Дэвид Вейс - Возвышенное и земное
Подъезд замка был сделан из великолепного унтерсбергского мрамора, им же были облицованы парапет и весь нижний этаж. Поднимаясь по лестнице, Вольфганг взял сестру за руку; прелестные толстощекие купидоны, украшавшие замысловатую балюстраду, одобрительно посматривали на них. Желая побороть волнение, он принялся считать ступени. Тринадцать, потом площадка, одиннадцать…
– Ты думаешь, их стало больше с тех пор, как ты был здесь прошлым летом? – перебила его Наннерль.
– Наннерль, Сага Sorella Mia[12], что бы я делал без твоих умных замечаний?
– Что-то я не замечала, чтобы ты к ним очень прислушивался.
– А вот если бы ты меня слушала, то сегодня выступала бы не Женом, а ты.
– И целое утро меня мутило бы от страха. Нет, благодарю вас, маэстро.
– У тебя очень красивая прическа. Она улыбнулась.
– Это Виктория Адельгассер меня причесала.
– К концерту?
– Нет, дурачок, к утренней мессе!
Оба рассмеялись, и у Вольфганга стало легче на душе.
– Примите мои комплименты, прелестная мадемуазель, синьорина, фрейлейн! – сказал он, расшаркиваясь.
Когда они уже сели позади всех – только аристократам, таким, как Лодрон, Лютцов или Арко, разрешалось сидеть в первых рядах, – Вольфганг догадался, отчего для концерта выбрали этот зал: архиепископ решил, что он будет наиболее подходящим для инструмента с негромким звуком, но где ему знать, что звук фортепьяпо несравненно громче звука клавесина. По размеру зал почти равнялся Рыцарскому залу, но от его мраморных стен и пола веяло холодом. Он совсем не подходил для мягкого, густого тембра фортепьяно, и Вольфганг пожалел о неудачном выборе архиепископа.
Первым номером была исполнена серенада, состоявшая из трех коротких частей, написанная Вольфгангом по заказу Колоредо. Дирижировавший Брунетти отвратительно кривлялся, и Вольфганга это начало раздражать. Собственная музыка не доставляла ему никакого удовольствия. Брунетти калечит не только музыку, казалось ему, но и его самого.
Две большие переносные печки стояли впереди, чтобы согревать Колоредо и музыкантов, а в дальнем конце мраморного зала все ежились от холода. Холод поднимался от пола, пронизывал до костей. Последняя часть серенады – менуэт – прозвучала, как похоронный марш. Брунетти, дергавшийся из стороны в сторону, дирижировал так же бездарно, как Лолли, только еще больше кривлялся.
Но пианистка заставила Вольфганга позабыть обо всем. Мадемуазель Женом объявила, что исполняет концерт в честь маэстро Вольфганга Амадея Моцарта, и с первых же аккордов сосредоточила внимание на чистоте тона и ясности выражения, нисколько не стремясь блеснуть своим мастерством. У нее была чудесная левая рука, но она отнюдь не старалась показать виртуозность и беглость. Вольфганг мысленно повторял за ней каждый пассаж. В медленной второй части пианистка не пропустила ни единой ноты, легко касаясь клавиш, сдерживая удар, она добилась звука такой божественной красоты, что Вольфганг готов был ее расцеловать.
В последней части пианистка была решительна и уверена в себе и в то же время искусно давала почувствовать, сколько нежности и поэзии таит в себе эта музыка.
Восхищенный ее исполнением, не замечая никого вокруг, Вольфганг бросился к мадемуазель Женом и воскликнул:
– Все было отлично! Фразировка, темп, настроение! Мадемуазель, вы несравненны!
– Совершенно верно, – услышал он голос позади себя и с удивлением узрел архиепископа.
Он привычно склонил голову, но мадемуазель, сделав небрежный поклон, сказала:
– Это все вы, маэстро Моцарт. Если я и доставила удовольствие его светлости, то причиной тому красота и очарование вашего концерта.
– Для меня он такой музыки не пишет, – проворчал Колоредо.
– Я всегда к услугам вашей светлости, – сказал Вольфганг.
– Прекрасно. Могу я взять себе этот концерт?
– Я сочту за честь. Только, ваша светлость, он написан для мадемуазель.
– Она не будет возражать. Не правда ли, мадемуазель? У пианистки сделался такой огорченный вид, что Колоредо вдруг вспомнил о хороших манерах.
– Я не позволю себе отнять у дамы по праву заслуженное.
– Благодарю вас, ваша светлость, вы очень любезны. Колоредо усмехнулся и промолчал.
– Этот концерт совсем во французском вкусе, – продолжала мадемуазель Женом. – Он будет пользоваться большим успехом в Париже.
– Без сомнения, – сдержанно ответил Колоредо.
– Ваша светлость, я расскажу в Париже, на какой высоте находится в Зальцбурге музыка. Она делает честь его великому правителю.
Колоредо удовлетворенно кивнул, протянул ей руку для поцелуя и направился к своему трону с видом почти благодушным.
– Это ваше любимое сочинение? – спросила мадемуазель Женом.
– Мое любимое сочинение – то, над которым я в данный момент работаю.
– Вы пришлись бы по вкусу парижанам.
– Я уже испытал это, когда приезжал туда ребенком. Она подумала: он так молод. И легко краснеет, наверное, еще не знал женщин, хотя ему уже двадцать один год. Красавцем Моцарта не назовешь, но светлые волосы, голубые глаза и необычайная живость делают его весьма привлекательным; он мог бы иметь большой успех у дам при французском дворе.
– Как жаль, что вы растрачиваете свой талант в таком провинциальном городке, как Зальцбург, – сказала она. – Вы не думаете приехать в Париж?
– Ну разумеется, мадемуазель!
– В чем же помеха?
– Я состою на службе у архиепископа.
– Вы бы, несомненно, понравились парижской публике, вы умеете расположить к себе.
– В Париже у меня есть добрый друг, барон Гримм. Вы его знаете?
– Все при дворе знают барона Гримма. Почему бы вам не обратиться к нему за содействием?
Вольфганг призадумался, и в этот момент мадемуазель Женом позвали – граф и графиня Лютцов давали прием в ее честь. Тут Вольфганг вспомнил, что она сделала одно важное упущение. Забыла ему заплатить.
Подошедший Папа спрашивал, как же это получилось.
Но что Вольфганг мог поделать? Графиня Лютцов не пригласила его на прием. При выходе из мраморного замка Мирабель холод вновь пронзил Вольфганга. Он посмотрел в сторону крепости Гогензальцбург, где комендантом был граф Лютцов. Казалось, до крепости рукой подать, хотя она находилась за несколько миль. Солнце спряталось, серые тучи заволокли небо, стал накрапывать дождь.
– В Зальцбурге вечно идет дождь, – с неприязнью сказал Вольфганг. – Голос Зальцбурга – это шум дождя.
– Верно, – подтвердил Папа. – Тебя это раздражает, Вольфганг?
– Да нет.
Папе хотелось похвалить Вольфганга. Он был очень взволнован и, боясь показаться смешным, не знал, что сказать. У Вольфганга необычайное стремление учиться, совершенствоваться, наверное, отсюда и создается впечатление, будто он родился на свет взрослым.
– Колоредо, кажется, остался доволен, – сказал Леопольд.
– Может быть, он все-таки даст нам отпуск?
– Только прошу вас, не раздражайте его! – воскликнула Мама.
Через, неделю Вольфганг получил но почте двадцать гульденов – половину суммы, обещанной мадемуазель Женом. Он готов был примириться с этим, но случайно узнал, что сама пианистка получила от Колоредо сто гульденов. Папа обрадовал его, сказав, что им во что бы то ни стало следует добиваться отпуска.
41
Вскоре Колоредо согласился дать Вольфгангу личную аудиенцию. Папа хотел сопровождать его, но Вольфганг отказался:
– Лучше мне увидеться с ним один на один, А то он думает, что вы вмешиваетесь в мои дела.
– Вмешиваюсь? – Папа оскорбился. – Ты тоже так думаешь?
– Я-то нет. А он может подумать.
Папа поворчал, что это глупо, но сдался, когда Вольфганг согласился передать архиепископу составленное Леопольдом прошение с просьбой предоставить им отпуск для улучшения материального положения. Тон прошения был исполнен кротости и смирения, оно не может не убедить Колоредо, казалось Папе. У Вольфганга, однако, вовсе не было такой уверенности. Архиепископ скорее отпустит его одного – ведь он в конце концов слуга только наполовину, – но Папа непременно хотел поехать вместе с ним. Одно удивляло Вольфганга: зачем Колоредо велел принести партитуру концерта, написанного для мадемуазель Женом?
И еще его немного смущало настойчивое желание Папы, чтобы он надел орден Золотой шпоры, пожалованный ему Клементом XIV. В Риме теперь правил новый папа, и Вольфганг опасался, как бы не прогневить Колоредо. Но Леопольд настаивал: при виде ордена Колоредо, присутствовавший при церемонии награждения в Риме в 1770 году, вспомнит, какой известностью Вольфганг пользовался в Италии. Поэтому сын склонил голову, и Леопольд надел ему на шею золотой крест на красной шелковой ленте. Чтобы прикрыть орден, Вольфганг накинул плащ; до Резиденции недалеко, карету нанимать не стоило, но кто знает, каким насмешкам подвергнешься, столкнувшись на улицах Зальцбурга с каким-нибудь олухом.
