Игорь Ефимов - Невеста императора
При виде такого нарушения этикета евнухи чуть не прыгнули на меня, чуть не выбросили за дверь. Но Пульхерия остановила их и засмеялась.
Кажется, это был первый и последний раз, когда мне удалось ее рассмешить. Ее узкое худощавое лицо заострилось, как нос корабля, и словно поплыло ко мне через волны холода, вечно окружавшего ее. Но остановилось на полдороге. Смех умолк, льдины сомкнулись.
— Я прошу вас принять должность спортивного наставника императора Феодосия Второго, — сказала Пульхерия.
Дрожь прокатилась у меня вниз по спине. Так конь, наверное, чувствует прикосновение стрекала к позвонкам. Ее тихое «прошу» было как крик возницы — «марш! марш!».
Впоследствии Феодосий любил шутить надо мной, рассказывая, как я вступил в должность, двигаясь вверх ногами.
Хотя я был старше его на четыре года, мы с ним сразу сошлись. Ему нравилось, что, при своих широких плечах и крепких мышцах, ростом я не вышел. Он вскоре перерос меня и мог поглядывать свысока. Пульхерия покровительствовала нашей дружбе и время от времени вызывала меня для доклада о ходе занятий.
Как я дорожил этими встречами! Какое это было торжество, когда мы с Феодосием у нее на глазах прыгнули в имплувий и переплыли его три раза! Я научился удерживать себя от хвастовства и позерства — этого она не выносила и не прощала. Но даже если мне удавалось вызвать мимолетную улыбку на ее губы, холодное облако не исчезало никогда.
Особенно в те тревожные дни, когда стало ясно, что канцлер Анфемий умирает. Дворец лихорадило. Легаты, епископы, евнухи, посланцы провинций проносились по залам, сбивались в возбужденные толпы, как птицы, почуявшие надвижение зимы. Но куда лететь? И кто станет во главе стаи?
Да, у животных все просто: вожаком становится сильнейший. А у людей? Как могли свирепые македонские племена разглядеть в пятнадцатилетием Александре будущего великого вождя? Что такое было в юном Алкивиаде, в юном Германике, что войска были готовы идти за ними на смерть? И как могло случиться, что сотни константинопольских вельмож, все эти прожженные властолюбцы в рясах и доспехах, вдруг согласились прервать свою вечную грызню и разом склонились перед худенькой девочкой-подростком?
Ее сравнивали с Афиной. Которая всегда облачена в доспехи, всегда держит щит твердой рукой, всегда мудра в решениях, бесстрастна в раздаче наград и наказаний. Но должен сознаться: даже после того, как канцлер Анфемий скончался и августа Пульхерия была единогласно избрана — вплоть до совершеннолетия императора Феодосия — правительницей Восточной Римской империи, какие-то смутные, неисполнимые мечты продолжали кружиться в моей голове. Я не давал им облекаться в слова и картины, но и не прогонял их.
Я учил Феодосия правильно натягивать лук и воображал при этом, что вот-вот Пульхерия может появиться на верхней галерее дворца и пошлет нам ободряющую улыбку. Мы пробовали переводить новый труд Августина из Гиппона с латыни на греческий («Град Божий» был книжной сенсацией в те дни), и я вглядывался в каждую строчку ее глазами. Феодосий увлекся резьбой по дереву, я старался не отставать от него в этом искусстве, и мы вместе готовили подарок правительнице — резную кипарисовую скамью, и я воображал, как доски сиденья потеплеют от прикосновения ее тела.
И лишь когда по коридорам дворца зашуршало ледяное слово велатио, мои нелепые мечты смешались, сбились в стайку, улетели.
Да иначе и не могло быть.
Тот, кто собрался властвовать над людьми, должен показать, что он — она — может властвовать и над собой тоже. Чтобы удержать щит Афины, нужно остаться, как и она, девой.
Торжественно прошла в храме Софии церемония принятия обета вечной девственности.
И чуть ли не на следующий день доставлено было известие о начале кровавых смут в Александрии.
Деве-воительнице предстояла первая битва.
Мне оставалось лишь исчезнуть, стать в ряды ее войска и на деле показать, что я способен на что-то большее, чем ходьба на руках.
(Маркус Паулинус умолкает на время)
НИКОМЕД ФИВАНСКИЙ ОБ АЛЕКСАНДРИЙСКИХ МЯТЕЖАХНет, не прав был поэт Авсоний, когда поставил в своем стихотворении Александрию и Антиохию на одну доску.
(СНОСКА АЛЬБИЯ. Видимо, историк имел в виду следующие строчки:
Обе стоят наравне, в обеих бушует тщеславьеИ соревнует порок, в обеих безумствуют толпы,И восстает нездоровый мятеж в отчаянной черни.)
Именно Александрия издавна считалась главным прибежищем мятежного духа. Если где-нибудь в другом городе кто-то затевал на улице свару из-за пустяков, ему могли сказать: «Эй, а ты, часом, не из Александрии?» Там, где антиохийцы отделались бы саркастическими стишками, александрийцы хватались за булыжники. Попытается префект конфисковать партию подгнившего мяса у базарного торговца — бунт. Поспорит солдат гарнизона с местным разносчиком — начнется уличное побоище. Однажды простая драка между медником и горшечником разрослась в недельную битву между цехами.
Христианство называют религией любви и всепрощения, миром, врачующим раны. Но в Александрии оно обернулось маслом, подлитым в огонь. Еще при Константине Великом на ее улицах дрались сторонники Ария со сторонниками Афанасия. При Феодосии Первом толпа фанатиков, разогретая проповедями епископа Теофила, сожгла храм Сераписа вместе с его знаменитой библиотекой, основанной еще Клеопатрой. А когда Теофила сменил его племянник Кирилл, кровавые уличные потасовки стали делом повседневным.
Рассказывают, что епископ Кирилл поклялся очистить Александрию от язычников, еретиков и евреев, сделать ее насквозь христианским городом. Для этой цели он призвал толпы монахов-отшельников из окрестных пустынь. А тем не было большего удовольствия, чем вгонять христианскую благодать в упрямые головы палками и камнями. Но еврейская община была такой многочисленной и сильной, что она в ответ на погромы стала устраивать нападения на христианские церкви.
Город запылал.
Тщетно префект Орест пытался навести порядок. Епископ Кирилл в своих проповедях проклинал его как защитника еретиков и язычников. Монахи-отшельники (их называли парабалани) до того вошли в раж, что напали на улице на самого префекта. Солдаты конвоя, защищая своего командира, убили одного из нападавших. Кирилл объявил убитого святым мучеником и устроил торжественные похороны, вылившиеся в уличные шествия и новые бесчинства.
Я вовсе не хочу сказать, что христианство повсюду несет с собой кровопролитие и разрушение. В той же Антиохии оно утвердилось почти без насилий — проповедью, словом, примером праведной жизни. Но всегда и всюду есть люди, у которых главная страсть — подавлять одаренного, пригибать преуспевшего, унижать гордого. И они отыскивали в Евангелии только те слова, которые годились им для объединения в шайки: «не мир, но меч…», «поднимется брат на брата», «возненавидь отца и мать и детей своих». Всего остального они не желали слушать и выбегали на улицы Александрии избивать своих противников, ожидая за свои подвиги теплого места в Царствии Небесном. Страх земного наказания уже не мог остановить их. Власть закона ослабевала в городе с каждым днем.
Знаменитая Гипатия, на свою беду, была в большой дружбе с префектом Орестом. Да и сами науки, которым она учила в своей школе, были ненавистны христианским фанатикам. Ни математика, ни логика, ни астрономия не были включены в библейские тексты, а значит, могли только отвлекать верующих «от света истинного знания». Гипатия была ненавистна христианам втройне: как язычница, как сторонница префекта Ореста, как женщина, независимая в словах и поступках.
При этом она была безоружна и беззащитна.
Так что, когда толпа парабалани напала на нее прямо на улице, выбросила из носилок и поволокла в церковь епископа Кирилла, не нашлось никого, кто бы смог вступиться за нее или хотя бы побежать за солдатами префекта.
(Никомед Фиванский умолкает на время)
ПЛАЧ АФЕНАИСВ тот день была моя очередь ехать в Пирей. Нет, отнюдь не на охоту за новыми студентами. Школе профессора Леонгиуса не было нужды прибегать к таким бандитским методам, которые описал еще Либаний и которые процветали в Афинах и в наши дни. Новичков похищали прямо в порту, отнимали все деньги, какие при них были, и насильно увозили учиться к какому-нибудь самозваному философу, не способному завлечь учеников другими способами.
Мы же ездили на закупку папирусов. Корабль из Египта приходил раз в месяц. У профессора Леонтиуса был договор с капитаном, по которому тот соглашался продавать нам свой товар прямо в порту, минуя афинских перекупщиков. Перекупщики, конечно, злились на нас, намекали, что покровитель торговли Гермес не одобряет подобные операции и может случиться, что в какой-то раз наши мулы перережут себе горло об очень острый серп, который случайно (о, совершенно случайно!) будет торчать из мешка с сеном. Мы принимали эти угрозы всерьез и брали с собой двух вооруженных слуг.