Валентин Гнатюк - Святослав. Возмужание

Первенец

С вечера небо хмурилось, как и целую седмицу накануне, а ночью весёлые белые мухи полетели с небес на землю. К утру еловые леса вокруг Киева нарядились в шубы, а дубы и берёзы засеребрились кружевами инея.

Вновь пришла зима на землю русскую! Люди надели кожухи, рукавицы, овчинные шапки и валенки. И всяк, кто прошёл-проехал нынче мимо княжеского двора, оставлял следы, отливающие синевой на белом снегу в предутреннем сумраке.

«Будто недавно воротились из полуденных византийских краёв, а вот уже скоро и Колядские святки, то есть Рождество Христово…» — поправила себя Ольга.

Отойдя от круглого оконца с толстым зеленоватым стеклом, она повернулась к Красному углу и широко перекрестилась на висевшую там икону. В трепетном свете лампады очи тёмноликого святого, как живые, скорбно глядели на княгиню.

«Будто осуждает, — подумала Ольга. — Может, за то, что опять сын мой единственный не в церковь христианскую пойдёт, а на игрища бесовские. А может, дома останется? Ладомила вот-вот родить должна, хотя он такой, что и жену на сносях за собой потянуть горазд…»

За дверью послышался шорох и быстрые шаги. В приоткрывшуюся щель ловко скользнула горничная Устинья — высокая статная девушка с широко распахнутыми, будто всегда удивлёнными очами.

— Мать княгиня, — поклонилась она, — там посланцы царьградские дожидаются…

— Что это им с утра неймётся? — проворчала Ольга.

— Рекут, им в дорогу пора, Непра вот-вот станет, а путь ох как неблизкий!

Призвав ещё двух девушек, Ольга велела одевать себя к выходу. При этом с лица её не сходило выражение недовольства, и, как ни старались помощницы, княгине мнилось, что нынче они страсть как нерасторопны, и без конца делала им замечания.

Наконец, спустилась в гридницу и заняла место на троне. Терпеливо дожидавшиеся греческие посланники наконец были допущены и приветствовали Ольгу поклонами.

Потом вперёд выступил молодой посол, которого Ольга почти не знала, видно, из новых, и стал говорить на греческом. Толмач перевёл его слова с пожеланиями здравия и процветания, переданные лично великой княгине от Константина Багрянородного.

— При сём наш христолюбивый император велел вручить архонтиссе россов вот это… — Посол протянул небольшой свиток, глядя на княгиню выпуклыми чуть нахальными очами.

— Возьми и прочти! — велела Ольга толмачу.

Тот взломал императорскую печать и развернул послание.

— «Я щедро одарил тебя, Ольга, и ты обещала, когда вернёшься на Русь, прислать мне дары многие — челядь, воск, меха и многочисленных воинов в помощь…»

Закончив чтение, толмач поднял глаза и заметил, как Ольга метнула на посланников быстрый и недобрый взгляд.

— Щедро одарил… — произнесла она про себя, — да одни мои меха дороже всех его милиариссий будут!..

В сердце шевельнулся задремавший было червь давней обиды на императора Константина. Обиды на то, что он столь долго продержал её с посольством в Суде и она должна была униженно дожидаться встречи. Потом всё же принял её, назвал «архонтиссой» — просто правительницей, без всякого чина, не подписал никаких договоров, бесцеремонно предлагал себя в мужья и в завершение потребовал в знак доказательства дружбы вышеперечисленные «дары многие». И не просто потребовал, а ещё имеет наглость напоминать о них… Червь обиды всё глубже точил Ольгу.

Поджав сухие губы и в упор глядя на молодого посла, она сказала:

— Передай своему императору такие слова: когда ты простоишь у меня в Почайне столько, сколько я у тебя в Суде, тогда и дам обещанное!

По мере того как толмач переводил сказанное, лица послов вытягивались от изумления. Молодой переменился в лице, низко поклонился и вышел, за ним — всё посольство. Остался только Ольгин духовник.

После ухода греков он что-то пробормотал, несколько раз перекрестился и тяжко вздохнул.

— Великий император Константин будет весьма удручён такими словами, — произнёс наконец, как бы в раздумье, священник. — Окрестные державы ищут мира с Византией, однако не всем оказывается честь состоять с ней в дружбе…

На лицо Ольги набежала мрачная тень. Дурное расположение духа, с утра не покидавшее княгиню, придало её словам особую жёлчность:

— Занимался б ты лучше, отец Григорий, своими делами! Духовник поспешил откланяться. И, уже выйдя в сени, где его не могли слышать, рассерженно пробормотал вполголоса:

— Ох и много в тебе ещё языческой непокорности, мать княгиня, непотребной гордости и тщеславия! Ну ничего, молитвами, постом и смирением одолеем сих бесов, ничего…

И духовник направил стопы в свою деревянную церквушку.

Подоспели Колядские святки. С утра до вечера, а то и всю ночь напролёт звенели весёлые голоса, слышался скрип саней, у дверей теремов, домов, мазанок и землянок раздавались песни и колядки. Хозяева одаривали колядовщиков калачами, пирогами, копчёным салом, рыбой и всякой прочей снедью.

Ликование, задорный смех и повсеместные игрища охватили Киев, окрестные селения и всю землю русскую. Ещё бы — пришёл Коляда, родилось новое Солнце, пошёл отсчёт нового кола жизни. И кияне, напарившись в банях-мовницах, восславив чистоту и силу божескую, очистив тела и души горячей водой и обжигающим холодом мягкого пушистого снега, теперь веселились по-молодецки широко и от всей души, как привыкли делать всё — трудиться, праздновать, а если надо, то и сражаться.

Святки продолжались двенадцать дней, по числу месяцев в годовом коле. И чтоб грядущий кологод был удачным, следовало каждый день уважить песнями, плясками, подношениями и игрищами одного из двенадцати основных богов — Коляду, Велеса, Масленицу, Крышня, Ярилу, Лада, Триглава, Купалу, Перуна, Даждьбога, Макошь и Радогоща.

Ладомила с Болесей, сидя в санях на соломе, покрытой медвежьей шкурой, укутанные в собольи шубы, смеялись, глядя, как летят вниз с пригорка широкие расписные розвальни, как девушки при этом взвизгивают от испуга и удовольствия, а парни свистят и гикают. Святослав с Горицветом находились подле жён, поскольку обе были на сносях. Молодые мужья лишь прокатили их по ровному снегу, а теперь все вместе наблюдали, как дети, отроки да и многие взрослые строили снежный град, а потом, укрывшись за его стенами, швыряли друг в дружку снежными комьями. Раскрасневшиеся, вошедшие в азарт противники не хотели уступать. «Нападавшие» пошли на штурм, и началась рукопашная.

Молодые темники и не заметили, как сами втянулись в сражение. Увлекшись, они уже ничего не видели, кроме летящих в их сторону снежков. То один, то другой из бойцов летел в сугроб, вскакивал и, отфыркиваясь, вновь бросался в схватку.

— Святослав! Горицвет, сюда! — взывала Болеся.

Видя, что её не слышат, она выскочила из саней, вихрем налетела сзади на Горицвета и так толкнула его в плечо, что юный темник кубарем полетел в сугроб, теряя шапку. Святослав от такого зрелища зашёлся смехом, но тут увесистый ком полетел ему прямо в голову, и княжич, уклоняясь, сам не удержал равновесия и свалился в сугроб. Болеся, отряхивая шапку мужа, заулыбалась, но тут же, взглянув в сторону саней, спохватилась:

— Кричу вам, воители оглашенные, а вы будто дети малые… Поехали, Ладушке худо, видать, начинается! — выпалила она.

Увязая в снегу, все побежали к саням. Ладомила, побледнев лицом, как-то виновато взглянула на друзей. Было ясно, что ей уже не до веселья. Горицвет схватил вожжи, Святослав подсадил Болесю, и сани тронулись с места.

В тереме тотчас начались суета и хлопоты. Горничные и сенные девушки сновали туда-сюда, готовя всё необходимое. Срочно была вызвана повивальная тётка, которая часто помогала роженицам. Ладомила сама попросила об этом, поскольку по молодости и неопытности ещё стеснялась мужчин-волхвов.

К ночи душераздирающие крики роженицы стали слышны во всём тереме. Святослав, сидя в дальней горнице на лаве, почти телесно ощущал боль и страдания жены. И хотя их разделяли несколько стен, он, кажется, воспринимал каждый вздох Ладомилы. Вспоминая волховскую науку старого Велесдара, старался мысленно облегчить её родовые муки.

Однако время шло, а с ним нарастала тревога. К утру Ладомила не разродилась. Уставшая тётка, выйдя из светлицы, сказала, что у роженицы узкие чресла, а у ребёнка большая головка, поэтому он никак не может выйти.

— Боюсь, как бы не убил мать… — тяжело обронила тётка. — Зови волхвов.

Святослав велел немедля послать гонца на Капище. Всю ночь и утро княжич метался по горнице, забыв о еде и сне. Он только раз вышел из светёлки, когда услышал, что прибыли посланные Великим Могуном кудесники. Те велели немедля раскрыть двери в светлице роженицы и в сенях и даже отворить теремные ворота, «дабы ничто не препятствовало свободному выходу плода», а сами начали готовить какие-то зелья и читать заговоры.