Владимир Малик - Князь Игорь. Витязи червлёных щитов

— Когда же их ждать?

— Пусть великий хан Кончак сам думает… А я бы уже сейчас готовился!

— Благодарю, Аяп, — сказал Джабай. — Ты собрал драгоценные сведения… Хан Кончак велел передать тебе, что у Куна и волосок не упадёт с головы, если ты и дальше станешь служить Дешт-и-Кипчаку.

— Буду верно служить. А что мне делать? — вздохнул Аяп.

В четверг поутру, оставив в Путивле за старшего князя Владимира Галицкого, Игорь с сыном и ковуями Ольстина Олексича, которых прислал Ярослав Черниговский, выступил в поход. В субботу к нему на Пеле присоединился со своим полком князь Святослав Рыльский, и объединённое войско, что насчитывало теперь шесть тысяч воинов, направилось по едва заметной заброшенной дороге на восток — к Дону великому. Шло оно с обозом, сумными конями и растянулось на добрых пять вёрст.

Князь Святослав Рыльский привёл с собой тысячу воинов, как и Владимир Путивльский. Весёлый и радостный сидел он в седле прямо, как это делают обычно люди невысокого роста, подставляя солнцу продолговатое лицо с матовой кожей. Всем своим видом князь показывал, что весенний поход ему в удовольствие, что идёт он в Степь, как на долгожданную весёлую прогулку.

При встрече Игорь поцеловал племянника в обе щеки. Святослав вспыхнул от радости. Он любил Игоря, как отца, и во всем его слушался. Великий князь Рюрик, дядька по матери, княгини Агафии Ростиславны, по прежним обычаям считался после отца ближайшим ему родичем. Но Рюрик был далеко, в Белгороде, а Игорь — под боком, к тому же не Рюрик, а Игорь выделил из Северской земли волость молодому князю. Потому и держался он своих дядек по отцу — Игоря и Всеволода. Да и лицом, и характером — горячим, несдержанным — походил больше на Ольговичей, чем на Ростиславичей.

— Я так рад, что поход наш начался и что сухая солнечная погода нам благоприятствует, — признался Святослав, заглядывая в глаза Игорю.

— Я тоже рад, но давай отложим эту радость на потом, когда будем возвращаться из похода, — сдержанно ответил Игорь.

Объединённый Игорев полк[93] шёл не торопясь: воины берегли необъезженных после зимы коней. Четыре дня в дороге, на пятый, как обычно это делается при далёких походах, останавливались на отдых.

Но как не берегли, беды не миновали. На подходе к Ворскле неожиданно захромал под Игорем его любимый конь — Серый. Славута посмотрел — трещина в копыте. Это плохая примета! Игорь разгневался.

— Конюшего Ступку сюда!

Примчался угловатый, неповоротливый толстяк Ступка, далёкий рагуилов родич по жене, низко поклонился. С перепугу у него отвисла челюсть.

— Княже?

Игорь едва сдержался, чтобы его не ударить.

— Я больше не желаю тебя видеть! Лентяй! Обжора! Только спишь да ешь! — кричал со зла. — Совсем не смотришь за конями! Не пообрезал копыта вовремя — и погубил мне Серого, моего лучшего коня!

— Я сей миг погляжу, княже…

Игорю стало досадно не только из-за коня. Главное — что предвещает эта примета в походе? Ранение, смерть, поражение, несчастье?

— Сей миг, сей миг! — гневно оборвал он конюшего. — Видеть тебя не желаю! Забирай Серого — и веди назад! Да ухаживай так, чтобы я по приезде мог сразу сесть на него.

Ступка молча склонил голову.

Славута обрезал коню копыто, смазал мазью, что затягивает раны, натянул прочный кожаный чулок и завязал его сыромятным ремнём повыше бабки. Не говоря ни слова, Ступка поклонился князю и повёл Серого к княжеским коням.

— Пускай мне приведут Воронца! — крикнул вдогонку ему Игорь и сокрушённо развёл руками:

— Ну вот и остался я без конюшего…

— Отче, в моём полку идёт в походе твой прежний конюший Ждан, — сказал Владимир. — Может его прислать?

Игорь наморщил лоб.

— Но он же сидел у меня в порубе! Тайный лазутчик Владимира и Святослава! Как же мне ему доверять?

В разговор включился Славута.

— Никакой он не лазутчик, ни Святослава, ни Владимира Глебовича… Так, чего доброго, княже, ты и меня лазутчиком назовёшь, я тоже давно дружу с князем Святославом, а Владимира уважаю за необычайную храбрость и войсковое уменье!

— Не выдумывай, Славута, ты — это ты, а не какой-то там смерд!

— Я ручался за Ждана и сейчас ручаюсь. Это честный хлопец! — настаивал на своём боярин. — Он хотя ещё и молод, а многому успел научиться. Но, собственно, я не настаиваю, чтобы ты брал его конюшим… Он и воином будет хорошим. Я знаю!

Игорь обнял Славуту.

— Ну, ну, не ворчи, учитель. Пуская Ждан приходит! Наконец, я и сам мог убедиться, что он знает толк в конях…

Так Ждан совсем неожиданно для себя снова стал конюшим князя Игоря. Но обрадовался ли он этому? Не очень. До сих пор холодило его сердце воспоминание о княжеской темнице, до сих пор в ушах звучало бряцанье заржавленной цепи. Но что он мог поделать? Не перечить же князю! Зато безмерно обрадовался, увидев Славуту. Кинулся к нему и, как отцу, поцеловал руку.

— Боярин! Боярин!.. Я так счастлив, что ты здесь, вместе с нами!.. Если б Любава могла тебя увидеть, тоже была бы радость для неё. Ведь это ты её спас! Ты вернул её с того света!

Игорь с удивлением наблюдал эту необычайную, по его представлению, встречу. И даже ощутил неким укол ревности. Игорю почему-то всегда казалось, что своё сердце Славута безраздельно и навсегда отдал только ему одному, а выходит — он любит многих, и его любят все, кто знает. Чем же старый привораживает к себе людей? Песней? Правдой? Добротой?

Князю подвели нового коня — Воронца. Он взял повод, положил руку на седло, но тут к нему подошёл Славута.

— Княже, тебя не встревожила недобрая примета? Ты твёрдо намерен продолжать путь? — спросил тихо, чтобы слышал лишь один князь. — А может…

— Нет, учитель! — чуть ли не крикнул Игорь. — Дон зовёт меня! Там моя слава! Там дорога к городу Тмуторокани, которым владели мои предки.

И он легко вскочил в седло.

На девятый день пути, в среду, первого мая, в послеобеденную пору, полк Игоря достиг Малого Донца[94]. Сторожа разведала удобный брод и уверенно вела войско на переправу. Игорь с князьями, боярами и воеводами стоял на пригорке, откуда видел и тех воинов, что уже спускались в долину к речке, и тех, что ещё только подходили из глубины степи.

День был безоблачным, жарким, как и все предыдущие дни. Усталые и опалённые пылающим солнцем, припорошённые дорожной пылью воины обрадовались, увидев речку. Наконец можно и коней напоить, и самим освежиться! А может, князь велит и на отдых стать? Но улыбки на их лицах казались Игорю неясными, неестественными, будто воинов прикрыла какая-то тёмно-багровая, с зеленоватым отсветом тень, словно на них падал отсвет далёкого ночного пожара. Сначала он не придал этому значения, но тень всё больше сгущалась, и воины покрывались какой-то мглисто-кровавой пеленой. То тут, то там начали ржать кони.

Неужели собирается гроза? Так ведь нигде ни облачка!

И вдруг неожиданно для всех, а прежде всего для князя, из строя вырвался пожилой бородатый всадник и, указывая копьём вверх, закричал:

— Княже, ты глянь на солнце! На преславного золотого Даждьбога! Что с ним сталось? На его ясный божественный лик надвигается какая-то нечистая сила! Его пожирает чёрный змий! Он хочет проглотить наше дневное светило! О, мы, несчастные внуки Даждьбога, великая беда грядёт на Русскую землю! Что делать нам, княже?!

И князь Игорь, и Ждан, который теперь обязан был быть всё время рядом с князем, сразу узнали во всаднике путивльского кузнеца Будилу. В глазах кузнеца отражался ужас.

— Какой змий? Какая беда? С чего ты такое надумал, Будила? — спросил Игорь.

— Да погляди ты сам на солнце, княже! На солнце! Оно исчезает! Это грозное знамение, что нам всем предвещает беду!

Игорь всё время, пока воины спускались в долину, стоял спиною к солнцу. Теперь же, после слов Будилы, повернулся к нему лицом — и остолбенел. В груди похолодело, перехватило дыхание. Будила ничего не выдумал: и вправду, на солнце надвигался чёрный круг, похожий на голову змия. Из него вырывались зеленоватые пламенеющие рога. Этот круг закрывал уже всю верхнюю часть солнца, и только нижняя его кромка, похожая на серп молодого месяца, ещё светилась, как и раньше, горяче-жёлтыми привычными лучами.

Князь на несколько минут лишился дара речи. Как заворожённый, смотрел он на солнце и не мог оторвать от него глаз. Бояре и воеводы тоже были ошеломлены.

— Славута, что это? — наконец выдавил из себя Игорь.

— Знамение! — голос боярина дрогнул, зазвучал хрипло. — Знамение, что остерегает нас от беды и лиха великого!

Игорь взглянул на войско, которое остановилось в замешательстве и тревоге, и не увидел его. Все воины от него были скрыты тьмой. Ни лиц, ни оружия, ни коней не видно! То ли солнце совсем погасло, то ли последние его лучи ослепили ему глаза?