Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 3
— Разве ты получаешь тройной паек, приятель, что так дерзко лезешь вперед? Едва ли это так, потому что католики не носят таких блях.
— Нет, нет, я не папист, — признался Эди.
— Тогда убирайся к тем, кому дают два пайка или один. Вон они стоят — англиканцы и пресвитериане. Тошно смотреть на еретика с такой белой бородищей, которая отшельнику под стать!
Изгнанный из среды нищих-католиков или тех, кто причислял себя к ним, Охилтри подошел к беднякам, принадлежавшим к англиканской церкви; им знатный благодетель назначил двойную порцию своих даров. Но никогда еще случайно забредший конформист не изгонялся так грубо молитвенным собранием англиканской церкви, даже во времена доброй королевы Анны, когда о религии спорили с особым ожесточением.
— Погляди-ка вон на того, с бляхой! — кричали они. — Каждый год слушает в день рождения короля пресвитерианского проповедника, а теперь хочет выдать себя за англиканца! Ну нет! Не выйдет!
Не признанный, таким образом, ни Римом, ни епископальной церковью, Эди был вынужден укрыться от насмешек своих собратьев среди жиденькой кучки пресвитериан, которые либо считали недостойным скрывать свои религиозные убеждения ради увеличенной подачки, либо, может быть, не могли пойти на обман ввиду неизбежного разоблачения.
Те же степени старшинства соблюдались и при самой раздаче милостыни, состоявшей из хлеба, мяса и мелких монет, представителям всех трех категорий. Раздачей подарков католикам лично руководил капеллан, человек строгого вида и манер. Каждому нищему он задавал один-два вопроса и рекомендовал молиться за упокой души Джоселинд, усопшей графини Гленаллен, матери их благодетеля. Привратник, которого можно было отличить по длинной булаве с серебряным набалдашником и по черному плащу с позументом того же цвета, надетому им по случаю траура, наблюдал за распределением благ среди приверженцев епископальной церкви. Менее счастливые сторонники шотландской церкви были вверены попечению пожилого слуги.
Обсуждая с Эди какой-то спорный вопрос, привратник назвал старика по имени, и тогда лицо его показалось Эди знакомым и пробудило в нем воспоминания о былых временах. Собравшиеся уже начали расходиться, и слуга, вновь подойдя к тому месту, где все еще медлил Охилтри, сказал ему с резким эбердинским акцентом:
— Видно, много жиру нагулял старик, если не можешь уйти, получив и мясо и деньги!
— Фрэнси Макро, — ответил ему Эди Охилтри, — ты забыл Фонтенуа и команду: «Сомкнуть шеренги! »
— Охо, охо! — по-северному радостно завопил Фрэнси. — Это мог сказать только мой старый полковой товарищ Эди Охилтри! Но мне грустно, приятель, видеть тебя в таком жалком положении.
— Мне не так плохо живется, как ты думаешь, Фрэнси. Но мне не хотелось уйти, не поболтав с тобой, ведь я не знаю, когда мы снова увидимся. Ваша челядь не слишком жалует протестантов — вот почему я и не заглядывал сюда раньше.
— Тише, тише! Не надо об этом; дай грязи подсохнуть — она сама отпадет. Пойдем со мной, я угощу тебя, дружище, кое-чем получше говяжьей кости.
Тихонько перемолвившись с привратником (вероятно, для того, чтобы заручиться его молчаливым согласием) и подождав, пока капеллан медленным и торжественным шагом возвратился в дом, Фрэнси Макро повел своего старого товарища во двор Гленаллен-хауза. Над мрачными воротами высился огромный гербовый щит, в котором геральдист и гербовщик, как обычно, перемешали эмблемы человеческой гордости и человеческого ничтожества. Наследственный герб графини с многочисленными полями имел форму косоугольника и был окружен отдельными щитами ее предков по отцовской и материнской линиям, все это вперемешку с косами, песочными часами, черепами и другими символами бренности людской, уравнивающей все общественные различия. Поспешно пройдя со своим другом по длинному мощеному двору, Макро провел его через боковую дверь в каморку, примыкавшую к просторному помещению для слуг. Эту комнату он, как личный слуга графа Гленаллена, имел право считать своей. Раздобыть холодного мяса, крепкого пива и даже стаканчик джина не представило затруднений для столь важной особы, как Фрэнси, который при всем сознании своего достоинства не утратил северной осторожности и жил в добром согласии с дворецким. Наш нищий посланец пил эль и вспоминал с товарищем старину, пока, исчерпав все приходившие на ум темы, не решился коснуться своей миссии, о которой на время позабыл.
— Я должен подать графу прошение, — сказал Эди, считая, что не следует упоминать о кольце; как он впоследствии объяснил, у него не было уверенности, не испортила ли бывшего солдата служба в богатом доме.
— Что ты, что ты, дружище! — ответил Фрэнси. — Граф не станет читать никаких прошений. Но я могу передать бумагу капеллану, раздававшему милостыню.
— Тут, скажу я тебе, дело секретное. Так что лучше бы граф разобрался сам.
— Вот потому-то капеллан и предпочел бы просесть первым.
— Я прошел далекий путь только для того, чтобы доставить письмо, Фрэнси, и, право, ты должен помочь мне управиться с этим трудным делом.
— Ну, будь что будет, а я попытаюсь! — ответил эбердинец. — Пусть ругаются, как хотят. В худшем случае меня выгонят, а я и сам подумывал взять расчет, чтобы окончить свои дни в Инверури.
Приняв столь доблестное решение услужить другу во что бы то ни стало и не предвидя для себя от этого никаких неприятностей, Фрэнси Макро вышел из комнаты. Отсутствовал он долго, а когда вернулся, то всем своим видом выражал удивление и волнение.
— Я не знаю, вправду ли ты Эди Охилтри из роты О'Каррика в сорок втором полку или сам дьявол в его обличье!
— Почему ты так говоришь? — изумился нищий.
— Да потому, что лорд был так расстроен и так поражен, что я ничего подобного в жизни не видел. Но он хочет тебя видеть. Так что со своей задачей я справился. Несколько минут он был как потерянный, и я думал, он совсем свалится. Потом он пришел в себя и спросил, кто принес пакет, и, как ты думаешь, что я сказал?
— Что я старый солдат. Это звучит хорошо у дверей джентльмена, а у дверей фермера, если тебе нужен ночлег, лучше сказать — старый медник: у хозяйки, наверно, найдется, что чинить и паять.
— Я не сказал ни того, ни другого, — ответил Фрэнси. — Что для милорда какие-то там солдаты и медники? Он приветливее всего к тем, кто может чинить и паять наши грехи. Поэтому я сказал, что бумагу принес старый человек с длинной белой бородой. Может, это монах-капуцин, потому что одет он как паломник. Так вот, когда граф соберется с духом, чтобы тебя принять, он пошлет за тобой.
«Хорошо бы мне скорей покончить с этим делом, — подумал Эди. — Многие считают, что граф малость тронулся, и как знать, не разозлится ли он на меня за мою смелость? »
Но отступать было уже поздно. Из отдаленных покоев замка донесся звонок, и Макро, понизив голос, словно уже находясь в присутствии своего господина, объявил:
— Это звонит милорд. Иди за мной, Эди, и ступай полегче да потише!
Эди отправился за своим проводником, который ступал так, словно боялся, что его услышат. Миновав длинный коридор, они поднялись по небольшой лестнице, которая привела их в личные апартаменты графской семьи. Они были просторны и обставлены с роскошью, свидетельствовавшей о былом величии и блеске рода. Но вся обстановка была выдержана в духе далекой старины, и посетителю могло бы показаться, что он ходит по залам шотландского замка в эпоху до унии двух королевств. Покойная графиня, частью из высокомерного презрения к своему веку, а частью из фамильной гордости, не позволяла, пока она властвовала в Гленаллен-хаузе, изменять что-либо в меблировке или переделывать ее на новый лад. Особенно великолепно было собрание картин лучших мастеров в массивных, несколько потускневших от времени рамах. Но и тут тоже, по-видимому, сказался мрачный вкус хозяев замка. Здесь были прекрасные семейные портреты работы Ван-Дейка и других знаменитых художников. Но главное место в собрании занимали картины, изображавшие святых мучеников, кисти Доменикино, Веласкеса и Мурильо, и другие, близкие им по теме. Их, видимо, предпочитали здесь пейзажам и историческим сюжетам. Манера, в какой были написаны эти страшные и нередко отталкивающие композиции, соответствовала мрачному стилю апартаментов, что не ускользнуло от внимания старика, проходившего по ним под водительством своего бывшего собрата по оружию. Он уже готов был высказать чувства, вызванные всем виденным, но Фрэнси знаками приказал ему молчать и, открыв дверь в конце длинной картинной галереи, ввел его в небольшую переднюю, стены которой были обтянуты черной тканью. Здесь они нашли все того же капеллана, приникшего ухом к двери, противоположной входу, в позе человека, внимательно подслушивающего, но в то же время боящегося, что его застигнут за этим делом.
