П. Васильев - Суворов. Чудо-богатырь
Когда дверь за вошедшим к арестанткам фон Франкенштейном закрылась, майор потер себе руки с довольным видом…
«Ну, теперь приобрел себе влиятельного друга… Он ей покажет дверь, я отвечать не буду, не могу же, черт возьми, знать потайных ходов монастыря, в котором состою комендантом два часа… а в результате, в благодарность он выхлопочет мне полк».
И довольный своею находчивостью, майор отдал приказ перевести арестанток в новую келью, как только адъютант принца выйдет от них.
В небольшой и мрачной келье два часа уже содержалась маркиза со своей компаньонкой; сюда ее доставил Решетов по приказанию Суворова.
Молодая женщина металась из угла в угол, осыпая проклятиями и судьбу, и сэра Эдуарда Уильямса.
— Боже мой, Боже мой! Что делать? — повторяла она бессознательно.
— Молиться, — методичным тоном отвечала компаньонка.
— Молиться?.. Не могу… молитва не идет в голову… я забыла все молитвы… о, проклятие… проклятый предатель.
— Молитесь, маркиза, — тем же методичным, но строгим тоном продолжала компаньонка. — Предательница вы, Бог вас и карает за это.
— Да замолчишь ли ты, проклятая немка! Тебе хорошо так рассуждать, тебя не ожидает виселица.
— И вас она не ждет, — раздался мужской голос. В дверях показался фон Франкенштейн.
— Вы меня желали видеть, что вам угодно? — спросил он деловым тоном.
Маркиза упала перед ним на колени.
Молодой человек поднял ее.
— Успокойтесь и скажите, что вам угодно.
— Спасите меня, спасите от позорной смерти.
— Смерть вам не угрожает.
— Если не смерть, то ссылка в Сибирь, на Камчатку… Это хуже смерти!
Молодой офицер молчал.
— Спасите, умоляю вас… Спаси меня, и я твоя, — вскричала с пылающим взором молодая женщина и обвила шею офицера руками.
С некоторым чувством брезгливости фон Франкенштейн отнял ее руки.
— Послушайте, — сказал он по-итальянски, — спасти я вас не могу. Я могу помочь вам бежать, но с условием: вы навсегда покинете пределы не только России, но и Австрии.
— Я на все согласна.
— Я дам вам средства как на дорогу, так и на первые годы вашей жизни.
Молодая женщина с жаром схватила руку офицера и хотела поднести ее к губам, но он отдернул ее с брезгливостью, не ускользнувшей от маркизы.
Молодая женщина в смущении опустила голову.
— Вас переведут сегодня в другую келью. Обратите внимание на большой образ в раме. Это дверь в подземный ход. Никаких пружин и ключей нет: стоит только раму потянуть к себе — дверь отворится. Как только стемнеет — откройте дверь и идите по подземному ходу, он выходит в овраг. Там я буду ожидать вас с лошадьми. Мой камердинер отведет вас до ближайшего города, а там вы найдете проводника, который проводит вас до границы. Пока до свиданья.
Глава XXI
В лагере союзных войск пробили вечернюю зарю…
С последним звуком горна на воздух взлетела ракета, и залп всей союзной артиллерии огласил окрестность. За залпом раздался новый залп, но более сильный, дрогнула земля, и тучи камней и кирпича понеслись в воздухе…
Все недоумевали…
Вскоре выяснилось, что взорвался монастырь св. Самуила…
В монастыре расположился австрийский батальон, и Суворов, стоявший со своим корпусом к монастырю ближе, чем австрийцы, поспешил с батальоном фанагорийских гренадер на помощь пострадавшим союзникам. Гренадеры беглым шагом направились к развалинам, они были уже совсем близко, как на дороге показался какой-то всадник, державший на руках другого, по-видимому раненого.
Суворов узнал в нем камердинера фон Франкенштейна. Сердце у старика дрогнуло, предчувствуя несчастье. Он дал шпоры коню.
Предчувствие его не обмануло. Слуга держал на руках своего раненого господина. Лицо молодого офицера было залито кровью, он был без чувств.
— Мертв? — спросил Суворов у камердинера.
— Жив, только ранен, кажется не опасно, — отвечал слуга.
Оставив четырех солдат, генерал отправил батальон к монастырю, а сам, уложив раненого на свой плащ, отправился на бивуак, присматривая за гренадерами, несшими молодого офицера.
Судьба решила покарать шпионку.
Едва маркиза в сопровождении своей компаньонки выбралась через подземный ход в овраг и готовилась сесть на приведенную фон Франкенштейном лошадь, как раздался оглушительный взрыв и туча камней взлетала на воздух.
В подвалах монастыря были большие запасы пороха, о них австрийцы не знали. Кашевар, собираясь варить ужин, отправился с факелом в подвал в надежде найти что-нибудь съестное, поджег нечаянно полуистлевшую рогожу, которой был прикрыт, порох, и таким образом вызвал катастрофу.
Когда слуга фон Франкенштейна опомнился от испуга, он увидел своего господина и обеих женщин лежащими на земле.
Первым делом он бросился к своему молодому барину и увидел, что он жив, но ранен, обе же женщины лежали с раздробленными головами.
Маркиза была изуродована до неузнаваемости.
— Бог справедлив, — сказал, крестясь, набожный католик. — Он покарал грешницу…
И, взяв своего господина на руки, сел на коня и медленно двинулся в путь.
«Что же сказать в лагере? — думал он по дороге. — Скажу, что барин ехал навестить коменданта».
Глава XXII
— Рана не опасна, — сказал доктор, осмотрев офицера. — Череп цел, на коже только несколько царапин, рука слегка ранена… Потеря сознания… быть может, сотрясение мозга, быть может, контужен, — продолжал доктор вслух свои размышления.
— Сотрясение мозга! — с ужасом вскричал Суворов, не отходивший от раненого. — Да ведь это смерть.
— Все в руке Божьей, — невозмутимо отвечал доктор, разрывая на раненом рубашку, — бывает, что и от сотрясения мозга выздоравливают, а от простой лихорадки умирают.
— Я требую от вас определенного ответа, доктор.
— Что я могу сказать вам определенного, ваше превосходительство? Как добросовестный врач я могу лишь повторить выражение вашего любимца, Сократа: «Я знаю, что ничего не знаю».
— О проклятые «немогузнайки», — вспылил Суворов, но доктор пожал только плечами.
— Одно я могу сказать положительно, — заметил он, — что этот молодец влюблен и что вот в этом медальоне — портрет его милой. — При этом доктор снял с шеи раненого золотую цепочку с медальоном. Цепочка упала на пол, и медальон открылся.
Суворов нагнулся, чтобы поднять его, и вскрикнул в ужасе:
— Боже мой, это он… это она…
Доктор в недоумении смотрел на генерала, глядели на него и из медальона точно живые глаза графини Стефании Бронской…
Старик бросился на колени перед постелью раненого, покрывал его бесчувственное тело поцелуями.
— Доктор, спасите его, ради Бога спасите, — умолял он врача и сейчас же со свойственной ему горячностью переходил от просительного тона к повелительному.
— Вы собственной головой отвечаете за его жизнь, — кипятился генерал, но доктор невозмутимо пожал плечами.
— Спасен, будет жив и здоров, — довольным тоном сказал он, видя, что раненый открыл глаза и тяжело вздохнул.
— По глазам вижу, что все обошлось благополучно, а могло бы быть и хуже… Вот теперь я могу сказать вашему превосходительству определенно, — весело тараторил доктор, но Суворов его не слушал. Вне себя от радости он со слезами на глазах целовал молодого человека.
— Ах, Александр, что я вынес в течение этого часа, — говорил он, — что я выстрадал, ты и представить себе не можешь… Ну, теперь все, слава Богу, прошло, поправляйся теперь поскорее… Ты мне теперь вдвойне дорог, ведь ты сын ее, сын моего друга.
— Вы знаете мою мать?
— Знаю, но об этом потом, теперь лежи спокойно, волнения тебе вредны… — Но хотя Суворов и считал волнения вредными для раненого, тем не менее сам был взволнован и тревожил его.
— Если бы ты знал, Александр, какой ангел была твоя мать! Вот оно предчувствие, недаром я так и полюбил тебя, полюбил как сына.
Молодой человек с жаром поцеловал его руку.
— Да, отныне ты будешь моим сыном, сын графини Бронской не может быть мне чужим человеком.
— Недостоин я, батюшка, вашей любви, — смущенно отвечал молодой человек. — Я поступил гадко, очень гадко… Вы арестовали шпионку, а я… я старался освободить ее. Я показал ей подземный ход…
Старик задумался.
— Так это ты, — сказал он строго. — Ну, что делать! Ты действительно поступил нехорошо, поддавшись влиянию доброго сердца. Не всегда можно быть добрым… Сам перст Божий наказал тебя. Покайся перед Всевышним, и я прощу тебя, — закончил он мягко.
— Надеюсь, тобою руководило только сострадание к несчастной? — спросил старик, немного помолчав, тревожным тоном.
— Клянусь, только сострадание.
— Верю и теперь спокоен, — отвечал Суворов. — Бог судил иначе, чем ты. Он наказал предательницу и ее сообщников: они все трое мертвы.
