Евгений Сухов - Госпожа трех гаремов
— Здесь я, батюшка, ты бы шубу надел, — ластился провинившейся кошкой слуга, — на улице-то зябко! На плечи бы накинул. Вот так, Семен Иванович.
— Пошел прочь!
— Слушаюсь, батюшка.
Князь Петр Серебряный доложил:
— Черемисы, что нашу сторону ранее приняли, оказались в большинстве своем ворами, про клятву забыли.
— Так…
— Вся Горная сторона против нас поднялась, один Иван-город держится. Вечером отряд сотника Кваши пощипали, а сегодня утречком на полк воеводы Ромодановского всей тьмой навалились. Насилу князь от полона уберегся.
Семен Иванович уже надел холщовую белую рубаху, затянул ее золоченым поясом.
— Воры! — ругался боярин. — И службы государевой им не надобно. Клятву порушили, а теперь решили всем миром навалиться. Все заново начинать приходится. Заставы на Волге и Каме усилить, чтобы в Казань ни один струг не прошел. А мы об том в челобитной грамоте государю Ивану Васильевичу отпишем.
Петр Серебряный не уходил. Он мял в руках шапку, отороченную собольим мехом, и она искрилась в сиянии свечей. Было видно, что князь приготовился к обстоятельному разговору, но вести его сейчас Микулинскому не хотелось. Болела голова, в теле ощущалась слабость. Боярин бросил недобрый взгляд на князя, но Петр Семенович как будто не замечал неудовольствия главного воеводы. Он распоясался, уселся в дубовое кресло, положив подле себя шестопер[75] с узорчатыми лепестками.
— Что у тебя там еще? — начинал сердиться Микулинский, всем своим видом давая понять, что утpo — не самое подходящее время для долгих разговоров. Вот после обеда, когда брюхо будет распирать от обильной трапезы, тогда и за государевы дела можно приниматься.
— Я тут со слугой арского князя глаголил, — наложил ногу на ногу Серебряный, — за свое освобождение он мне новость открыл.
— Ну?
— Карачи отправили скороходов в Астраханское ханство, царевича Ядигера на Казань сватать. А ярлык на ханство везет ему сам Нур-Али Ширии.
Зевнул равнодушно воевода, потом пятерней поскреб под мышкой.
— Ох, неспокойное время. Стало быть, государю московскому отписать грамоту нужно немедленно. Но, думаю, образуется все. Авось на Каме Нур-Али казачки наши перехватят.
— Дай-то Бог, Семен Иванович.
Казанский венец
В ту весну Итиль была полноводна как никогда. Талый снег залил всю пойму, а потом вода стала быстро подниматься в ущелья и овраги, принялась рушить высокие берега, сваливая столетнюю дубраву.
Нур-Али в сопровождении трех десятков уланов спешил по глинистому берегу реки. Грязь из-под копыт скакунов разлеталась во все стороны, ошметками ложилась на кафтаны мурз и большими комьями падала в воду, разрывая гладкую чуткую поверхность на множество расходящихся кругов.
Скорее всего, урусам уже известно, что казанские карачи решили пригласить на ханство Ядигера, поэтому важно незамеченными миновать казачьи заставы.
Нур-Али волновался — сумеет ли он уговорить астраханца сесть на казанский стол? Но разве Ядигер посмеет отстранить венец, которым короновались все казанские ханы, начиная от великого Улу-Мухаммеда!
Более ста лет назад Улу-Мухаммед заказал венец в далеком Самарканде. Он не пожалел на него драгоценных камней, украсил изумрудами, чтобы они отгоняли от его владельца злых духов; множество алмазов, вправленных в золотой каркас, должны были уберечь казну от истощения; а на самой вершине укреплен крупный сапфир, знак могущества.
Камень не обманул Улу-Мухаммеда, его ханствование прошло под счастливой звездой. Однако не для каждого из последующих ханов казанский венец оказался наградой. Бывало, что его теряли вместе с головой.
За долгие годы с макушки венца скатился символ могущества — сапфир. Кто знает, быть может, поэтому Казань растеряла свои прежние владения. Сафа-Гирей пробовал найти замену утерянному сапфиру, но такого огромного камня цвета морской волны подобрать не удалось, и он заказал дымчатый топаз. Но ханство от этого более могущественным не стало.
Казанские карачи долго не решались отдать Нур-Али ханский венец. И если бы не вмешательство Кулшерифа, то Нур-Али пришлось бы везти в Астрахань только поклоны.
На седьмой день пути казанский эмир въехал в Астраханское ханство.
Копыта коней утопали в сыпучем песке, и всадники лениво погоняли уставших животных. В центре каравана степенно передвигалась белая верблюдица, спина которой была укрыта красным плюшевым ковром. Между худыми горбами уютно устроился сундук, в котором, спасаясь от чужих взглядов, прятался казанский венец.
Нур-Али сделал знак, и караванщик, восседая на белом аргамаке, потянул на себя поводья. Эмир спрыгнул в рыхлый песок и подошел к верблюдице, которая неторопливо пережевывала пук колючего сена.
— Открой сундук! — приказал казанский вельможа казначею. — Я хочу еще раз убедиться, что венец невредим.
Казначей, невысокого роста и очень плотного сложения, отстегнул от пояса ключ и приложил его к скважине. Крышка сундука отворилась, удивляя погонщиков веселой мелодией.
— Посветите, — приказал Нур-Али, — мне недостаточно света звезд.
Казначей опустил фонарь. Ярко засверкали изумруды, их зеленоватое мерцание разбивало темноту дна и падало на кованую медь стенок.
Нур-Али вспомнил, как замерло его сердце, когда он впервые прикоснулся к венцу. В его руках был не просто головной убор, он держал талисман ханства. И поэтому, прежде чем дотронуться до святыни, эмир, обернувшись на восток, прочитал молитву и только после этого взял корону. Оставшись в одиночестве, он подошел к зеркалу и посмотрел на свое отражение. А чем он не хан? Аллах пожаловал его и статью, и лицом. Но — нет. Сейчас — не время.
— Закрой сундук, — произнес, вдоволь налюбовавшись венцом, Нур-Али. Вновь заиграла музыка, и крышка мягко затворилась. — Нам нужно спешить дальше. Убереги нас Аллах от случайностей. Сделай так, чтобы мы добрались до Астрахани живыми.
Ядигер дожидался казанских послов вторые сутки. Он получил от сеида Кулшерифа письмо, в котором тот сообщал, что в Астрахань спешит первый из казанских эмиров, для того чтобы звать Ядигера на ханство. Сын астраханского правителя испытал двойственные чувства. Его тщеславие было удовлетворено — значит, он достойнейший среди многих, если казанцы обратились за помощью именно к нему. Но Ядигер вполне осознавал, что такую новость плохо воспримут в Москве.
Он несколько лет служил у царя Ивана и хорошо его знал. Урусский государь был очень самолюбивым, он не боялся преград и, подобно огню, мог пожрать все на своем пути.
Ядигер спустился в абрикосовый сад. «Аллах, только ты знаешь то единственное решение, которое мне следует принять. Подскажи мне его! Что делать — остаться другом царю Ивану и, значит, отказаться от ханства или принять предложение казанцев и стать врагом урусского царя, обрекая себя на поражение?»
Долгие раздумья астраханского князя прервал вошедший в сад глава дворцовой стражи:
— Из Казани прибыли послы, они просят встречи с тобой.
Ядигер провел ладонями по лицу — свершилось! Какое бы решение он ни принял, гостям нужно воздать должный почет.
— Хорошо. Пусть пока послы искупаются с дороги в целебных источниках. А затем, после полуденной молитвы, пригласи их ко мне в покои.
«Нур-Али прибыл в Астрахань на благословенную пятницу. А это знак! Видно, Аллах покровительствует мне».
С окраин города к каменной мечети стекались верующие. Ядигер решил пройтись по городу без стражи. «Сегодня я обязан быть среди правоверных. Один Всевышний ведает, как завтра сложится моя судьба. Мулла, да продлит Аллах его дни, вспомнит мое имя в утреннюю молитву».
Ядигер вышел из цветущего сада и по дороге, накатанной скрипучими телегами и арбами, пошел в сторону главного храма. Впереди и по обе стороны от себя он видел правоверных, спешащих на протяжный зов муэдзина. Астраханцы, встретившись взглядом с Ядигером, поднимали ладони к бородатым лицам, произносили:
— Мир тебе!
Сын астраханского хана отвечал так же искренне:
— Мир тебе, и милость Аллаха, и благословение его.
Вместе со всеми Ядигер вышел на огромную, мощенную темным базальтом площадь, по знаку имама опустился на молитвенный коврик, коснулся лбом земли и распластался в тени минаретов.
Имам говорил долго. Он называл Аллаха звучными именами, вспоминал в проповеди султана Сулеймана Кануни, а потом, обратившись взором на Ядигера, который вместе со всеми неутомимо клал поклоны, громко воскликнул:
— Да продлит Аллах твои дни, наш всеславный Ядигер, равного которому не было и нет на нашей земле. Да пребудет радость в твоем доме, да не иссякнет твоя казна.
Ядигер терпеливо слушал торжественную речь и молился про себя: «Прости меня, Аллах, если я в чем-то провинился перед тобой. Прости меня, если я не всегда соблюдал пост в святой месяц Рамазан. Прости же меня, если мне суждено будет оставить эту землю и ехать туда, где еще совсем недавно считали меня своим врагом и где, возможно, я сделаюсь ханом!»
