.
– Пожалуйте, баронесса, рядом со мною. Вы, графиня, к сыну, Суханов с Верой рядом, Аким Петрович напротив баронессы…
– Это интересно – то, что вы сказали, Аким Петрович, – сказала баронесса Тизенгорст, садясь по правую руку генерала. – Поразительно верно. И действительно так… Три нации, три направления нашей политики.
– Ваше высокопревосходительство, вы на празднике будете в каске? – спросил Фролов.
– Ну, натурально, Алексей Герасимович. На иллюминацию и концерт «при пароле» объявлена форма одежды – обыкновенная – каски без плюмажей[98].
– Совсем будете как, я видал на картинках в «Иллюстрации», князь Бисмарк.
– Вот я и говорю, – продолжал Карелин, – наш генерал с его брэком и ганноверскими конями, с его собаками – это прошлое – блаженной памяти государь Николай Павлович, манёвры русских и прусских войск под Калишем[99] тридцать пятого года. Совсем недавнее прошлое – когда мы дали маститому императору Вильгельму возможность молниеносно разбить французов под Седаном и войти в Париж – памятный семидесятый год… Мудрая вековая политика. Она слабеет последнее время, и ваш сын, Порфирий Афиногенович, предвосхищает близкое будущее – славянофильскую политику, обращение вспять от Европы – птицу-тройку со всею её анархической лихостью… Да-с, Порфирий Афиногенович, – повернулся Карелин к Порфирию, – ваша птица-тройка сама прелесть, но и анархия-с!.. Русь – не Россия, но Русь!.. Подлинная Русь – и вы, пожалуй, почти современны. В сферах идут колебания… Так вот-с… Ну, а молодой человек, вы далеко пройдёте-с… Предвосхищаете-с будущее-с… Альянс с Францией… Самодержавную Русь под руку с демократической республикой Францией.
– Да что вы, Аким Петрович, – запротестовал Фролов. – У нас, батюшка, марсельеза запрещена. Попробуйте заиграть или запеть – квартальный на цугундер[100] потащит… Какой же альянс?..
– И тем не менее, Алексей Герасимович, наша обожаемая цесаревна, чернокудрая с голубыми глазами, отразившими датские воды Северного моря, принцесса[101] Дагмара, имеет все причины ненавидеть объединённую Германию и тяготеть к иному государству. А – ce que la fernme veut – Dieu le veut[102].
– Но государь ещё не стар, – нерешительно сказал Гарновский. – Ему всего пошёл пятьдесят восьмой год.
– Не стар, но сдаёт, – переходя на французский язык, возразил Карелин. – Он поддался общественному мнению. К чему нам этот славянский вопрос, раздуваемый так в Москве? Поверьте мне – Катковы, Аксаковы, Хомяковы не менее вредны России[103], чем полоумные студенты, что идут просвещать народ в деревни. В нашем дворянстве и в офицерских кругах сердце превалирует над разумом. Идут к Черняеву сражаться за сербов, забывая, что они русские офицеры и их долг думать о России, а не о Сербии.
– Не слушается старого князя Бисмарка, – буркнул себе под нос старый Разгильдяев.
– Позвольте возразить вам, – сказал Порфирий. Он покраснел и был возбуждён. Успех его тройки, а он ощущал его без слов, выпитое вино кружило ему голову. Ему было жарко. Мелкие капли блестели на его высоком, переходящем в лысину лбу.
– Пожалуйста. Du choc des opinions jaillit la verite[104], – сказал Карелин, выбросил монокль из глаза и занялся форелью, положенной ему лакеем на тарелку.
– Мой товарищ по Пажескому корпусу Николай Киреев, мой камер-паж – Дохтуров, лейб-гусар Раевский, гродненский гусар Андреев едут к Черняеву в Сербию. Такие люди!.. И, конечно, с высочайшего разрешения.
– Я о том и говорю-с.
– Да ведь это – подвиг, Аким Петрович, самый настоящий подвиг. И я сам сейчас всё бросил бы и поехал туда, где братья славяне, если бы не был уверен, что и без того попаду на войну за освобождение славян.
– Эк куда хватил! – сказал сердито Афиноген Ильич. – Да неужели ты думаешь, что мы будем драться за каких-то братушек? Этого только недоставало!..
– Иначе и быть, папа, не может. Если государь император разрешит этим доблестнейшим офицерам ехать к Черняеву, значит, сербская война и сербская победа угодны его величеству… Государь за славян… В «Новом Времени» статья о неудачах и бедствиях сербских дружин заканчивается: «…нет, не выдадим мы н а ш е г о Черняева». Этим н е в ы д а д и м дышит вся Россия – от последнего мужика до нас, офицеров корпуса колонновожатых, до самого государя!..
– Н-да-а, – протянул Карелин. – Птица-тройка сорвётся, понесёт сама не знает куда. В гору, под уклон ли, ей всё равно. Хоть в пропасть.
– Нет… Будет война!.. – с убеждением сказал Порфирий и залпом осушил большую рюмку лёгкого белого вина.
– Какая война? – недовольно сказал Афиноген Ильич. – Брось молоть ерунду. Никто ни о какой войне не думает. Сербам прикажут сидеть смирно, а Черняеву вернуться назад.
– Comment, mon colonel, vous voulez avoir la guerre? – спросил Гальяр.
– Mais certainement. C'est notre devoir.
– Vos troupes sont excellentes, mais votre administration et surtout vos trains laissent beaucoup a desirer[105].
– Смею уверить, mon colonel, опыт 1855 года не прошёл для нас бесплодно. С введением всеобщей воинской повинности армия переродилась. Вы не узнаете нашей реформированной и теперь ещё перевооружающейся прекрасными скорострельными берданками армии.
– Ну, ну, – сказал Карелин, – достойный похвалы патриотизм. Не забудьте, милый мой, что за Турцией стоит Англия и возможно, что и Австрия… Перевооружение, о котором вы говорите, ещё и не коснулось армии, а только гвардии, кавалерии и стрелковых частей. Обуховские и пермские клиновые пушки хуже английских и немецких…
– Люблю, когда штатские говорят о военных делах!
– Нам, дипломатам, дано и нужно знать военное дело. Ведь, по Клаузевицу, его, вероятно, вы знаете, – война есть продолжение политики[106]. Позвольте нам, прежде чем допустить начало войны, всё взвесить. Сколько раз мы воевали с Турцией. Зачем?.. Форсировать теперь Дунай невозможно. Там, где он узок, Никополь и Рущук, первоклассные крепости, запирают его, и при современной артиллерии как вы ими овладеете?.. Там, где крепостей нет, Дунай так широк, глубок и быстр, что представляет из себя непреодолимую преграду. Это признали и немецкие авторитеты.
– Может быть, нарочно, – сказал Фролов.
– Нет, Алексей Герасимович, – совсем не нарочно, а из расположения к нашему благородному государю императору. Откуда, Порфирий Афиногенович, вы подойдёте, наконец, к Дунаю, который не лежит в пределах Российской империи?
– Подумаешь!.. Сколько трудностей, сколько трудностей, – вздыхая, сказала графиня Лиля.
– Да хотя бы через ту же Сербию, – быстро сказал Порфирий.
– Никогда Австрия этого не позволит. Для неё это – casus belli[107]. А дальше Балканские горы…
– Да! Балканы, – подтвердил Афиноген Ильич, – в бытность мою в Берлине говорил мне князь Бисмарк, что немецкое командование считает, что переход через Балканы для современных армий с их снабжением совершенно невозможен.
– Папа!.. Суворов перешёл Альпы…
– Вздор мелешь, Порфирий, у нас нет Суворова.
– Мы его ученики…
– Ну, хорошо!.. Хорошо, – раздражаясь на Порфирия, сказал Карелин. – Допустим, что всё у вас прекрасно вышло. Вы орлами перелетели Дунай и Балканы, вы у стен Константинополя… А дальше?..
– Как что дальше?.. Мы войдём в Константинополь. Ведь это заветная мечта русского народа!
– Русский народ, я думаю, и не слыхал никогда про Константинополь, – сказал Гальяр.
– Чёрное море – Русское море[108], – не слушая Гальяра, по-русски продолжал Порфирий. – Славяне свободны. Славянские ручьи слились в Русском море…
– Не забывайте, что поэт дальше сказал: «оно ль иссякнет?» – сказал Карелин и с нескрываемою иронией через монокль посмотрел на Порфирия. – А что, ежели и правда иссякнет?
– Стойте, стойте, Порфирий Афиногенович, – своим мужским басом энергично вступила в разговор баронесса фон Тизенгорст, – вот уже точно – «птица-тройка»… А Европейский концерт?.. Comment regardera l'Europe?[109] А европейское равновесие? Я жила эту зиму у моей кузины в Англии, и я знаю, что ни лорд Биконсфилд, ни лорд Солсбери никогда не допустят, чтобы в Константинополе, а потом в Средиземном море появились русские корабли. И смею вас уверить, милый Порфирий Афиногенович, что как только русские войска подойдут к Константинополю – английский флот войдёт в Дарданеллы.
