Николай Коробков - Скиф
Тот почти прошептал:
— Я боюсь их испортить, — у меня испачканы руки.
Адриан мельком оглядел изуродованное лицо, измазанные кровью руки и скривил лицо:
— Уведите его, он внушает мне отвращение.
Крик Адриана в таблинуме и вид вышедшего оттуда избитого секретаря распространили трепет по всему дому. Рабы молчали, клиенты, сидевшие в прихожей, разговаривали шепотом, посетители прощались друг с другом и уходили, «е дожидаясь, чтобы о них доложили: в таблинум не следовало теперь входить. Оставались только вызванные Адрианом лица — они не смели уйти, но надеялись, что он не пожелает сегодня разговаривать с ними. Они ошиблись. Другой секретарь вышел из кабинета и шепотом передал приказание рабу. В таблинум одного за другим стали вызывать финансовых агентов Адриана, явившихся с отчетами об исполненных ими поручениях.
Неожиданно прибыл Люций. Его сопровождали несколько центурионов, и сам он был одет в платье претора, менявшее его фигуру. Он казался более молодым и бодрым, выпрямился, сделался как будто выше, и движения, несмотря на его тучность, были отчетливыми и легкими.
Все ожидавшие приема встали — римский сановник был господином в каждом доме, куда он входил как гость. Адриан вышел навстречу и, пропуская претора вперед себя, пригласил в таблинум. Рядом с твердо шагавшим Люцием, он, в своей широкой и слишком пышной одежде, казался непомерно толстым и обрюзгшим.
Перемена в Люции произвела впечатление на откупщика. Он понял, что начинается настоящая война, и претор отправляется к своим легионам. Помимо обычного скрытого завистливого чувства к патрицианскому происхождению Люция и страха перед его влиянием и связями, Адриан испытывал теперь к нему то особенное уважение, которое вызывает к себе сильная власть, и некоторую гордость, как у всякого римлянина при виде полководца, олицетворяющего железное могущество римского народа.
Адриан спросил Люция, не желает ли он вина, и, когда тот отказался, махнул рукой, приказав рабам выйти.
— Я приехал, — начал Люций, — чтобы проститься с тобой. Мои ожидания сбылись: в Риме, наконец, поняли, какую громадную опасность представляет для нас Понтийское царство. С некоторым опозданием поняли, может быть. Три года тому назад война была бы закончена просто, теперь на Понтийском престоле сидит Митридат VI[129], уже показавший нам, что бороться с ним будет нелегко. Он протягивает руки к Вифинии и Каппадокии и постепенно подчиняет себе северные скифские племена. Несомненно, он захватит и Колхиду, а Херсонес — я могу сообщить это тебе, как римлянину, — уже заключил с ним союз для борьбы против Палака. Командовать объединенными войсками будет Диофант — он прекрасный полководец, и у него хорошие солдаты. В том, что они разобьют скифов, я не сомневаюсь. Не сомневаюсь также и в том, что сейчас же вслед за этим Херсонес окажется под властью Митридата. Весьма возможно, что, если мы не начнем действовать теперь же, борьба с ним окажется очень затруднительной для нас.
— Ты думаешь, что теперь военные действия против Понта могли бы закончиться быстро?
— Да, если бы сюда было послано достаточное количество легионов. Но, к несчастью, окончательное решение еще не принято. Они только думают над этим. В настоящее время я забочусь больше всего о том, чтобы дипломатическими путями мешать развитию Понта. Пока, к счастью, нам это удается довольно хорошо. Можно надеяться, что на престолах Каппадокии и Вифинии окажутся наши ставленники. А один из них, Никомед, наш самый преданный друг, — ведь он существует исключительно благодаря римской помощи. Чтобы война могла произойти теперь же или в очень близком будущем — мало вероятно. Но хорошо и то, что о ней начинают думать в Сенате. Мои письма, кажется, подействовали, наконец. Но все же там больше заботятся о войне с Югуртой и из-за этого могут надолго отложить операции против Митридата.
— Это большая ошибка, — сказал Адриан. Сообщения Люция непосредственно интересовали его: успех финансовых операций был тесно связан с высотой римского престижа. — Во власти Митридата окажутся богатейшие провинции. Он может нанести нам тяжелые удары; у него будет много золота — значит, и хороших солдат.
— Да, но, может быть, войну удастся ускорить. Я вызван в Рим и буду настаивать там на этом.
— Желаю тебе успеха. Когда ты уезжаешь?
— Из Херсонеса — завтра. В несколько дней я объеду наши войска: без меня начальствовать ими будет Маний Аквилий; заеду по пути в некоторые города, позабочусь о Никомеде и дней через десять отплыву в Рим. Кстати, суммы, которые я тебе должен, будут сегодня пересланы тебе.
— Я совсем не думаю о них, Люций. Мне было бы гораздо приятнее, если бы и ты поступил так же... Как я тебе завидую — ты едешь в Рим. Не позаботишься ли ты о том, чтобы и я мог вернуться туда? Я уверен, ты сможешь это сделать, если пожелаешь.
— Ты преувеличиваешь, Адриан. Что удастся сделать — я сделаю. Но вот. Я должен тебе сказать решительно: продукты, поставляемые тобой, оказываются недоброкачественными. Очевидно, твои агенты мало думают о наших солдатах, а вред, причиненный римскому солдату, — вред государству и каждому римлянину. Маний будет говорить с тобой об этом. Не забывай, что следующая партия, если она окажется такой же, не будет принята, следовательно, и договор окажется расторгнутым.
Адриан отвел глаза в сторону и стал пересматривать лежавшие на столе пергаменты.
— Это случайность. Я не допущу повторения. Я лучше готов понести убыток.
Люций презрительно оглядел его.
— Добросовестность не помешает твоим интересам: ведь, если ты богат, то только благодаря тому, что римские солдаты умеют доблестно сражаться и побеждать.
Адриан молчал. Ему хотелось переменить тему разговора.
— В городе знают о твоем отъезде? — осторожно спросил он.
— Конечно, но причин не подозревают. Кажется, херсонаситы считают свое положение упроченным, — по крайней мере, все энтузиасты и глупцы думают так.
— Это хорошо. Пусть думают, что Митридат заботится только об их безопасности и восстановлении эллинизма.
Люций пожал плечами, понимая, что это нужно для какой-нибудь спекуляции Адриана. Он встал.
— Я должен попрощаться с тобой. Да, я все время был так занят делами, что почти забыл спросить тебя о самом главном. Нужно было это сделать еще в самом начале. Ты думаешь о женитьбе? Твои намерения не изменились? Можно сказать в Риме, что ты хочешь вернуться туда с самой прекрасной из девушек Таврики?
Адриан покраснел. У него дернулась щека и задрожали веки. Он резко и громко засмеялся.
— Привезти в Рим! Разве это будет так скоро? Мне кажется, что я раньше умру от скуки в этом городишке. Я даже чувствую, что начинаю стареть.
— Значит, ты отказываешься? — сказал Люций, — Может быть, она действительно не подходит к тебе. — Его лицо сделалось мягче. — Жаль брать ее из того сада, где она выросла. Оставь ее. Ведь ты хочешь вернуться в Рим? Ты найдешь себе жену там.
Адриан продолжал смеяться. Он проводил Люция до вестибюля и сказал несколько любезностей сопровождавшим его офицерам. Как радушный хозяин, он жалел, что они не согласились пообедать у него.
Люцию подвели великолепного рыжего коня. Претор взял узду, вдел ногу в стремя и вскочил в седло, заставив лошадь пошатнуться под его тяжестью. Он откинул лацерну и тронул поводья. Вслед за ним, блестя полированной медью панцирей и вооружения, поехали центурионы.
Адриан вернулся в таблинум и стал ходить по комнате, сжимая кулаки и кусая губы. Он знал Мания Аквилия. Еще очень молодой, настоящий военный из аристократического рода. Он станет придираться даже больше, чем Люций. Надо позаботиться, чтобы следующая партия продовольствия оказалась лучше; дальше будет видно... Деньги от Кезифиада надо вернуть во что бы то ни стало — в конце концов, он дурак, и с ним не стоит вести дело... Но полгода спокойствия Херсонеса можно считать обеспеченным. На это время городу можно ссудить деньги через какое-нибудь другое подставное лицо... Что Люций уезжает — хорошо. Он может многое сделать в Риме — он не обещает напрасно, а здесь станет свободнее.
Адриан усмехнулся. Люций, конечно, знал и хотел уколоть на прощанье. Неудачно. Теперь можно действовать иначе. С Люцием придется видеться не скоро; к тому времени все будет забыто, да никто ничего точного и не узнает.
— Вызвать Макрона, — сказал он.
Как все вольноотпущенники, Макрон каждое утро являлся приветствовать своего господина. Он жил в отдельном доме и занимался различными делами, дававшими ему хороший заработок. Но он никому не рассказывал о них, был скрытен, молчалив и не отказывался ни от чего. Адриан часто пользовался его услугами и давал тайные поручения, требовавшие особенной ловкости и неустрашимости.
Адриан уже заканчивал просматривание очередных счетов, когда явился Макрон. Невысокий, но очень сильный, коренастый человек, с иссиня черной, курчавой и плотной, как войлок, бородой, с крупными чертами лица и глубокими темными влажными глазами, он напоминал хитроумного Уллиса. Он кланялся подобострастно, но в глазах оставалось выражение угрюмой замкнутости и сознания своей силы.
