Даниил Гранин - Вечера с Петром Великим. Сообщения и свидетельства господина М.
— Поверьте мне, чувственная игра требует выхода. Страсть разгорается, страхи уже не останавливают.
Вдруг, совершенно новым голосом, взволнованно, Молочков начал как бы другой рассказ, уже не про Петра.
— Представьте себе, муж в возрасте за пятьдесят. На него сваливаются недуги, болезни, которые лишают его прежней потенции. Жена здорова, крепка, моложе его лет на пятнадцать, может больше. Она его чтит, переживает его болезнь. Но женщина она пылкая, с годами темперамент ее растет. Его же любовь переходит в заботливую нежность, в радость семейного уюта. Появляется, как всегда в таких историях, третий. Он должен был появиться. В данном случае это оказался его ученик, милейший парень. Услужлив, но в науке не тянет, очень уж примитивен. Муж позволяет ему пользоваться своей библиотекой. Ему в голову не приходило, что между его женой и этим парнем может что-то произойти. Он уверен в своем превосходстве над этим юнцом, который много моложе жены. К тому же застенчив. Они с женой забавлялись его провинциальностью и глупыми суждениями о музыке. Как-то лекция сорвалась, и муж вернулся раньше времени. С подарком. Электросамовар, о котором мечтала его любушка. Чтобы сюрприз сделать, тихонько прошел на кухню, вытащил из коробки самовар, поставил на стол и слышит в соседней комнате стоны, возню. Знакомые стоны! Он обомлел. Ситуация старых анекдотов. Рванулся было туда, но сердчишко зажало так, что двинуться нельзя. Опустился на стул, сидит весь в поту, слушает, что там происходит. Бормотание, шлепки, смех. Все узнаваемо. Узнает голос ученика. Снова скрип, стоны. Утехи продолжаются. Она кричит, в голосе ее восторг, памятный ему с первых лет их брака. Буря грохочет за стеной. Он двинуться не может. Сердце не выдержит. Уйти и то сил нет. Он слушает их безумства и проклинает свою слабость. Кое-как, держась за стенки, спустился вниз, в садик, отсиделся, наглотался пилюль, под вечер вернулся домой. Она кинулась ему на шею, благодаря за подарок. Накрыла на стол, включила самовар, не могла налюбоваться расписным новеньким украшением стола. Ни капельки смущения, сколько ни всматривался. Нигде признака лжи. Вот что изумительно, всюду натыкался на любовь. Тараторила, и в словах не было фальши. Это было самое страшное. Потому что если бы ложь, то ложь обращена ко мне, значит, я ей нужен, она ложью старается удержать меня. А так выходило, что я не присутствую, эта любовь — любовь к жизни, где есть и я, и то, что было перед этим.
Допустим, я бы обличил ее. Что дальше? Надо расходиться. Так ведь не смогу. Знаю, что не смогу. Презираю себя заранее. Но и она не хочет, раз вида не подает. То есть не хочет расстаться со мною. Под каким-то предлогом отказал ученику от дома. Ах да, показал ему его бездарность, к тому же при всех, так что его на работу у нас не взяли. Мне надо было отомстить. Иначе я бы себя презирал. Он ведь воспользовался моим доверием и своей молодостью, это совсем непорядочно.
Оба они, и он и она, казались мне чистыми. Оба любили меня и так легко обманули. Я не мог его простить. Потому что всякий раз боюсь, что она сравнивает, и еще больше ощущаю свою немощь. Вот в чем мука. Развестись? Не в силах. Я вспоминал о Петре. Открылось то, чего я раньше не понимал в его поведении. П разница, и как я жалок в сравнении с ним. Многое открылось. Анонимному письму он не поверил, занялся корреспонденцией Монса, выяснил, что Монс хозяйничает деньгами императрицы, устраивает просителям займы из ее средств. К Монсу обращались как к заступнику перед руководителями страны, такими, как Брюс, Нарышкин. «Единый на свете милостивец» — каково это было читать Петру? Всем, значит, известна близость Монса к императрице, знают, что ему отказа нет. Судя по письмам, началось это еще до коронации Екатерины. Когда на коленях, вся в слезах от умиления целовала руку Петра, она уже спала с этим душистым проходимцем. Когда Феофан Прокопович на коронации возносил ее любовь и верность — «О честный сосуд, о добродетель!» — Монс тут же преданно прислуживал, и Петр от полноты счастья определил его в камергеры — за верность и прилежание.
Кому же она предпочла великого императора — ничтожному хлыщу, мелкому вымогателю, пустоплету, у которого нет никаких заслуг перед Россией. Для Петра это была и государственная измена.
Никто не знал про его сокровенные мужские терзания. Чем меньше он мог, тем больше любил. Называл себя в письмах Екатерине стариком, ждал возражений, она, чуткая на эти дела, действительно возражала, но на самом деле ее темперамент страдал, любовный аппетит не давал покоя.
Наступил день икс. Упорный анонимщик указал место и час тайной встречи на островке в Летнем саду. На том самом островке, в беседке, куда прежде он возил поблядушек, куда в последнее время удалялся поразмыслить в одиночестве над делами.
Приплыл тихо, на лодке, разгоняя уток и лебедей. Знал, что анонимщик следит откуда-то издали, но удержаться не мог, давно чувствовал запашок прелюбодеяния.
Подошел к стене, застекленной витражом. Сквозь цветные стекла их голые фигуры двигались, становясь то мертвенно-синими, то зелеными.
Смотрел недолго и бесшумно удалился. Судя по всему, они ничего не заметили.
Его бурная яростная жизнь нанесла ему немало измен. Когда-то его оглушила измена Мазепы, не раз ему изменял король Август. Его обманывали, он обманывался, душа его была иссечена шрамами. Нынешняя измена нанесла самый страшный удар, в самое чувствительное место.
Алексей, маленький Петр Петрович, Меншиков — крепости рушились одна за другой. Катерина оставалась последним убежищем, и оно рухнуло.
Необузданный, доходящий до припадка, откуда он взял воли сдержаться?
Расправиться с Монсом как с любовником супруги было бы просто и по-мужски, но не по-царски. Выставить Екатерину на позор — значит опозорить царствующий дом, имеет ли он право?
О том, что произошло на острове, никто толком не знал. Слышали про анонимку, гадали, кто автор. Все выяснилось позже. Царь вел себя непроницаемо. Сочли, что ничего такого не было. Впрочем, было одно — последовал указ вести розыск среди слуг и помощников Монса. Розыск вели тайно. Ведомство Ушакова и Толстого соблюдало тайну хорошо. Слухи наружу не выходили. Так что внешне все оставалось по-прежнему. В застенках же сразу пошли признания о мздоимстве Монса, и не только об этом. Но царь направлял следствие в сторону взяток, незаконных поборов, как говорится, злоупотребление служебным положением.
Материалов хватало. И не хватало. Свести действия Монса к обыкновенным поборам Петр не мог.
С кем посоветуешься? Не с Меншиковым же, они давно заодно, наверняка он ведал о ее шашнях с этим крысёнышем.
Была одна женщина, так ведь молода советы давать в таких государственных передрягах.
Не мог он выставить на позор мать своих дочерей, принцесс российских.
В тот вечер у государыни собралось большое общество. Петр приехал к ужину. Спросил шутливо, по какому поводу пир, может, кого-то надо поздравлять. Приветствовал всех милостиво, Монсу улыбнулся в ответ на его искательный взгляд. Монс знал, что помощников его допрашивают, может, пытают, но государь ничем не выделил его, с государыней был любезен, как обычно. Она шутила, улыбалась всем, Монсу же улыбкой особой, твердой, подбадривая, нельзя было, чтобы со страху выдал себя. Обойдется. Уверена была в себе.
Позже вспоминали, удивлялись — никто ничего не заметил, ни одного жеста, взгляда грозного, ни одного признака беды, как ни в чем не бывало слушал Петр и Монса, и его сестру Матрену, и прочих, ел с аппетитом, выпивал.
Боль была спрятана надежно, нельзя никому показывать, как мы страдаем, нельзя, чтобы учуяли запах слабости.
Посреди рассказа у Молочкова вырвалось:
— Как я понимаю его!
Простодушное это признание нарушило рассказ. Да, в страданиях нет ни великих, ни малых, и, очевидно, собственное несчастье открыло Молочкову то, что происходило с Петром триста лет назад. Будь хоть тысяча лет, какая разница, боль от обмана, измены всегда была та же.
История самого Молочкова, как мы узнали позже, закончилась тем, что он все же нашел в себе силы развестись.
Поужинав, государыня попросила Монса спеть. Все перешли в гостиную, Монс приготовился, но тут Петр спросил, который час. Полночь? И приказал всем отправляться спать. В голосе его появился металл, никто не посмел возражать, тихо разошлись.
Пришел день, и подошел час, как говорится в Библии: есть время сажать и есть время вырывать посаженное.
Той же ночью к Монсу явился начальник Тайной канцелярии Ушаков — корявый, темнолицый, внушающий ужас. Арестовал Монса, повез к себе на квартиру. Заметьте, не в канцелярию! Там ждал их царь. Это был уже совсем другой человек. Монс увидел ненависть и презрение такой силы, что сник — не мог защищаться. С этой минуты дело Монса завертелось с небывалой быстротой.
