Опимия - Рафаэлло Джованьоли
– Теперь, когда ночная попытка не удалась – и, конечно, не по моей вине, потому что укусы проклятых храмовых собак в руки, в шею, в предплечья свидетельствуют о том, кто первым вошел и последним вышел из ограды сада богини – теперь нам предстоит выполнить другую нашу задачу. Наступающей ночью, если вы достаточно храбры и хотите отомстить нашим угнетателям, если вы стремитесь к свободе, пусть каждый подожжет в условленной точке город. Когда он запылает, когда храм Весты будет весь охвачен огнем, станет легче выполнить наше намерение, и тогда знаменитые пенаты этого великого Рима. вместе с прославленным палладием попадут нам в руки. Все ли вы готовы выполнить доверенное нам дело?
– Все! – с энтузиазмом прокричали рабы.
– Значит, в полночь?
– Рим загорится в двадцати четырех местах! – сказал раб-иллириец, поднимая правую руку, словно принося клятву.
– Загорится в двадцати четырех местах! – поддержали хором все собравшиеся и повторили жест иллирийца.
– И это будет пламя, которое можно погасить только кровью этих проклятых грабителей всего мира, если наши товарищи по несчастью ответят, как обещали, на наш призыв, – сказал Агастабал.
Но Луций Кантилий, который с каждой новой деталью ужасного заговора испытывал новое потрясение, а каждое произнесенное африканцем слово рождало в Луций новый порыв любви к родине, будораживший кровь в сосудах и в смятении гнавший ее в мозг, вышел решительно из темноты, которая до сих пор его скрывала, и крикнул звучным голосом:
– Нет, подлые злодеи, нет, презренные рабы, вы все умрете распятыми на кресте, как того и заслуживаете.
За ним показались пять сопровождавших его горожан, и Нумерий, отнюдь не обделенный умом, уже с некоторых пор придумывавший способ, каким Кантилий и его товарищи, а их всего-то было шестеро, смогли бы одержать верх над двадцатью четырьмя заговорщиками, при первых словах Кантилия побежал к приставной лестнице, несколько отдаленной от места сборища, и закричал что было мочи:
– Сюда, ликторы, сюда, солдаты и граждане, вяжите эту кучку изменников!
При появлении Кантилия и его друзей Агастабал и другие заговорщики отступили в глубь подземного зала, в котором они находились, и приготовились к обороне, вытащив из-под плащей и туник кинжалы и не переставая обмениваться возгласами, в которых слышались изумление, презрение и угроза.
Несколько мгновений ни Кантилий с римлянами, ни Агастабал с рабами не двигались.
Все умолкли, и слышалось только тяжелое дыхание тридцати человек, терзаемых неистовыми и противоположными страстями.
Но крики Нумерия произвели желанное действие.
Услышав о призывах к солдатам и ликторам, многие из заговорщиков растерялись и бросили на землю кинжалы, проклиная Рим, его богов-покровителей, судьбу, столь благосклонную к врагам.
Другие же, и в их числе Агастабал, мужественно приготовились встретить атакующих и дорого продать свою жизнь.
Тем временем на лестнице, ведущей в подвал, послышался громкий топот.
Это были Мендеций, Аспроний, Мегелл, Бибулан и еще тридцать граждан, сидевших за столами кавпоны Сихея Зубастого и спокойно попивавших вино, но, привлеченные шумом ссоры между Мендецием и Овдонцием, они сбежались в кухню и, услышав, в чем дело, вооружились кто как смог и спустились вслед за Мендецием, Мегеллом и Бибуланом в подвал, чтобы внести свой вклад в спасение Республики.
Как только появилась эта толпа горожан, Кантилий мгновенно бросился на Агастабала, тогда как Нумерий и четверо его друзей, а сразу же за ними Мендеций, Бибулан, Мегелл и еще двадцать человек, размахивавших палками, кинжалами, топорами и молотками – всем, что только можно было найти в кухне, устремились на кучку рабов, намереваясь разоружить тех из них, у кого в руках еще оставались кинжалы, и схватить их.
Отчаянная и жестокая борьба была короткой, потому что ограниченность пространства и численное неравенство не позволили продлить упорное сопротивление.
Тем не менее и с той, и с другой стороны было нанесено несколько ударов кинжалом: и там, и там текла кровь, были раненые.
Самая жестокая схватка завязалась между Агастабалом и Кантилием, который, отражая левой рукой выпады карфагенянина, с отчаянной энергией пытался его поразить, ворча, дрожа от гнева и бормоча при этом:
– Сегодня… у тебя нет панциря под плащом… подлец… Гнуснейший шпион…
– А!.. Это ты?!.. – воскликнул Агастабал, также тяжело дыша и скрипя от злости зубами. – Да, я должен был об этом подумать!..
И карфагенянин яростно кидался на римлянина, который, получив уже две раны в левую руку и одну в голову, был весь залит кровью; струйка горячей крови стекала прямо по его лбу; но вдруг Кантилий, уловив момент, когда его противник раскрылся, нанес такой быстрый и яростный удар в грудь Агастабала, что клинок вошел по самую рукоятку, и Кантилий не мог его вытащить.
– Ну, теперь мы квиты, проклятый карфагенянин! – воскликнул Кантилий, глаза которого загорелись гневным блеском и сверкали от радости.
– Но будет похоронена заживо Флорония, о любовник весталки.
Слова эти мало кем были услышаны в пылу борьбы, среди общего крика и воя, да и те их не поняли, но они еще больше разожгли гнев Кантилия. Он нагнулся и поднял с земли клинок, выпавший из рук Агастабала, и уже готовился прикончить его, но несколько горожан подняли раненого, а один из них сказал:
– Он получил смертельную рану, однако его надо живым донести до претора, потому что он, кажется, руководит заговором.
– Дайте мне его прикончить… Дайте мне его прикончить… Как милости прошу у вас, если вы верите… что я честно… послужил сегодня родине… – умолял и выходил из себя Кантилий, пытаясь протолкаться к Агастабалу среди преграждавших ему дорогу горожан.
А карфагенянин прерывающимся голосом повторял так громко, как только мог:
– А!.. Он хочет прикончить меня… чтобы я… не раскрыл… верховному… понтифику… как он соблазнил… и развратил… весталку Флоронию… Идите… проверьте… и вы увидите… Это… Луций Кантилий… секретарь… верховного понтифика… любовник… весталки Флоронии!
Тем временем трактир Овдонция Руги наполнился людьми, прибежавшими оказать поддержку тем, кто вступил в бой с взбунтовавшимися рабами, большая часть которых была к тому времени уже связана.
В то время как Кантилий изо всех сил пытался добраться до Агастабала и еще раз поразить его, в то время как тот делал свои ужасные разоблачения, наполнявшие изумлением, недоверием и ужасом тех, кто их слышал, в зависимости от того, расценивались ли они как правдоподобные или невероятные, раздался повелительный и строгий голос:
– Луций Кантилий, именем верховного понтифика приказываю тебе оставить этого человека.
Дрожь пронизала Луция Кантилия до самых костей, когда он услышал этот голос, принадлежавший, как он сразу же узнал, Гаю Луцииию Вару, фламину Юпитера, который проходил по Табернольской улице и был привлечен сюда
