Н. Северин - Последний из Воротынцевых
— Нет, я дальше. В Воротыновке переночевать бы мне только… у кумы, — прибавила странница после минутного колебания. — Спаси вас Христос, — повторяла она, поспешно поднимаясь с места и низко кланяясь собравшейся вокруг нее толпе.
— На господскую усадьбу зайди да прикажи о себе барину доложить! — закричал ей вслед один из парней. — Он хошь сам и не старец, а страсть как до старух падок.
Это замечание было встречено дружным хохотом.
— А что, молодки, мне как будто лицо этой богомолки знакомо! — заметила баба средних лет, хозяйка избы, у которой присела отдохнуть странница.
— Да и мне тоже сдается, будто я уже видала где-то ейные буркалы, — подхватила другая женщина, постарше.
— Из воротыновских, должно быть, — сказала первая.
— И где я эти черные буркалы видала? — продолжала вспоминать вторая. — А видать видала, разрази меня на сем месте, если вру.
Немудрено, что жители Осинового поселка знали в лицо всех обитателей Воротыновки, между Осиновым и Воротыновкой было всего только три версты расстояния.
Здесь, при старой барыне Марфе Григорьевне, был кирпичный завод, который пришел в полнейший упадок после ее смерти, как и все прочие, процветавшие при ней заведения, — суконная фабрика, ковровая, ткацкая.
Один из управителей, присланный сюда покойным Александром Васильевичем, затеял было воспользоваться остатками кирпича для постройки винокуренного завода, но его сместили, раньше чем стены нового здания были выведены, и оно осталось недостроенным.
При Александре Васильевиче управляющие часто сменялись в Воротыновке. Сам он ни разу сюда не приезжал, но присылал для ревизии доверенных лиц, по донесениям которых и совершал расправу, часто несправедливую и всегда неумолимую. Но, невзирая на его строгость, а может быть, именно ввиду ее, его здесь боялись и уважали.
К наследнику же его никто не питал ни страха, ни почтения. Стоило только прислушаться к тому, что говорилось в околотке, чтобы убедиться в этом.
Странница, направлявшаяся к Воротыновке, достаточно наслушалась этих толков и в губернском городе, и в прадедовском поместье наследника Александра Васильевича. Это положение было незавидное.
Добрела она до цели своего путешествия, когда уже совсем стемнело, но шла твердой стопой, не сбиваясь на пути между тропинками парка. А между тем парк заглох и одичал, на каждом шагу натыкалась странница на кусты и молоденькие деревья, которых прежде тут не было, но это не мешало ей ориентироваться.
В господском доме, на горе, не светилось ни одного огонька. Женщина этому не удивилась, ей было известно, что господа живут во флигеле. Она даже знала, в котором — в том, где при старой барыне помещался немец, управляющий суконной фабрики, в саду.
Да, странница знала, что в господском доме, белевшем на горе при свете луны, никого, кроме крыс и летучих мышей, нет, но, когда этот дом предстал перед нею, она уже не в силах была оторвать от него взор.
Как вкопанная остановилась она и долго-долго стояла неподвижно на месте, припоминая то время, когда маленькой девчонкой, а потом молодой девушкой сбегала рано утром по дорожкам, что спускались между фруктовыми деревьями к ручью, чтобы зачерпнуть ключевой воды в серебряный умывальник для барышни.
Воскресали в ее памяти и другие сцены из далекого прошлого при виде мрачного здания с затейливыми выступами и башнями. Вот то окно, в котором Александр Васильевич в первый раз увидал барышню. Стекла в нем почти все выбиты и страшной пастью чернеется оно на стене.
И странницу так неудержимо потянуло к этому дому, ей так захотелось побродить по коридорам и покоям, по которым она ходила двадцать лет тому назад, что она не вытерпела и вместо того, чтобы повернуть к надворным строениям, где там и сям светились огоньки в окнах, или к селу, где можно было рассчитывать на убежище до следующего утра, побрела к господскому дому.
Ночь была теплая и светлая. Она проведет ее в которой-нибудь из многочисленных комнат покинутого здания. Быть не может, чтобы все из него вынесли! Найдется в каком-нибудь уголке подстилка, забытая перина или диван, на котором можно заснуть. Всего этого было здесь так много в прежнее время! Сколько, бывало, ни наехало бы гостей, в нем хватало с избытком и пуховиков, и подушек, постельным бельем огромные сундуки битком набиты.
И машинально, как животное, влекомое инстинктом по знакомой тропе, странница пробралась к маленькой потайной двери, скрытой за кустами старой сирени.
О, как знакома ей была эта дверь! Было время, когда она по двадцати раз в день вбегала и выбегала из нее, спеша на зов барышни.
Но, дойдя до этого места, она в нерешительности остановилась: сиреневые кусты были обрублены, а перед дверью лежал большой пес, который приподнялся и тихо зарычал на нее. Ей, значит, сказали неправду: в доме живут… кого-нибудь да стережет этот пес.
Отступив на несколько шагов, женщина внимательным взглядом окинула фасад дома и заметила, что в одном из окон нижнего этажа, сквозь щель припертой ставни, проникает свет.
Собака продолжала подозрительно смотреть на незнакомку, скаля зубы и принимаясь рычать, когда она подавалась вперед, и тотчас же смолкая при ее отступлении. Странница отказалась от намерения провести ночь в доме и решила искать приюта в селе.
Минут через десять она стучалась в оконце одной из изб широко раскинувшегося среди огородов и садиков села.
— Кто тут? — раздался изнутри женский голос.
— Пустите переночевать, Христа ради, добрые люди, — ответила странница.
Рама с зеленым стеклом приподнялась, и в образовавшееся отверстие высунулась женская голова, повязанная холщовым, белым платком.
— Отколева? Странница, что ли?
— Из Киева, от святых угодников. Ночь на пути застигла. От товарок отстала… Пустите Христа ради!
— Сейчас на крылечко выйду, дай только огонь разведу.
— Да ночевать у тебя можно, что ли?
— Ночуй, место найдется.
— Спаси тя Христос!
Хозяйка вздула огонь и зажгла лучину.
— Вот тут ложись, — указала она вошедшей в избу незнакомке на лавку у печи, с которой она слезла, услышав стук в окно. — Чай, поесть хочешь? — продолжала она, с любопытством оглядывая свою гостью, в то время как последняя снимала с себя одежду и вместе с узелком и котомкой складывала ее в виде подушки на лавку.
— Спасибо, касатка, умаялась я, не до еды мне. Думала было в господском доме меня приютят, полезла туда, а там — ни души.
— Господа во флигеле живут, — пояснила хозяйка избы. — Не принесь ли сенца, чтобы помягче спать-то было?
У нее от любопытства и сон прошел. Не дождавшись ответа, она поспешно вышла на двор и вернулась назад с охапкой сена, свалила ее на лавку, а затем принесла из чулана овчинный тулуп и прикрыла им импровизированную постель.
— Спаси тя Христос, — повторяла странница, развязывая свой узел и роясь в нем, и, достав из него финифтяный образок, подала его гостеприимной хозяйке.
Та подарку несказанно обрадовалась и сделалась еще приветливее и разговорчивее. «Откуда? Все ли пешком шла? По обещанию или так? Назад в Питер вернется или дальше, в Иерусалим, пойдет?» — предлагала она нежданной посетительнице вопрос за вопросом. Одну такую богомолку она знала: отпросилась та у управителя по обещанию мощам святого угодника Митрофания поклониться, да уж домой оттуда и не возвращается.
— Такая ей припала охота странствовать, что и мужа, и детей покинула. Посейчас они у нас в Воротыновке живут, а про нее уж пятнадцать лет ничего неизвестно. Были слухи, будто в Иерусалиме, у гроба Господня, ее видели, а куда оттуда пошла, никто не знает. Дети повыросли, поженились да замуж вышли.
— А велико ли семейство у вашего барина? — спросила странница, снимая лапти и развязывая онучи.
— Молодые еще, всего только второй год поженились.
— Деток нет?
— Нет. Больной у нас барин-то: припадочный да слабоумный, вроде как бы юродивый.
— Барыня, значит, всем орудует? — допытывалась странница.
— Да барыня. Только воли он ей много не дает. Рада бы всем завладеть, да руки коротки.
— Злой он, значит?
— Это барин-то? — Баба даже руками развела от изумления: таким нелепым показался ей этот вопрос. — Какая же может быть в нем злость, когда он — Божий человек, блаженненький?
Наступило молчание. Странница с пытливым любопытством всматривалась в собеседницу.
— Ты, тетка, не их дворовых ли? — спросила она наконец.
— Из дворовых. А что?
— Так. По разговору признала я тебя за дворовую, речь у тебя не мужицкая.
Баба промолчала.
— Давно ли на селе живешь?
— Давно, — ответила хозяйка и, потупившись, опять смолкла.
Странница смотрела на нее с возрастающим любопытством и вдруг спросила у нее:
— Ты барина Александра Васильевича помнишь?
