Михаил Ишков - Траян. Золотой рассвет

Первым нарушил молчание хозяин.

— Что ты хотел сообщить, Лупа?

— Меня послали предупредить, что в городе появился Сацердата.

Ларций невольно вздрогнул.

— Кто послал?

— Порфирий и Павлин.

— С какой стати Порфирию и Павлину сообщать о появлении своего сообщника?

— Они до смерти боятся его, Ларций. Они напуганы.

Обращение по имени покоробило Лонга, однако известие о возвращении Сацердаты напрочь придавило неуместное, кичливое раздражение, тем более что теперь Лупа — вольноотпущенник.

Пусть его.

— Расскажи все с самого начала.

— С какого именно начала? — улыбнулся Лупа.

Улыбка неожиданно осветила его лицо, оно заметно подобрело. Ларций внезапно поймал себя на мысли, что ему хватило короткого разговора, мимолетного общения с прежним своим рабом, чтобы вполне привыкнуть к его уродству. Очень помогла улыбка, она украсила Лупу, сделало его лицом приятным, разве что немного смешным. Ларций почему‑то вмиг уверился, что парень пришел с добрыми намерениями.

— Тебе выбирать, Лупа, — кивнул Ларций. Затем, как бы подтверждая, что готов разговаривать со своим бывшим рабом на равных, добавил. — Можешь сесть.

Они сели. В этот момент за спиной Ларция послышался женский голос.

— Начни с начала.

Ларций обернулся. В проходе, соединявшем кабинет с внутренним двориком стояла Волусия. Слабый свет свечи осветил ее лицо, укутанное в покрывало тело. Покрывало она придерживала на груди обеими руками, плечи были чуть оголены. Волусия была прекрасна, как может быть прекрасна красивая, здоровая женщина, только что с наслаждением отведавшая мужской ласки и ждущая ребенка. Беременность была заметна даже под свободно свисающей тканью. Женщина подошла ближе, долго разглядывала Лупу, слезы покатилась по щекам, однако она быстро справилась со слезами и торопливо заговорила.

— Прости, я не доглядела…

— Что ты, госпожа! — заволновался юноша.

Он вдруг заговорил быстро, затеребил руками.

— На все воля богов. К тому же я теперь богат. Регул расщедрился. Это, конечно, не возместит гладкость лица, но все же какое‑то утешение. Регул ни минуты не может обойтись без меня. Он редкая тварь, — неожиданно успокоившись, с мудрой улыбкой добавил Лупа. — Трус, зануда и жадина…

— Давай к делу, Лупа, — прервал его Ларций.

— Лечили меня долго, — начал гость. — Калечили час, а лечили месяц. Было больно, но утешением для меня были воспоминание о госпоже, — он кивком указала на Волусию. — Ради этих воспоминаний я согласился. Когда на меня посыпались милости патрона — он отписал мне очень щедрый легат, — я не сразу привык, что меня одевают, за мной ухаживают. Теперь Регул не отпускает меня ни на шаг, требует, чтобы я рассказывал ему обо всем, что он не видит вокруг. Сначала Порфирий и Павлин страшно завидовали мне. Полагаю, они сговорились убить меня, однако я улучил момент и доходчиво объяснил — нам надо держаться вместе, иначе не выжить. Знал бы ты, Ларций, сколько желающих получить наследство Регула или хотя бы богатый подарок, повалило в наш дом. Это было настоящее нашествие. Сначала до хозяина допускали всех подряд. Гости тащили все, что попадало под руку. Это продолжалось до тех пор, пока я не ограничил поток посетителей. Кое‑кто сумел пожаловаться на меня, однако я пригрозил Регулу гневом императора, если он и дальше будет позволять всяким проходимцам хозяйничать в его доме. У тебя есть верные слуги, заявил я — Порфирий, Павлин и я, несчастный, богами отданный тебе в услужение. Гони этих, так называемых гостей. Их толпы, они шарят по всем углам. Благородные попрошайки ведут себя в твоем доме как хозяева. Знаешь, что они говорят? Зачем тебе сто двадцать миллионов, если ты и один ас различить не можешь. Хочешь разориться, дождаться, когда тебя, как нищего, вычеркнут из списков сенаторов? Они покушаются на твои статуи!

Ларций, госпожа, он не поверил!!!!

Он полагал, что его статуи — это святилище под открытым небом! По парку следует ходить исключительно на цыпочках. Пришлось спустить его с небес на землю. Я вывел его в парк и дал ощупать пустой пьедестал, где ранее находилась статуя, изображавшая его произносящим речь в сенате. Он, бедняга, едва в обморок не упал — опустился на землю и зарыдал. Я отвел его в дом, а сам продолжал убеждать — тебе необходимы верные люди. Мы скрасим твои дни, окружим заботой, ты ни в чем не будешь нуждаться, только распорядись, чтобы мы имели возможность допускать до тебя тех, кто искренне сочувствует, кто желает добра. Порфирий и Павлин сначала перепугались, молчали, будто воды в рот набрали, потом горячо поддержали меня. Они оказались милыми и многознающими людьми. Правда, мимо кармана ближнего никто из них лапу не пронесет, так и запустит по локоть, но Юпитер им судья.

Я благодарен им за то, что они разъяснили мне, что уродство в Риме ничего не значит.

Безобразие — это тьфу!

Пустое мнение, дешевка!..

Сказать по правде, я уже успел убедиться, что так оно и есть, и, если умело пользоваться уродством, оно дает известные преимущества. К нему начинают испытывать жгучий интерес. Согласись, госпожа, Рим — странный город, не так ли?.. Раньше я был глуп, наивен, отказывался верить очевидному. Собирался устроить покушение на императора. Отомстить за поруганную родину. Хвала Эросу, он наставил меня на путь истинный.

Спрóсите, кто этот «он»?

Это неважно.

Так вот, Павлин, взявший меня под свое покровительство и воспылавший ко мне отцовскими чувствами — по крайней мере, он так говорит, — как‑то спросил меня, чего более всего я желаю? Присутствовавший Порфирий укорил приятеля, посмеялся над его скудоумием. Дылда до сих смотрит на меня, как на приблудного пса, выхватившего у него из‑под носа вкусную косточку, однако ему хватает соображалки, чтобы не давать воли зависти. Разговаривает со мной назидательно, ведет себя как ритор. Он обратился к Павлину — чего может желать молодой здоровый парень? Конечно, потискать девку. Я и вправду очень желал этого, но страх, что мое лицо оттолкнет кого угодно, кроме разве что самых продажных и безобразных шлюх, убивал всякое желание.

Когда я признался, они долго смеялись надо мной, потом посоветовали выманить у патрона деньги и посетить веселое заведение. Они объяснили, что в Риме полным полно красавиц, которых ничуть не испугает моя физиономия. Они только и жаждут наградить меня любовью, их интересует, что у меня в кошельке, а не на роже. Их можно найти где угодно — в порту, в окружающих лесах, даже на кладбище — эти самые дешевые. Кто бы мог подумать, что столица мира буквально забита цветочницами, предлагающими цветы и себя, булочницами, торгующими хлебом и женской сладостью — и то, и то вразнос, — лотошницами, флейтистками, циркачками. Мои новые наставники предложили проводить меня туда, где со мной будут обращаться как с писанным красавцем, где всякое мое желание будет исполняться незамедлительно и, если мне, например, по сердцу гимны, воспевающие мою несравненную красоту, найдется толпа желающих исполнить гимн. Там я смогу выбрать любую красавицу и поступить с ней так, как мне заблагорассудится. Я не поверил, и они отвели меня в лупанарий.

Он усмехнулся, потом добавил.

— Забавно звучит — Лупа отправился в лупанарий.

— Да, — согласился Ларций, — звучит забавно.

Волусия засмеялась, заплакала. Все трое почувствовали себя свободней, раскованней.

Меду тем Лупа продолжил.

— Там мне приглянулась молоденькая девица. Я всегда был робок с девицами, даже на родине, разве что на весеннем празднике или на празднике урожая, однако Павлин сразу заметил мой интерес. Он тут же поговорил с красоткой, и Эвридика убедительно доказала, что в таком деле, как любовь, уродство не помеха. Поверьте, она говорила искренне, и я растаял. Она объяснила, стоит показать любому римскому гражданину золотой аурелий, и он вмиг забудет, что у меня отсутствует нос, нет уха и я клеймен паскудной надписью. Кстати, надпись я скоро выведу — Порфирий нашел мне умелого врача который обещал особым образом наложить швы на лоб, а после заживления наклеить поверх швов особого рода пластырь, который скроет клеймо.

— Да, — подтвердил Ларций, — в Риме есть такие искусники. Жалко, ухо и нос они тебе пришить не смогут.

— Насмешничаешь, префект, а того не ведаешь, что не ради тебя, а только ради госпожи, — он кивком указал на Волусию, — я решился прийти к тебе. Впрочем, зачем врать. О госпоже я подумал в последнюю очередь.

Прежде всего, я, Порфирий и Павлин заботимся о себе.

Живем мы безбедно, Регул мне ни в чем не отказывает, я пою его особыми настоями из трав, они придают силы слепцу, мне радостно делиться с компаньонами. Всех приблудных просителей мы отвадили с помощью бегающих по парку молосских псов. Если к нам наведается благородный, ему вежливо сообщат, что хозяин отдыхает и просил себя не беспокоить. У меня обнаружился редкий дар, я могу подделать любой голос. Не отличишь.