Владимир Прасолов - Вангол
Резкий милицейский свисток оборвал мысли Степана. Из переулка, к которому он приближался, выскочили несколько человек и бросились в разные стороны, смешиваясь с толпой. Следом выбежал молодой милиционер без фуражки, с пистолетом в руках. Он растерянно остановился, не зная, что делать. Степан, оценив ситуацию, продолжал спокойно идти, видя, как навстречу, в толпе прохожих, скорым шагом приближается плотного сложения мужчина в надвинутой на самые глаза кепке. Это был один из тех, кто выбежал из переулка. Он сразу заметил малиновую фуражку Макушева и стал перемещаться в сторону, ближе к домам. Макушев, не меняя направления, шёл навстречу, уверенный в том, что сможет преодолеть четыре-пять метров тротуара одним броском, в последний момент. Они быстро сближались, оба делая вид, что не замечают друг друга. Милиционер тем временем выстрелил в воздух и кинулся в другую сторону, преследуя кого-то из убегавших. Этот выстрел сломал план Макушева. Толпа пешеходов мгновенно смешалась, все кинулись бежать. На мгновение потеряв из поля зрения бандита, Степан не заметил его действий. Приостановившись, искал его в разбегающейся толпе и никак не ожидал увидеть близко. Так близко, что среагировать на удар он уже не мог успеть. В последний момент он с удивлением, будто в замедленном кино, увидел, как незнакомец, проходя очень медленно мимо, естественным при ходьбе движением руки, в которой сверкнуло остро отточенное жало финского ножа, наносит ему удар в живот. Рука с ножом уже вот-вот коснётся шинели. Он видит, что нож войдёт как раз между ремнём и пуговицей. В эти сантиметры между телом и острием ножа Степан успевает подставить тыльной стороной свою ладонь. Острая боль, обжигая, ударила по руке и телу, всё мгновенно ускорилось. Он увидел быстро удаляющуюся квадратную спину бегущего и осторожно отвёл пронзённую ножом руку от тела. Сквозь прорезь в шинели выступила кровь, но сильной боли в месте ранения он не почувствовал. Не обращая внимания на руку, Степан кинулся за убегавшим, сильно ударил его кулаком в затылок. Сделав несколько шагов по инерции, мужчина, выронив нож, звякнувший по булыжнику, упал ничком. Когда Макушев перевернул его, он увидел стекленеющий взгляд крупных серых глаз, из носа и ушей сочилась кровь. Опустевшая было улица вновь стала наполняться народом. Толпа молча окружила Макушева и лежавшего без движения человека.
Макушев стоял, прислонившись к стене дома, зажимая рану на животе кровоточащей рукой. Вскоре подоспела милиция, и остаток дня Степан провёл сначала в больнице, а потом, когда врач, осмотрев рану, сказал, что, на счастье, рана неглубокая и опасности для жизни не представляет, он несколько раз был допрошен в Московском уголовном розыске. Уже поздним вечером вместе с милицейским лейтенантом, так неожиданно нарушившим планы Степана, они вышли покурить на улицу.
— Ну, капитан, и силушка у тебя. Одним ударом наповал такого здорового мужика завалил, — присев на лавочку, сказал лейтенант, глядя мальчишески восхищёнными глазами на Степана. — Жалко, конечно, допросить некого, не смог я догнать никого, случайно всё получилось, сам не ожидал.
— Да я тоже не ожидал, так вышло, — проговорил Степан, поглаживая забинтованную правую ладонь.
— Меня Володей зовут, — протянул руку лейтенант.
— Степан. — Отвечая, Макушев осторожно пожал своей лапищей руку милиционера.
— Я так понял, что ты в командировке и в гостиницу ещё не устроился?
— Не успел, — подтвердил Степан.
— Вот и ладно, если не возражаешь, у меня остановись. Я тебя с родителями познакомлю. Пошли, здесь рядом на Арбате.
— Не совсем, конечно, удобно, но отказываться не буду, — согласился Степан, и они двинулись по ночным улицам столицы, так своеобразно встретившей Макушева.
— Неспокойно в Москве. Грабят и убивают почти каждый день. Квартиры чистят и склады, людей за три рубля режут, — сокрушённо говорил Володя.
— Да? А мне казалось, в столице полный порядок. Это ж Москва, здесь же вся власть.
— Именно Москва, многомиллионный город, в котором затеряться проще простого, а найти преступника очень сложно. Со всей страны народ в Москву стекается, кто работать, кто учиться, ну а кто… Видел, у твоего крестника паспорт ростовский. «Гастролёры», приедут, несколько крупных разбоев — и ищи-свищи их. Эти случайно на меня нарвались, а ведь успели уже дверь в профессорскую квартиру открыть и средь бела дня хорошо почистить её. — Володя свернул в арку, и они оказались в небольшом дворике трёхэтажного старого дома. — Вот и пришли. Видишь, окна светятся, мои не спят. Вот так каждый раз, пока не вернусь, ждут, не ложатся спать родители. Ты не обращай внимания, опекают меня как малого, — мягко улыбнувшись, сказал Владимир.
Они поднялись на второй этаж чистенького подъезда с широкими лестничными пролётами и деревянными резными перилами и остановились у высоких красивых входных дверей. Владимир коротко позвонил, и сразу за дверями послышался звук открывающегося замка. Мама Владимира на пороге строго взглянула на сына, но, увидев Макушева, улыбнулась и всплеснула руками:
— Боженьки мои, Владимир, откуда такой богатырь в Москве?
— Из Сибири, мама, знакомься — это Степан.
— Макушев, — смутившись, машинально протянул руку, да так и остановился, не успев произнести ни слова.
Перед ним стояла его Мария, такая же статная, высокая, только состарившаяся, глаза и губы стали более выразительны, а седина в аккуратно убранных волосах подчёркивала возраст. Зато мать Владимира, увидев протянутую лапищу Степана, да еще в бинтах, больше похожую на забинтованную лопату, осторожно прикоснувшись к ней рукой, спросила:
— Что с рукой? Так, проходите, раздевайтесь, сейчас всё посмотрим.
— Да нет, мам, всё в порядке, в нашей больнице смотрели, — раздеваясь, сказал Владимир. — Проходи, Степан. Мам, покормишь нас?
— Проходите, проходите в гостиную, там отец ждёт, я принесу покушать.
В гостиной, в кресле у небольшого столика, на котором стояла пишущая машинка, закутавшись в шерстяной тёмно-зелёный плед, сидел пожилой мужчина. Он приветливо кивнул вошедшим:
— Добрый вечер, молодые люди. — Внимательно вглядываясь в лицо Макушева, надел очки и сказал: — Однако мы незнакомы. Пётр Петрович Арефьев, отец этого юного сыщика.
Макушев понял, что тот не может встать с кресла, и, подойдя, протянул руку для рукопожатия.
— Очень приятно, Макушев Степан, — представился он, осторожно сжимая ладонь Арефьева.
— Какими судьбами в Москве? Наверняка дела служебные и совершенно секретные, не очень разбираюсь в званиях, но…
— Капитан, — подсказал Владимир, усаживая Степана за обеденный стол. — Прибыл в Москву в командировку, а тут такой случай… — Владимир коротко рассказал о случившемся внимательно слушавшему отцу.
— Да, вам не кажется странным, что борьба с пережитками капитализма, порождающими, согласно марксистско-ленинской теории, преступность, не принесла ожидаемых успехов? Скоро четверть века, как строй, порождавший преступность, свержен, а она продолжает процветать, причём, насколько мне известно, количество тяжких преступлений неоднократно возросло по сравнению с четырнадцатым годом, например. Несмотря на то, что карательный аппарат, то бишь милиция, несравнима по своей власти и возможностям с царской полицией. Я уже не говорю о численности, это вообще несравнимо. Частная собственность на средства производства отменена, возможность обогащения за счёт эксплуатации человека невозможна, а в столичных ресторанах, куда вы, молодые люди, пойти не сможете, за ужин преподносят такие счета, вашего годового заработка не хватит. Не задумывались об этом? Впрочем, извините, ныне время другое, вам думать некогда, за вас думают другие.
— Папа, ну зачем ты так категорично? Просто мы выполняем свою работу, каждый занимается своим делом. Я ловлю бандитов и воров. Степан их перевоспитывает в лагерях, вот и всё, просто и ясно.
— Так вы, капитан, из пенитенциарного аппарата?
— Какого? — не понял Степан.
— Вы служите в лагерях? — повторил более понятным языком Арефьев.
— Да, Пётр Петрович. Охрана и конвоирование заключённых. Обеспечение соблюдения режима и порядка в местах отбытия наказания и так далее, — подтвердил Степан, почему-то чувствуя себя не совсем уютно под взглядом Арефьева.
В это время в комнату вошла мать Владимира с подносом, на котором стояла фарфоровая суповница. Владимир, открыв дверцы большого, резного дерева посудного шкафа, стал помогать матери накрывать на стол.
— Так, сама справлюсь, а вы, господа, пожалуйте руки мыть в ванную, — подав свежие полотенца, не допускающим возражений голосом сказала она, и Владимир со Степаном вышли из гостиной.
— До революции отец был известным адвокатом, участвовал в громких процессах, в том числе и по политическим делам. Наверное, благодаря этому нас и не уплотнили, — рассказывал Владимир Степану в ванной, пока умывались. — Ты не подумай, он человек очень хороший, умный, мне, к сожалению, до него далеко. Единственная беда — говорит всегда то, что думает. — Владимир испытующе взглянул на Степана.
