Тит Антонин Пий. Тени в Риме - Михаил Никитич Ишков
После паузы Бебий приказал:
– Сядь и подумай, как нам сохранить в тайне все, что случилось в Испании. Ты мастак на такие делишки.
Флавиний указал на захваченные у легата бумаги:
– А с этими бумагами что делать?
– Их необходимо как можно быстрее доставить в Рим и вручить лично императору, но Присциан должен остаться в Тарраконе! Его будут держать под присмотром. Как это сделать, ты и должен обдумать. Сначала уплывет Секунд на своем грязном паруснике с извещением для Аттиана, что в Тарраконе все готово, следом мы на быстроходной императорской галере. В пути обгоним Секунда, это даст фору императору для принятия негласных и решительных мер. Главное, не вспугнуть заговорщиков раньше времени. Как считаешь, у Аттиана должны быть запасные каналы, по которым он получает сведения из Испании?
Флавиний кивнул:
– Их не может не быть… Он может воспользоваться и факельной сигнальной системой. Он же сам родом из Испании.
– Вот и я о том же…
Флавиний поднялся, склонил голову.
– Господин, ты посол императора. Ты вырос под его приглядом, ты с детства дружил с цезарем. Не мне, вольноотпущеннику, тягаться с тобой. Такие слова вслух не произносят, а я произнес, потому что мой патрон Тит Антонин высказал надежду: «Если Бебий Лонг возьмет себя в руки, если осознает, что на карту поставлена его жизнь и жизнь его фамилии, если он проявит настойчивость и расчетливость, тебе вменяется в обязанность помогать ему». Я уверен, Тит и тебе дал какие-то негласные указания. Итак, что мы имеем…
– Мы имеем государственного преступника, которого я своей волей могу сместить с должности, но мы не можем этого сделать, потому что об этом очень скоро узнают в Риме. Мы можем задержать эту новость, потому что у нас есть посланец Аттиана, которому он доверяет. Эту козырную карту мы тоже можем разыграть. Но что делать с Присцаном, когда он очнется…
В дверь каюты постучали.
– Кто? – громко и требовательно спросил Бебий.
– Присциан очнулся…
Глава 12
– Пусть подождет, – откликнулся Лонг. – Позовите Апиция.
Когда легионер вошел в тесную каюту, Бебий спросил:
– Ты сделал выбор, Апиций?
– Так точно, господин.
– Тогда расскажи, кто из трибунов легиона поддерживает Присциана?
– Два молодых лоботряса из местных патрициев, да и то… Им кажется, что стоит вступить в игру, и все случится само собой.
– Остальные?
– Луций Пудент, префект военного лагеря, служака до мозга костей, да и остальные будут верны присяге, если…
– Что «если»?
– Если их не принудят. Приказ есть приказ…
– Как скоро ты сможешь доставить сюда Пудента?
– Так он и помчится! – засмеялся Апиций.
– А если прикажет наместник провинции?
– Ну… – усмехнулся легионер.
– Так вот, Апиций. Сейчас все зависит от тебя, от твоей быстроты. Я напишу тебе записку к наместнику, и ты должен доставить ее чем скорее, тем лучше. От этого будет зависеть, кем ты вернешься в легион – центурионом или примипилярием первой когорты.
– Господин… – Голос Апиция дрогнул. – Неужели этот гуляка Присциан?..
– Я зачитаю тебе отрывок из письма, присланного ему из Рима: «Куда более меня волнует твоя судьба, Присциан. Боги указывают твой путь. Тебя они отметили при рождении. Молнии сверкают внезапно. Они награждают венцом».
– Господин, я исполню приказ.
– С тобой, – вступил в разговор Флавиний, – отправится Храбрий и германец. Они мои доверенные люди. Впрочем, наместник их видел.
– Все зависит от твоей резвости, Апиций… – добавил Бебий.
– Я полечу на крыльях. У меня нет привычки упускать удачу.
Он вышел.
* * *
– Теперь можно взяться за Присциана… Флавиний, прикажи капитану, чтобы он немедленно снимался с якоря.
Вольноотпущенник усмехнулся:
– А ты не так прост, Лонг. Полагаешь, что звук шлепающих весел и команды прокуратора прибавить ходу быстрее развяжут язык нашему герою?
– Не только это, Флавиний. Важно, чтобы соглядатаи Аттиана своими глазами убедились, что императорская галера дала деру. Не беспокойся, мы им покажем легата целехоньким и здоровехоньким.
Бебий сделал паузу, потом добавил:
– Ты можешь и в дальнейшем обращаться ко мне по фамилии, если выполнишь маленькую просьбу.
– Весь внимание…
– Начни разговор с Присцианом. Я выйду. Пусть он печенками поймет, что ты имеешь право сделать с ним все, что захочешь. Это нетрудно, он – трус. Добейся от него согласия помочь нам. У тебя это лучше получится. Я войду в нужный момент и напомню этому ублюдку, что его жизнь висит на волоске и только от него зависит сохранить ее.
Флавиний засмеялся:
– Предоставляешь мне сделать грязную работу?
– Можно и так сказать…
* * *
Как только императорская галера вышла в открытое море, они вошли в каюту, где держали пленника.
Присциан уже пришел в себя.
Сидел на лежанке – в нательной тунике, нечёсаный, небритый. Вид гордый, презрительный. На Флавиния даже не посмотрел, обратился к Лонгу:
– Почему я взаперти? Лонг, ты затеял грязную игру. Не боишься проститься с головой, лишая римского легата свободы…
Бебий вздохнул:
– Ты уже не римский легат и не командир легиона.
– Не слишком ли много на себя берешь?
– Нет, вот эдикт императора. Здесь ясно сказано, что я вправе сместить тебя с должности, если твоя вина будет доказана.
– Ну и как, доказал?
Бебий Лонг вздохнул:
– Да, Присциан, более чем. А сейчас тобой займется доверенное лицо императора. – Он указал на Флавиния.
Флавиний уселся на стул.
– Куда идет корабль? – спросил Присциан.
– В Рим, негодяй.
Присциан повернулся и спустил ноги.
– Лонг, ты позволяешь какому-то мерзкому вольноотпущеннику обращаться к римскому патрицию подобным образом?
Бебий ответил не сразу. Сначала приказал себе: «Держи себя в руках. Правильно сделал, что поручил это постыдное дело вольноотпущеннику», затем раздельно выговорил:
– Присциан, ты предал великий Рим. Как еще называть высокопоставленного военного, племянника сенатора, который нарушил присягу. Ты обязался…
Присциан прервал его и ткнул пальцем в Флавиния:
– Я не стану отвечать на твои вопросы, негодяй! Бебий, и ты пойдешь у него на поводу?..
Бебий не ответил и вышел из каюты.
Стоя у борта и с тоской вдыхая свежайший морской воздух, прикинул, что выйдет из всей этой истории, когда Присциана доставят в Рим.
Удивительно, гнева императора, которому придется дать отчет, он не боялся.
Боялся себя, боялся непроизвольного сжатия души, страдающей от того, что простейшая и очевидная истина, будто жизнь можно измерить разумом, оказалась пошлой убаюкивающей сказкой. Где он, вселенский разум, если, казалось бы, жить по правде куда приятнее, легче и надежнее, чем поддаваться порокам, а люди то и дело спотыкаются на самых очевидных вещах.
Тут мелькнуло словечко, вдруг затесавшееся в его аналитический прикид
