Элисон Уир - Трон и плаха леди Джейн

— Посмотри на меня, — требует он. — Смотри на меня, Джейн.

— Не могу, — шепчу я.

В ответ он хватает мою руку и направляет ее к своему напряженному члену. Я испуганно вздрагиваю, открываю глаза и снова переживаю потрясение от того, что вижу и ощущаю. Он как будто живет собственной жизнью, ибо бьется и раздувается у меня под рукой. Он ужасно огромный.

Гилфорд начинает меня трогать, лихорадочно ощупывает от груди до бедер.

— Сожми меня, — требует он, тяжело дыша. — Ну же! Крепче!

Я робко сжимаю пальцы.

— Сильнее! — пыхтит он. — Крепче!

Моя ладонь сдавливает его тугое достоинство. Просто невероятно, каким он сделался большим; я невольно отдергиваю пальцы и в страхе шепчу:

— А мне не будет больно?

Он не отвечает. Он покраснел лицом и словно бы меня больше не замечает. Он хочет только моего тела. Он корчится, яростно трется об меня и пыхтит все тяжелее. Его сила пугает меня; я вскрикиваю, когда он толкает меня локтем, но он не обращает внимания. Внезапно он приподнимается на предплечье и свободной рукой рывком раздвигает мне ноги. Его пальцы дерзко исследуют секретное место меж них, поспешно ласкают каждую складку и вдруг нежданно, свирепо вторгаются внутрь. Горячая игла боли пронзает меня, из глаз невольно брызжут слезы, и я изо всех сил стараюсь оттолкнуть его руки, но он слишком сильный, чересчур настойчивый, он яростно проталкивает свои грубые пальцы все глубже, испытывая и раня меня.

— Держи меня! — рычит он, наконец отнимая руку, и сует мне в ладонь свой пульсирующий член, который, кажется, стал еще больше, чем прежде. Он крайне возбужден, животное, объятое жаждой удовлетворить свою единственную примитивную страсть.

— Пусти, ты, сука. — Он злобно отбрасывает мою руку. — Не сейчас.

Затем он наваливается на меня, придавливая сверху, и с силой заталкивает в меня свой член. Он толкает глубже и глубже, причиняя мне жуткую, острую и пронзительную боль. Я бы закричала, но он впился губами мне в губы, и я могу только хныкать и стонать, ерзая под ним, почти задыхаясь и молясь, чтобы он перестал. Но он все бьется о меня, двигаясь все быстрее и быстрее, не зная пощады и заботясь лишь о своем удовольствии. Но вдруг он, слава богу, прекращает свои ужасные толчки, напрягается и замирает, больно и крепко вцепившись в меня и задыхаясь, как будто в агонии. Я чувствую, как его семя извергается внутри меня, прежде чем он обмякает на мне и его член медленно ослабевает.

Пытка закончилась. Я лежу под ним истерзанная, изнасилованная, оскверненная, и не смею пошевелиться. Так вот о чем поэты сочиняют такие божественные вирши? Да как может женщина получать удовольствие от такого зверского совокупления? Боже милосердый, неужели мне придется снова это вынести?

К несказанному моему изумлению, я замечаю на лице Гилфорда, рядом со мной на подушке, сонную улыбку. Он все еще лежит на мне, тяжелый, волосатый и потный, и я едва могу дышать.

— Как славно, — хрипит он. — Очень славно. Ты такая тугая. Мне было так приятно.

От горя я не могу вымолвить ни слова. Боль терзает все у меня внутри.

Гилфорд хмурится:

— Что с тобой?

— Это было ужасно! — вырывается у меня, и слезы переполняют глаза. — Ужасно. Хуже, чем мне рассказывали. Ты сделал мне больно. — Я уже не могу сдержать слез. — Больно, больно…

— Да не может такого быть, — говорит он так, будто я устраиваю шум из ничего.

От этого я начинаю плакать еще горше.

Гилфорд скатывается с меня и лежит, уставившись в полог кровати. Простыни все сбились, непристойно обнажив его тело, теперь вялое и влажное. Его член покрыт кровью. Моей кровью.

Я тяну на себя одеяло и сворачиваюсь калачиком, отвернувшись от него. Несмотря на мои громкие жалостные всхлипы, он и не пытается меня утешить.

— Да что стряслось? — раздраженно спрашивает он. — Боже, что ты за нытик! Почему я только раньше не догадался, что ты такая. А может, я тебе не нравлюсь и ты бы лучше спала с этим своим недотраханным учителем?

Это уже невыносимо.

— Как ты смеешь оскорблять меня! — кричу я.

— Ты моя жена, черт побери, — отвечает он. — Я буду с тобой делать все, что сочту нужным. А теперь соберись и вытри сопли.

В ответ я разражаюсь еще одним потоком слез.

— Ах, да ну тебя к черту! — ругается он и откатывается от меня, таща с собой одеяло. Я лежу голая, беззащитная и уязвимая, нащупывая под подушкой свою сорочку. Но Гилфорд тут как тут. С лицом, сверкающим гневом и чем-то еще, он встает на колени, хватает мои руки железной хваткой и прижимает их обратно к подушке. При виде моей беспомощности он, к несчастью, странно и мгновенно меняется. Его лицо искажается похотью, и, нагнувшись, он начинает грубо сосать мои груди, тиская их одной рукой, а другой сжимая свой член.

— Нет! — кричу я, отталкивая его изо всех сил.

Он бьет меня по щеке и рычит:

— Да! Ты будешь доставлять мне удовольствие. Когда я захочу и так часто, как я захочу. — Он нависает надо мной, раздвигает мне ноги своими коленями, затем грубо и нетерпеливо вторгается в меня. Меня ослепляет острая как нож боль, но мой муж, озверев от похоти, не слышит моих жалостных криков.

— Ты станешь послушной, ты, сука. — Он, задыхаясь, содрогается в оргазме.

Не иначе, я умерла и попала в ад.

Несколько часов я лежу без сна на краю кровати, как можно дальше от Гилфорда, погрузившись в свое горе. Под конец я засыпаю от усталости. Когда я просыпаюсь, его уже нет и настало утро. Я несмело сажусь и обследую свое израненное тело. На простынях засохла кровь.

Когда входит миссис Эллен, чтобы одеть меня, я уже более или менее привожу себя в порядок, но она видит по моему лицу, как я страдаю, ибо молча обнимает меня, пытаясь утешить, как в детстве. Она догадывается, что даже ей я не могу рассказать о том, что случилось со мной.

— Ну, что, теперь полегче, детка? — говорит она, подавая мне рубашку.

Если кто-то в доме и слышал ночью мои безумные крики, то ни словом, ни взглядом не выдает этого. Мне больно сидеть, стоять и ходить, и завтрак я съедаю усилием воли, скрывая ото всех свое отчаяние. То, что со мной проделали, — слишком стыдно и ужасно для слов, и гордость не позволяет мне кому-либо открыться. Я чувствую себя грязной и обесчещенной.

Гилфорд, по словам миссис Эллен, уехал на рассвете, поскольку ему, очевидно, не терпелось вернуться в Гринвич. Я думаю, он не хотел со мной встречаться. Даже мои матушка и батюшка смотрят на меня с тревогой. Миледи отводит меня в сторону и спрашивает:

— Правильно я понимаю, что ты на самом деле стала женой Гилфорда?

Я могу только кивнуть. Я не в силах об этом говорить.

— Что ж, надеюсь, вскоре ты обнаружишь, что беременна, — говорит она. — Тогда ты поведешь более нормальную жизнь и бросишь свои заумные идеи. Я уже жалею, что мы дали тебе такое хорошее образование — у тебя возникли вредные фантазии и недовольство своей судьбой. Что ж, так или иначе, ты теперь поймешь, в чем состоит твой истинный долг.

Я вне себя от горя, вспоминая мир, который потеряла и в который никогда не вернусь. Сама мысль о беременности наполняет меня страхом. Беременность и роды — это те опасности, которым я теперь открыта, хотя и не по своей воле. Подобно остальным женщинам, я теперь обязана рисковать жизнью, чтобы обеспечить мужа наследниками. Через год, с ужасом понимаю я, я могу умереть.

Проходит неделя, а Гилфорд, слава богу, не возвращается. Вследствие болезни и пытки в супружеской постели я чувствую слабость. Сердце мое окаменело, налившись свинцом скорби и стыда. Думаю, миссис Эллен тревожится обо мне, ибо она жалуется, что я отощала и совсем ничего не ем и что если так будет продолжаться, то я никогда не наберусь сил. А мне это совершенно безразлично.

Я снова вернулась в дом, наполненный горькими и светлыми воспоминаниями о Екатерине Парр. Как я была тогда счастлива и как жаль, что мы порой осознаем свое счастье, только когда оно проходит. Ну а теперь, вместо доброго наставничества покойной королевы, я нахожусь под жестокой властью матушки, которой нет дела до моих страданий и которая пользуется любой возможностью меня отчитать. Так, если Гилфорд до сих пор не явился, то это, должно быть, потому, что во мне есть некий изъян.

В Челси я веду тихую жизнь. Когда король серьезно болен, иначе просто невозможно. Я провожу дни, пытаясь сосредоточиться на занятиях и молясь, чтобы меня не отвлекли визиты моего мужа. Я постепенно поправляюсь, и, к моему крайнему облегчению, месячные начинаются в срок. Я смею надеяться, что Гилфорд не сочтет возможным повторить этот чудовищный супружеский акт, поскольку я его сильно разочаровала. В конце концов, он не старший сын у отца, обязанный продолжить род, а у меня есть сестры, которые могут нарожать моим родителям внуков. Если бы они все оставили меня в покое, с моими книгами и письмами, я бы с удовольствием уединилась, в стороне от жизни, да и от всего мира.