П. Васильев - Суворов. Чудо-богатырь
— А и я, дяденька, видел красного, — подхватил молоденький рекрут.
— И я, и я, — вторили другие солдаты.
— Видел и я, — сказал молчавший до того времени седой гренадер. — Под командой Александра Васильевича я давно служу, почитай — с полковничьего чину, когда он еще в Польше полком командовал… Не раз я видал красного всадника, он всегда является тогда, когда батюшке нашему Суворову туго приходится… и всегда из беды выручает…
— Кто бы это мог быть? — недоумевали солдаты.
— Кто? — переспросил старый гренадер. — Святой благоверный великий князь Александр Невский, — закончил он с уверенностью.
На этом солдаты согласились, вскоре в русском корпусе говорилось об участии в бою св. Александра Невского как об истине непреложной.
Под вечер союзники расположились на отдых бивуаками под Мартинешти. Принц Кобургский, в сопровождении огромной свиты, приехал к Суворову. Молча бросились они друг другу на шею и крепко обнялись. Офицеры и генералы следовали примеру своих предводителей; взаимные приветствия, объятия и поздравления были тем искреннее, чем труднее далась победа. Суворов и на этот раз отличил перед всеми Карачая, назвав его истинным героем, больше всех других содействовавшим победе.
Принц в горячих выражениях благодарил Суворова.
— Мой добрый друг, мой милый друг, несравненный учитель, вы дважды привели меня к победе, — говорил он. — К моему благоговению перед вами присоединяется благоговение австрийской армии, которая с гордостью будет рассказывать на родине о своих подвигах под начальством вашим.
Принц в порыве благородной признательности преувеличивал. Австрийский корпус не был подчинен Суворову, бывшему чином ниже Кобурга.
Австрийский военачальник и его свита остались ужинать у Суворова. Возбуждение было так велико, что ели меньше чем говорили. Упорный бой вспоминался в мельчайших подробностях, говорили о всех мелочах, и заздравные тосты следовали один за другим.
К концу ужина возвратились казаки и арнауты, преследовавшие бежавших турок. Им удалось захватить богатую ставку визиря и взять в плен его адъютанта. Среди добычи оказалась и масса железных цепей, назначение которых для всех было непонятно.
— Спросить пленного, — приказал Суворов.
— Эти цепи предназначались для заковывания пленных австрийцев, — отвечал адъютант великого визиря.
Суворов засмеялся.
— Поторопились слишком, — сказал он, — или так в победе были уверены?
— Не было причин сомневаться, спокойно и с достоинством отвечал пленник. — В прошлом году мы два раза разбили австрийцев, почему же не ожидать было победы и теперь.
Свидетель этого разговора, принц Кобургский, покраснел.
— Да, но тогда генерала Суворова не было с нами, — промолвил он не без некоторого смущения.
На другой день Суворов собственноручно написал реляцию о бое, но Потемкин, извещенный уже о победе, не ожидая реляции, писал к нему: «Обнимаю тебя лобызанием искренним и крупными словами свидетельствую мою благодарность. Ты, мой друг любезный, неутомимо своею ревностью возбуждаешь во мне желание иметь тебя повсеместно… Если мне слава, слава, то вам честь, честь…»
Государыня была еще в большем восторге. В придворной церкви был отслужен благодарственный молебен при огромном стечении приезжих; архиереи говорили речи, императрица цитировала окружающим письмо Суворова, полученное его дочерью, где говорилось, что в самый день рымникской победы он очень много лет назад разбил Огинского.
Всегда щедрая государыня на этот раз особенно благоволила победителю, хотя главные награды были ею даны по совету Потемкина.
«Ей, матушка, он заслуживает вашу милость, — писал светлейший императрице про Суворова, — и дело важное: я думаю, что бы ему, но не придумаю. Петр Великий графами за ничто жаловал; коли б его с придатком Рымникский».
В следующем письме он просит государыню наградить Суворова Георгием первого класса.
Императрица пожаловала героя титулом графа Русской империи с прозванием Рымникского, распорядилась вручить ему орден Георгия 1 класса, бриллиантовый эпотель и весьма ценную шпагу.
«Хотя целая телега с бриллиантами уже накладена, — ответила императрица светлейшему, — однако кавалерии Егория большого креста посылаю по твоей просьбе, он того достоин… осыпав его алмазами, думаю, что казист будет…» Но этим Екатерина не удовольствовалась и послала еще для Суворова бриллиантовый перстень.
Сообщая ему о монарших наградах, Потемкин писал: «Вы, конечно, во всякое время равно, приобрели славу и победы, но не всякий начальник с равным мне удовольствием сообщил, бы вам воздаяние, скажи, граф Александр Васильевич, что я добрый человек, таким буду всегда».
Заслуги Суворова были признаны и австрийским императором, пожаловавшим ему титул графа Священной Римской империи. Принц же Кобургский был пожалован чином фельдмаршала.
Глава XXV
Прошел год после описанных событий. Дела изменились, Австрия вышла из союза.
С глубокой горестью Суворов простился с принцем Кобургским, в особенности горевал принц. Прощание их было самое сердечное. С дороги принц писал своему русскому другу:
«Моя полнейшая вам преданность, мой дивный учитель, не уменьшится никогда, ни от пространства, ни от времени. Я умею ценить вашу великую душу. Нас связали великие события, и я беспрестанно находил поводы удивляться вам, как герою, и питать к вам привязанность, как к одному из достойнейших людей в свете. Судите же, мой несравненный учитель, как тяжело мне с вами расставаться».
Заканчивая письмо, принц заверяет, что, несмотря на свою высокую должность фельдмаршала, продолжает состоять в его распоряжении и это послужит только к укреплению дружбы, которая родилась на Марсовом поле и окончится в полях Елисейских. «Одобрение целого света для меня не так приятно, — писал принц, — как ваша похвала, мой несравненный, уважаемый друг. Вам я обязан наибольшей долей своей боевой репутации».
Грустил и Суворов. Огорчала его разлука с принцем Кобургским, с которым он сблизился, печалило расставание и с фон Франкенштейном, который сделался для него дорог, как сын любимой женщины. Но пришлось покориться участи, и старик в первый раз в жизни стал желать скорого окончания войны. Кончится война, думал он, Наташа выйдет к тому времени из монастыря, возьму ее и поеду отдыхать к прекрасной графине Анжелике.
Война действительно окончилась быстро благодаря ему же, хотя мечтам посетить прекрасную графиню суждено было исполниться не скоро.
Суворов стоял со своим корпусом под Галацом и ожидал прибытия адмирала де Рибаса, чтобы совместно с ним и его флотилией начать действия. Адмирал же с генералами Гудовичем и Самойловым осаждали в это время Измаил.
На дворе стояла промозглая погода. Была середина октября. Топлива недоставало, солдаты мерзли и голодали, болезни косили их все больше и больше, и осада не подвигалась. Правда, войск было мало, а Измаил был крепостью сильной, первоклассной.
Потемкин ясно видел, что без Суворова не обойтись, и послал ему приказ принять командование осадным корпусом.
«Моя надежда на Бога и на вашу храбрость, — писал светлейший, — поспеши, мой милостивый друг… Много там разночинных генералов, а из того выходит всегда некоторый род сейма нерешительного… Огляди все и распорядись и, помоляся Богу, предпринимайте».
В то время, когда Потемкин посылал такое письмо к Суворову, генералы под Измаилом собрались на военный совет. Де Рибас попробовал было послать сераскиру предложение сдаться, но тот надменно отвечал, что не видит кому.
Потолковали генералы на совете, потолковали да и решили, что результаты штурма будут сомнительны, для блокады мало войск да и провианту, и разумнее отступить.
Такое решение совета Потемкин получил после отправки своего письма к Суворову и призадумался. Ответственность была слишком велика. Не желая брать ее на себя, он уведомил Суворова о постановлении совета, закончив свое письмо следующими строками: «Предоставляю вашему сиятельству поступать тут по лучшему вашему усмотрению, продолжением ли предприятия на Измаил или оставлением оного».
Предписание главнокомандующего о назначении Суворова под Измаил было получено там 27 ноября. Де Рибас, готовившийся в тот вечер отплыть к Галацу, остался, сообщив об этом Суворову, добавив: «С таким героем, как вы, все затруднения исчезнут». Между тем часть сухопутных войск уже выступила, осадная артиллерия тоже.
Электрическим током разнеслась по войскам весть о назначении Суворова, все ожили духом, подняли головы.
— Теперь Измаил будет взят штурмом, — с радостью говорили солдаты и офицеры, поздравляя друг друга.
Ожил духом и сам Суворов. Получив письмо главнокомандующего, он, больной лихорадкой, как будто выздоровел и немедленно отвечал: «Получа повеление вашей светлости, отправился я к стороне Измаила, Боже, даруй вам свою помощь». Приготовления его были недолги и несложны. Приказав идти к Измаилу любимому своему гренадерскому Фанагорийскому полку, двум сотням казаков, 150 охотникам Апшеронского полка и тысяче арнаутов, распорядился заготовкою и отправкою туда же 30 лестниц и тысячи фашин; сам выехал верхом с небольшим конвоем. С дороги он послал приказ генерал-поручику Потемкину (двоюродному брату главнокомандующего) вернуться с войсками к Измаилу.
