Житие маррана - Маркос Агинис
— Не смей ко мне прикасаться!
— Я только хотел выразить вам свою признательность.
— Бога благодари, — отрезал брат Мануэль и брезгливо вытер ладонь о рясу.
В стенах университета Франсиско открылся новый, ошеломительный мир. В тамошней библиотеке было множество книг, как знакомых юноше еще со времен Ибатина и Кордовы, так и других, неведомых. По дворикам прогуливались профессора естествознания, философии, математики, истории, богословия и грамматики. В храме науки витал дух Аристотеля, Ги де Шолиака, Фомы Аквинского и Авензоара. Узы традиций связывали его с древними университетами Болоньи, Падуи и Монпелье, с медицинскими факультетами Салерно, Саламанки, Кордовы, Вальядолида, Алькала-де-Энареса и Толедо. В течение полутора часов преподаватели читали студентам труды великих ученых, иногда прерывая чтение тонкими замечаниями. Некоторые имена Франсиско, к своей великой радости, уже слышал: Плиний, Диоскорид, Гален, Авиценна, Маймонид, Альбукасис, Герофил.
Он узнал, что Альбукасис, выдающийся хирург мавританской Испании, появился на свет в Кордове и описал свою врачебную практику в медицинской энциклопедии, состоявшей из тридцати томов и впоследствии переведенной с арабского на греческий, а с греческого на латынь. Новая встреча с Плинием потрясла Франсиско: с детских лет ему запомнились исключительно описания фантастических существ, а между тем это было далеко не главным, ибо книги древнеримского писателя оказались настоящим кладезем премудрости. В университетских аудиториях мысль не знала преград: трактаты отцов церкви изучались наравне с трудами дохристианских, мавританских и иудейских ученых[53].
На занятиях присутствовали не только студенты, но и доктора, лиценциаты, бакалавры, священнослужители и знатные особы. Чтения проходили в благоговейной тишине. Учащиеся ловили каждое слово, точно крупицы чистого золота.
72
Горько признавать это, — тяжело вздыхает инквизитор Гайтан, — но и отрицать нет никакой возможности. Епископы вице-королевства не испытывают ни малейшей симпатии к нам. Наши отношения складывались непросто с самого начала, и уж конечно не по вине инквизиции, водворившейся в этих диких краях, чтобы блюсти чистоту нравов и защищать истинную веру.
Господь, для которого людские души подобны открытой книге, знает, что я был прав, когда резко отозвался о первом архиепископе Лимы Херонимо де Лоайсе, оказавшем инквизиции не самый радушный прием. Подумать только, он издал эдикт, провозгласив себя ординарным инквизитором. Иными словами, возжелал отбросить войну за веру к тем далеким временам, когда инквизиции еще не существовало и сами прелаты пытались искоренять ереси. Его преосвященство дал понять, что намерен с нами соперничать и при первой возможности оттеснить в сторону.
Вполне оправдана и моя неприязнь к епископу Куско, Себастьяну Лартауну, который во всеуслышание объявил, что дела инквизиции должны находиться в его ведении… Факел ему в глотку! Владыка до того распоясался, что однажды велел задержать и посадить в тюрьму нашего комиссара. Да слыханное ли это дело! Для исполнения священной миссии нужны преданные сподвижники, рассеянные повсюду и способные действовать беспощадно, выявляя еретиков, это сатанинское семя. Но поскольку комиссары тоже лица духовного звания, епископы утверждают, будто они обязаны повиноваться не только нам, но и церкви.
В довершение всех бед на доминиканцев косо смотрят и монахи других орденов… Сколько раз мы тщетно пытались привлечь их к нашему благородному делу! И что отвечают на это настоятели? Что их-де не предупредили заранее, вот и возникла неразбериха. А как мы можем кого-то предупреждать, когда действуем в глубокой тайне?
Несть конца беззаконию! А потому без суровых мер обойтись никак нельзя. Язык силы весьма доходчив. Инквизиция — самое грозное оружие Спасителя нашего Иисуса Христа, никто не смеет ни попирать ее достоинство, ни относиться к ней с пренебрежением.
73
«Стал ли мой отец истинным христианином? — размышлял Франсиско. — Оставил ли он свои заблуждения? Носит ли санбенито в знак искреннего раскаяния?» В молитвах юноша просил Господа, чтобы так оно и было. Несчастный настрадался сверх всякой меры и заслуживал покоя. Диего исправно ходил к мессе — всегда натощак, как и подобает принимающим святое причастие. В церкви преклонял колени, крестился и молился в полном одиночестве. Иначе и быть не могло: завидев человека в позорном желтом нараменнике, прихожане шарахались от него, как от зачумленного. Поделом проклятому грешнику, пусть платит за свои тяжкие проступки. Возможно, небеса и взирали на эти мучения с благостной улыбкой, но земля полнилась людским презрением. Римские солдаты расхохотались, когда Иисус упал под тяжестью креста, вот и жители Кальяо, наверное, схватились бы за животы прямо во время вознесения даров, если бы с потолка вдруг свалилась балка и пришибла негодника.
В процессиях Диего тоже участвовал. Фигуры святых на плечах, разумеется, не носил, даже близко к ним не подступался, чтобы не зашикали и не затолкали, просто тащился где-то в хвосте и беззвучно шевелил губами. Фамильярам, исподтишка наблюдавшим за ним, придраться было не к чему.
Целыми днями отец пропадал в больнице. Осматривал больных, следил за приемом лекарств, менял повязки, утешал отчаявшихся, записывал наблюдения. Пациенты отвечали благодарностью. Санбенито не вызывал у них отвращения, ведь он покрывал плечи врача, дарящего надежду на исцеление и готового помолиться вместе с теми, у кого надежды не осталось.
Пройдут годы, и Франсиско поймет, что самый бесценный опыт он получил от отца во время частых обходов. Диего обожал незаслуженно забытый афоризм Гиппократа: глаза даны, чтобы видеть. И приводил один курьезный пример. Аристотель почему-то утверждал, будто у женщин зубов меньше, чем у мужчин. Исходя из этого ложного постулата, ученые мужи пустились в рассуждения о том, что провидение позаботилось снабдить сыновей Адама дополнительными зубами, компенсируя потерю реберной кости при сотворении Евы. Но если бы кто-нибудь сообразил пересчитать ребра у нескольких здоровых мужчин и зубы у нескольких здоровых женщин, стало бы ясно, что дефект первого человека, сотворенного Богом, не является наследственным, а жена, чей рот исследовал Аристотель, видимо, прибегала к услугам зубодера.
«Знахарю, — объяснял Диего сыну, — ив голову не придет, что рана может зажить сама собой. Ее непременно надо лечить, а если не получается, значит, мешает третья сила — либо злой дух, либо другой знахарь. Те же, кто читает труды Гиппократа с должным вниманием, знают, что многие раны быстрее затянутся, если их просто оставить в покое. Клинические наблюдения подтверждают это».
Как-то, выбрав подходящий момент, он рассказал Франсиско и о клятве Гиппократа. Юноша внимательно слушал, хотя ему было невдомек, куда клонит отец. «Это самая древняя клятва, — сказал Диего, — прекрасная, но не отражающая во всей
