Валентин Гнатюк - Святослав. Болгария
За подступы к Дунаю всякий день шла битва с греками, потому как река стала в тот час единственным источником жизни и путём связи с внешним миром.
Как-то рано утром с лёгкой и вёрткой греческой лодьи, именуемой ими галея, заметили старый убогий челнок, в котором согбенный дед и отрок ловили рыбу, закидывая в воду плетённые из лозы вентеря и прочую нехитрую самодельную снасть.
– Эй, вы, кто такие, здесь нельзя плавать! – прокричал с галеи на болгарском бородатый воин.
– Так… мы не виноваты, – тоже по-болгарски, громко, чтоб его наверняка услышали, зачастил-запричитал отрок, готовый вот-вот сорваться на плач. – Мы вон там ловили, – указал он рукой выше по течению. – Дедушка старый, задремал, не заметил, как отвязалась вервь от багра, вот нас и снесло, простите, господин воин!
– Ну-ка, плыви сюда, да поживее! – приказали с галеи.
Юнец, ловко управляясь одним веслом, приблизился к греческой лодье. Византийские воины внимательно оглядели сверху лодчонку, но ничего подозрительного не заметили. Старик, одетый в жалкие лохмотья, да худой испуганный юнец в такой же драной и насквозь пропахшей рыбой одежонке. Некоторое время бородатый грек раздумывал, пустить на дно жалкий челнок вместе с несчастными рыбарями или отпустить сих никчёмных болгар. Всё-таки друнгарий флота Лев говорил, что они, византийцы, пришли освободить болгар от россов.
– Много наловили? – осведомился наконец грек, перегибаясь через борт и заглядывая в убогий челнок рыбарей.
– Вот всё, что успели, – кивнул отрок на дно лодчонки, где лежали несколько хороших, в пару локтей, рыбин и десятка два мелких.
Дед, приложив к подслеповатым очам ладонь козырьком, глядел на греческих воинов, беззвучно шевеля губами, седая голова старика тряслась, и оттого он выглядел ещё более жалким.
– Давай сюда рыбу, и проваливайте вниз по течению, второй раз попадётесь, оба станете короче на голову! – рыкнул на рыбарей бородатый, а его воины стали ловко подхватывать подаваемую с челнока рыбу.
– Как же нам потом назад-то вернуться, живём ведь мы там! – снова заканючил отрок, махая рукой в верховья.
– Сказал, проваливайте, а нет, я лучникам только махну, и будете на стрелы, как дичь на вертела, насажены! – уже с угрозой в голосе заорал на несчастных бородатый грек.
Рыбаки покорно направили свой челнок вниз по течению.
– Запоминай, Ярославка, где какие лодьи стоят, считай их дромоны, триеры и галеи, – тихо молвил седой старик, едва они удалились от греков. Голова его перестала трястись, а потом и спина выпрямилась. – Запахи запоминай, потому как в ночи глаза слабые помощники, а у изведывателя нюх, слух и чутьё должны быть как у зверя дикого, потому иногда очи прикрывай и лови запахи.
– Я уже думал, что порешат они нас, дядька Орёл, – с облегчением проговорил отрок осипшим голосом. Он пару раз зачерпнул воды, омыл лик и сделал несколько больших, жадных глотков. Потом прикрыл очи и принюхался. – Тут все запахи перебивает смачный дух от их варева, что у самого берега готовится, – сглотнув слюну, отвечал Ярослав.
– А вот это и добре, крепко запоминай, где те котлы находятся на берегу, может, придётся как-нибудь в ночи к греческим кашеварам наведаться, – снова тихо, но веско молвил Орёл, поднимая очи к безоблачному небу. – Никак, дождь будет, парит нещадно, и тиной особо пахнет, – определил старый лодейщик.
К вечеру подул лёгкий ветерок, остужая жару, по Дунаю пошла рябь. С восхода, со стороны моря, стали быстро надвигаться тёмные грозовые тучи.
Вскоре молнии огромными огненными трещинами раскололи пространство, грянул гром, и с неба полились целые потоки воды. Все устремились в убежища, звери и люди. Грозный Перун ворочал железо в своей небесной кузнице, да так бил волшебным молотом по наковальне, что полнеба то там, то тут вспыхивали его искры-молнии.
Всё живое в страхе замерло и сокрылось. Только среди вытянутых на берег русских лодий зашевелились и задвигались тени. Лодьи одна за другой, будто сами собой, стали сползать к речной глади и вскоре закачались на кипящих белой пеной волнах Дуная, принимая на свои промокшие борта молчаливых воинов. Некоторое время погодя, неслышные в грохоте ночного Перунова действа и не замеченные спрятавшимися в чревах своих дромонов и галей греками, к промокшему правому берегу Дуная пристали многие лодьи русов. Как раз в тех местах, где расположились обозы с продовольствием и припасами для коней, где днём в больших котлах, дразня оголодавших защитников смачным духом доброго варева, готовилась еда для почти стотысячной армии. Под проливным дождём, скользя по размокшему берегу, мокрые и ярые, будто обретшие плоть Перуничи, устремились воины Притыки на затаившихся в суеверном страхе пред буйством грозной природы в своих шатрах византийцев. Рассыпались, отражаясь в обнажённых клинках русов, небесные сполохи, и будто демоны ночи обрушились на ошалевших врагов, вспарывая шатры и круша походные кухни.
– Темник, – подскочил к Притыке Ворон, – склады со съестными припасами отысканы, давай самых крепких ратников, переносить всё на лодьи, а остальные пусть на греческих воев навалятся, чтоб тем не до провизии было, пока отец Перун нас с небес молниями прикрывает!
– Добре, брат Ворон, – громко отвечал разгорячённый боем начальник мореходов. И принялся раздавать быстрые и короткие приказы.
– Ярослав, веди воев к складам греческим, – повелел Ворон отроку, а сам с тремя остальными изведывателями скрылся в грохочущем мраке.
Когда гружённые греческими припасами лодьи одна за одной уходили в ночную темень, вспарываемую частыми молниями, среди стоявших дальше от берега ромейских кораблей вдруг взметнулся аж до самой Сварги огненный сполох. Он вскинулся ярким пламенеющим столбом высоко в чёрное небо и заклубился там дымно-огненным грибом.
– Что это, дядька Ворон?! – вскричал поражённый отрок.
– Эге, братья, это сам отец-Перун молоньей своей поразил греческий огненосный дромон, сейчас им и вовсе не до нас будет!
И точно, едва они вдоль берега на всех вёслах погнали свою лодью в сторону града, как перед ними в отблесках горящего дромона обозначилось греческое судно.
– Дядька Ворон, это ж та самая галея, на которой командует бородатый, что у нас рыбу отобрал! – завопил Ярослав.
– Не боись, изведыватель, – азартно хохотнул кряжистый старший лодейщик и, стараясь перекрыть очередной небесный раскат, приказал: – Кошки, багры готовь, бортуемся с греком!
Грек ещё не разобрался, что за корабль оказался перед ним, как в борт вонзились кошки и багры русов, и на мокрый настил галеи стали прыгать умелые и быстрые мореходы, сметая всякого, кто попадался на пути.
– Ага, бородатый! – вопя на болгарском, подскочил к начальнику галеи, которого Ворон уже успел обезоружить, отрок с ножом в руках. – Сожрал нашу рыбу, а, не подавился?!
Бородатый непонимающе глядел на вооружённых людей, явившихся прямо из ливня и мрака, на ярко горящий огненосный дромон, на отрока, который орал, махая пред его ликом обнажённым клинком, про какую-то рыбу, на поверженные тела своих воинов. Воля его была настолько поражена внезапным и необъяснимым деянием, сродни какой-то магии, что он почти не сопротивлялся. Ворон связал его и велел взять как языка с собой.
После сей дерзкой вылазки россов Иоанн Цимисхес повелел усилить охрану с суши и воды. На помощь императорской армии подходили свежие полки из Византии, прибыл также патрикий Пётр с войском, набранным в основном из фракийских и макдонских ополченцев.
В это тяжкое время и подоспели из Киева три тысячи конников, высланные княжичем Ярополком в подмогу отцу. Во главе их ехал боярин Стрешня. Он был ещё молод, однако добре показал себя в Кавказийских землях, где дремать особо не приходилось. То остатки хазар, то койсоги, то яссы и другие обитавшие там племена, подстрекаемые византийцами, всячески пытались уничтожить русов, чтоб оставили они благодатные Кавказийские земли и пути торговые из Асии. Потому постоянная угроза со стороны быстрых и коварных врагов приучила Стрешню ходить борзо, на коне сидеть крепко, а решение в быстро меняющейся яви принимать мгновенно. Повадками, статью и обритым ликом с длинными усами был он схож с самим князем Святославом, которого за пример для себя считал.
Ранним утром, когда особо крепок сон человеческий, решил боярин со своею небольшою дружиной пройти берегом, скрываясь в утреннем тумане, к осаждённому граду. Всё верно продумал молодой начальник и, наверное, прошёл бы, скрытый от кораблей византийских маревом, а от войска Цимисхеса верболозами да ивняком, да не ведал, что как раз тут, у берега, стоят обозы со съестными припасами и расположены огнища, на которых на всю огромную византийскую армию готовят еду.
Едва ромейские кашевары, уже раз крепко напуганные нежданным ночным появлением Святославичей, отправились к Дунаю за водой для утреннего варева, как на берегу столкнулись с выплывающими из тумана конными русами. Вмиг поднялся крик и шум, обозники и кашевары в ужасе бросились прочь, кто куда. Керкиты подали сигнал тревоги. Огромное войско, уже привыкшее к ночным вылазкам русов и болгар, быстро пришло в движение и облачилось в боевые доспехи. Стрешня борзо вывел из верболоза свою конницу, и по твёрдой земле она вихрем ускакала обратно, опрокинув и разгромив по пути хозяйство греческих кашеваров, как совсем недавно это сделали морские воины Притыки.
