Эдуард Борнхёэ - Мститель
— Прошу прощения…
Следствием этого разговора было то, что на следующий день Рисбитер уехал в Курляндию, в свое поместье. Прощаясь с Агнес, он придал своему лицу хитрое, многозначительное выражение, как будто хотел сказать: «Не моя вина, если я терзаю твое сердце! Ты меня достаточно подразнила, теперь кайся! Теперь я — кошка, ты — мышка!».
По странному стечению обстоятельств, отъезд Рисбитера совпал как раз с тем временем, когда рыцарь Мённикхузен готовил со своим отрядом новый поход против русских; можно было подумать, что у юнкера Ханса нет большой охоты выступать против русских, будто ему наскучило совершать геройские подвиги; так, по крайней мере, говорили его враги, а среди мызных людей врагов у него было более чем достаточно. Мённикхузен отпустил его без сожаления: он был доволен, что хоть на время избавился от этого человека, присутствие которого постоянно напоминало рыцарю о его нарушенном обещании.
Когда Рисбитер со своим обозом удалился, Мённикхузен грустно сказал дочери:
— Как было бы хорошо, если бы вы вместе уехали отсюда, сопровождаемые моим благословением!
— Неужели тебе так хочется от меня избавиться? — печально спросила Агнес.
— Я хочу прежде всего, чтобы ты была счастлива.
— Я ведь счастлива. Мое счастье — это быть с тобой, любить тебя, заботиться о твоем доме.
Мённикхузен покачал головой.
— Со мной ты сейчас все равно не можешь остаться… Я иду на войну, а там не место девушке.
— С тобой, отец, я ничего не боюсь.
— Тем сильнее я боюсь за тебя. Я не хочу, чтобы ты вторично подверглась смертельной опасности. Кроме того, я теперь вижу, что не гожусь в воспитатели девушки. Мой способ воспитания принес дурные плоды.
— Отец!
Ну, ну, не пугайся! Я не хочу сказать, что ты плохая дочь, но я тебя слишком избаловал, ты стала капризной и упрямой. Тебе крайне необходимо более строгое воспитание, иначе ты сама себя сделаешь несчастной. Послушай теперь, что я решил относительно тебя: для начала я отправлю тебя в монастырь Бригитты26, под надзор аббатисы Магдалены — родной сестры твоей матери. Аббатиса — святая женщина, может быть, ей удастся молитвами и благочестивым примером сломить твое упорство.
В глазах Агнес отразился испуг.
— Ты хочешь держать меня в заточении, в монастырских стенах! — воскликнула она, бледнея.
— Не в заточении, а только под более строгим надзором, для твоего же блага, — сказал Мённикхузен, глядя в сторону. — Не думай, что тебя хотят постричь в монахини. Ты воспитана в благочестивом учении Лютера, и никто не посмеет принудить тебя от него отказаться. Ты должна только снова научиться молиться богу — ты, по-видимому, разучилась это делать. Когда я вернусь с войны и увижу, что ты исправилась, все окончится благополучно, к нашей общей радости.
— Но я не хочу жить в монастыре! — возбужденно воскликнула Агнес. — Тетя Магдалена недолюбливает меня, у меня всегда был тайный страх перед ней! Чемя провинилась, что ты отталкиваешь меня? Я тайком убегу из монастыря и последую за тобой.
— В монастыре стены высокие, — улыбнулся Мённикхузен. — Есть только одно средство, которое может тебя избавить от всего этого.
— Какое? Скажи, дорогой отец! Я все исполню, лишь бы ты не отталкивал меня.
— Тогда пошлем гонца за Рисбитером и позовем его обратно.
Луч радостного возбуждения угас в глазах Агнес. Она поникла головой, словно увянув, и тихо сказала:
— Лучше пойду в монастырь.
Несколько дней спустя Агнес поселилась в монастыре Бригитты, а Каспар фон Мённикхузен с отрядом мызных людей ушел из Таллина.
Монастырь Бригитты — наследие периода католицизма, окончившегося в Эстонии в 1525 г., в описываемое время еще был огромным, величественным строением. Монастырь обладал большими богатствами и угодьями и славился глубоким благочестием своей тогдашней аббатисы. Монастырский устав отличался большой строгостью: он требовал уединения, молчания и бесконечных молитв. Главное здание монастыря находилось у северной стены большой церкви и имело два этажа; наверху находились кельи монахинь, в нижнем этаже — кельи монахов. Монахи и монахини могли встречаться только в церкви, куда с каждого этажа вела особая лестница. Высокая стена, окружавшая монастырь, была в последнее время еще надстроена и дополнительно укреплена; это было крайне необходимо, потому что с введением новой веры у таллинцев поубавилось уважения к святому месту и богатства монастыря стали приманкой для грабежа. Аббатиса Магдалена была женщина строгая, с твердым характером, ее ничто не могло испугать. Происходя из старинного немецкого рода, она твердо верила в непоколебимую мощь и силу своих соотечественников и презирала русских. С начала великой войны городские власти неоднократно требовали удаления из монастыря его обитателей, чтобы превратить монастырь в крепостной заслон против русских, но аббатиса об этом и слышать не хотела; она не приняла даже шведского отряда, предложенного ей для защиты монастыря, так как не верила, чтобы какой-либо враг осмелился посягнуть на монастырь. Ее уверенность повлияла и на Мённикхузена. Когда он пожаловался на свое несчастье, она сказала: «Отдай Агнес на полгода под мой надзор, и я ее превращу в ягненка». Мённикхузен, правда, пожал плечами и недоверчиво улыбнулся, но в глубине души он все же надеялся на хороший исход, зная благочестие и святость аббатисы; на свою отцовскую власть он уже не возлагал никаких надежд. Он предоставил аббатисе полную свободу действий, поставив лишь единственным условием, чтобы Агнес не обратили в католичество и не уговаривали стать монахиней.
В монастыре для Агнес отвели комнату более просторную и светлую, чем кельи монахинь; из высокого окна открывался вид на залив, на другом берегу которого стены и острые башни Таллина вставали, казалось, прямо из воды. Агнес должна была присутствовать на ежедневных богослужениях и молитвах в церкви, а также участвовать в общих трапезах монахинь; и она все это охотно исполняла, так как все же видела человеческие лица и вместе с тем никто не приставал к ней с расспросами, как это беспрестанно случалось в городе. В течение нескольких недель Агнес вполне свыклась с монастырской жизнью, занималась рукоделием, читала, молилась богу и думала о Гаврииле. Если она вначале и испытывала тайный страх перед «воспитательными приемами» тетки, то теперь в глубине души просила у нее прощения, надеясь, что та оставит ее в покое. Аббатиса навещала свою племянницу редко, говорила мало, но смотрела на нее каким-то сверлящим взглядом, будто хотела своим взором проникнуть в душу Агнес.
Однажды аббатиса, велела призвать Агнес в свою келью — она жила так же скромно, как и все монахини. Агнес пошла к ней, не предчувствуя ничего дурного. Войдя в келью, она вдруг оробела, потому что желтое, морщинистое лицо святой женщины было холодно как лед, а взгляд подобен жалу.
— Садись сюда и слушай, я должна с тобой поговорить, — сказала она, указывая на низенькую скамеечку у своих ног.
Агнес послушно села.
— Я уже достаточно тебя изучила и вижу тебя насквозь, — начала аббатиса сурово. — Ты хитрая, скрытная, и сердце у тебя злое.
— Тетя!
— Молчи! Я вижу, что кроется в глубине твоей души. Я надеялась добротой и лаской повлиять на тебя так, чтобы ты добровольно во всем созналась, как дитя своей матери. Ты этого не сделала — это плохой признак.
— В чем я должна была сознаться?
— Ты таишь в своем сердце греховную любовь! — произнесла аббатиса тихо и внушительно.
Агнес побледнела, но ни слова не сказала в ответ.
— У тебя в сердце горит греховная любовь, — повторила аббатиса, безжалостно отчеканивая каждое слово. — Дело мне кажется серьезным, так как ты не покраснела, а стала бледной как стена. Я надеюсь, что ты не станешь напрасно таиться от меня. Я женщина, и у меня зоркий глаз. Твой отец не хочет и не может поверить тому, в чем я тебя сразу заподозрила. Ты считала меня слепой, а я все время приглядывалась к тебе, изучала каждую мысль на твоем челе, читала ее в безмолвном движении твоих губ. Откуда у тебя взялась бы смелость перед богом и всеми прихожанами воспротивиться воле отца, нарушить самый священный закон, если бы в твоем сердце не пылала греховная любовь? Откуда у тебя, легкомысленное дитя света, явилась такая твердая решимость покинуть отца, свое общество, все мирские блага, похоронить себя за высокими стенами монастыря, безропотно переносить скучную жизнь, даже радоваться одиночеству и тишине? Разве я не видела, как в церкви, во время молитвы, твои уста часто оставались немыми, а твои глаза смутно глядели куда-то вдаль, где ничего не было видно? Не спаситель, не высокий образ божьей матери, не святые ангелы стояли тогда перед твоим взором, а — страшно подумать! — человек из плоти и крови, мужчина!
