Идрис Базоркин - Из тьмы веков
Когда они были уже далеко, соседка Суврат, вместе с другими провожавшая их, вытерла слезы, высморкалась и сказала:
— Когда родители проклинают детей или дети родителей, это уж непременно сбудется! Вот и началось… Такую корову повели!..
7Прошло несколько дней. Хабары[108], вызванные смертью старшины, постепенно стихали. Стало известно, что Гойтемировы тайно узнавали: не причастны ли к этому делу эгиаульцы, Калой. Но все, на кого можно было подумать, оказались вне подозрений. Калой же весь день, в который случилось несчастье, был с Хасаном-хаджи — лучшим другом покойного. Подозрения отпали. Все было приписано случайности и слабости старика.
А тоска продолжала точить Калоя. У него были деньги. Но на что они? Что он купит за них? Зерно? Одежду? Зачем все это ему теперь, когда нет Зору? Ведь приди к нему эти монеты немного раньше — у него в доме поселилось бы счастье. Он засыпал бы ими глаза Батази и выкупил ее дочь.
Проклятые деньги, бедность и жадность!..
Стараясь уйти от печали, он вспомнил тех людей, с которыми встречался в последние дни. Только тот, кто видит разных людей, кто вечно не сидит на месте, только тот набирается ума и узнает жизнь, решил он. Не зря же Хасан-хаджи и Гойтемир считались умнее всех в горах. «Рыскающая лиса лучше волка-лежебоки».
Но все равно думы его часто возвращались к Зору. Иногда образ ее сливался с образом Наси. Она представлялась ему такой же ласковой и теплой, как эта случайно пришедшая в его судьбу женщина.
Вернулись с поминок родители Зору. Калой сначала испытывал к ним только неприязнь, а потом это чувство перешло в ненависть. Видеть их, слышать их голоса, приветствовать при встрече стало для него невыносимой мукой.
Самовар, гойтемировские ковры, новое платье на Батази, бешмет на отце Зору — все напоминало ему о том, что из-за этих тряпок, из-за этого добра он лишился ее. Нарастало чувство гнева, оно затмевало ясность ума. И однажды, хмурым вечером, когда над горизонтом ползли низкие тучи и цеплялись за башни, Калой вскочил и кинулся вон из дому.
Орци в удивлении выбежал за ним.
Калой перепрыгнул через забор и направился в башню Пхарказа. Когда он ворвался к ним, Пхарказ полулежал на нарах, а Батази готовила ужин.
Появление Калоя было неожиданным. А выражение лица его не предвещало ничего хорошего.
— Здравствуй! — приветствовал его хозяин.
— Счастлив твой приход! — как можно мягче сказала Батази, прикрывая брошенную им дверь. — Садись. Садись! Мы так давно не видели тебя.
Калой не ответил на приветствие, и уже это одно было знаком величайшей вражды.
— Когда я вас вижу, когда слышу, — сказал он, — меня трясет! Вы больше не будете жить рядом!
Батази почудилось, что в его впалых глазах зажглись раскаленные угли.
— Что мы тебе сделали?! — воскликнула она.
— Ты в своем уме, мальчик? — слезая с нар и в удивлении глядя на него, спросил Пхарказ.
Но Калой не слышал их.
— Я ненавижу вас! — крикнул он и замолчал. Молчали и старики.
— Наши деды, отцы жили рядом. Между нами был мир. И вас я с детства считал своими. А вы — чужие! Жадные! Злые! Вы продали ее! Продали меня! За что?! За сколько? Вы не люди! Зору взяла с меня слово, а то я перебил бы всю вашу и их породу! Да падет на ваши головы грех за дочь! За меня!
— Послушай, Калой… — хотел что-то сказать Пхарказ. Но Калой не дал говорить.
— Если можно продать соседа, друга, дочь, — значит, нет у вас ничего, что не продается! Вас можно купить, впрячь в ярмо и возить на вас навоз! И это не будет стоить дорого. Но я заплачу дороже, чтоб никогда в жизни не видеть крысиную жадность ваших глаз! Если б вы знали, сколько денег теперь у меня, вы бы нанялись ко мне в слуги!
Он захохотал.
Запустив руку в карман, Калой все с тем же смехом достал горсть монет и швырнул их в лицо ошеломленной Батази.
Золотые и серебряные кругляшки полетели ей в подол, покатились по полу… Сколько белых кругляшек — столько баранов… Сколько красных — столько коров… Боже мой! Как много!!! Сердце Батази забилось, как заяц в петле. Она кинулась на четвереньки, ползала по полу, собирая деньги. А Пхарказ, высокий, худой Пхарказ, уронил на грудь голову, опустил плечи и, придавленный словами соседа, согнулся, как перед судом.
Калой внезапно оборвал смех.
— Хватит? — спросил он.
Пхарказ и Батази смотрели на него, как на сумасшедшего. Да он и в самом деле был сейчас не в своем уме.
— Хватит? Я вас спрашиваю! — закричал он.
— Что хватит?.. — дрожащим голосом спросила Батази, все еще стоя на четвереньках и сжимая в горсти собранные монеты.
Гнев клокотал в Калое.
Он подошел к их очагу, схватился за священную цепь.
— Добрые и злые духи этого дома! Души умерших предков Пхарказа, хозяева башни! — закричал он, вглядываясь в темные углы башни. — Вы, которые получали пищу от этого очага, отныне будете жить в моей башне! Здесь больше не будет огня… Отныне в огне моего очага будет ваш огонь и доля вашей еды! Добрые и злые духи этого дома! Предки! Я клянусь вашей очажной цепью, за которую я заплатил вот тем золотом и серебром, что вы видите в руках у этой проклятой женщины, клянусь этой цепью и этим огнем: завтра, когда поднимется солнце, оно увидит эту башню в огне вместе с людьми, если они не успеют покинуть ее! Амин!
Калой дернул за цепь. Перекладина, на которой она висела не одну сотню лет, переломилась. Калой схватил горящую головешку, залил водой очаг и ушел, унося цепь и огонь Пхарказа.
Старики остолбенели. Первой зашевелилась Батази. Она вытащила из-за пазухи тряпочный мешочек, который висел у нее на шнурке, и пересыпала в него из дрожащей ладони деньги. Пхарказ согнулся, шурша чувяками, доплелся до очага, упал на колени, сунул руку в мокрую, еще горячую золу и долго шарил в ней… Но там не осталось ни одного живого уголька.
— Потух… Огонь отцов… Потух… — едва слышно прошептал он и зарыдал.
В эту ночь до утра не гас свет в окнах башен Калоя и Пхарказа. А на заре, никому ничего не сказав, ни с кем не попрощавшись, погрузив свой скарб на быка и ослов, Батази и Пхарказ покинули Эги-аул, молча подгоняя полученных от Гойтемира коров и мелкую скотину.
На последнем повороте Пхарказ остановился. Остановилась и Батази.
Сколько раз, с самого детства и до этого дня, возвращаясь домой и увидев свой аул и башню, Пхарказ уже издали чуял домашнее тепло, испытывал радость. И вот теперь он смотрел на это гнездовье отцов в последний раз, уходя из него без доброго слова вслед, без дружеских рук на прощание… Это был конец, за которым для него уже не могло быть начала…
А Батази вспомнила, как привезли ее в эту башню с еще больших высот. И Эги-аул, и эти горы тогда казались ей равниной. Но и на этой земле для нее ничего не нашлось, кроме вечного труда, который никак не мог одолеть вечную нужду.
— Не жалей! — сказала она мужу. — Купим домик, землицы и хоть на старости распрямим свои кости! Послал же нам Бог дурака, который за свою глупость и эти камни высыпал золото! Ты думаешь, он получил это богатство от отца? — зашептала она Пхарказу. Но тот, казалось, даже не слышит ее. — Глупости! Бабы болтали, что это он со своими братьями-дружками царскую почту разнес! Сказать бы об этом теперь нашему другу пристопу, так мы б быстро вернулись сюда, а его и след замело бы в Сибири!
Пхарказ побледнел, посмотрел на нее так, что она попятилась, закрываясь рукой.
— Если я когда-нибудь еще услышу!.. — прохрипел он и огрел ее посохом. — Гони ослов!!!
Батази подхватилась и, как ошалелая, рысью погнала стадо, прижимая к груди мешок с деньгами. «Вот так бы тебя в первый день женитьбы, — подумал Пхарказ, глядя ей вслед, — так не пришлось бы мне теперь плестись на старости лет цыганом бездомным! Были бы у меня и дочь, и зять, как сын, и башня! Да опоздал я на целую жизнь…»
С первыми лучами солнца Калой вышел во двор и понял: Пхарказ ушел. Это была и боль и облегчение. Он перепрыгнул через забор, поднялся на их терраску.
Воспоминания обступили его. Здесь жило все его счастье, и вот оно исчезло… Пусто… Вечный холод потухшего очага…
В ярости Калой вырвал дверь из каменных ступиц, сбежал вниз и завалил опору терраски. Она затрещала и рухнула вместе с лестницей, чуть не задавив его…
Башня стала мертвой.
Когда немного позже соседи погнали скот на водопой, они не поверили своим глазам.
— А где же Пхарказы? — спросил кто-то из них Калоя.
— Уехали! — мрачно ответил Калой.
— А кому же оставили башню?
— Мало их тут без хозяев? Вот и ей отныне стоять пристанищем сов и сычей!
И на мгновение страшным призраком встала перед ним такая же башня замка Ольгетты… Проклятая башня из тьмы веков!
Глава пятая
Праздник божьеликой Тушоли
1Три дня Наси оставалась у сына вместе с другой женой и сыновьями Гойтемира. Принимала соболезнования односельчан и гостей. А на четвертый вернулась в горы, где был главный дом старика и где прошла вся его жизнь.
