Николай Коробков - Скиф
Орику казалось, что все это было уже очень давно. Так мало оно было похоже на то, что его окружало теперь: лунный сад, слабо плещущееся море с дрожащей, серебряной дорогой, протянувшейся к месяцу, обнимавшие его руки, окруженные тенью длинных ресниц глаза...
Ия слушала молча, иногда изумленная, почти испуганная, или выражала сочувствие, прижимаясь к нему, тихонько гладила его голову.
Степная жизнь и кровавые подвиги не отталкивали ее. Все это казалось знакомым и напоминало героические времена и подвиги, воспетые великим слепым певцом, честь рождения которого оспаривали семь городов. Но многое казалось поразительным и, странным. Орик рассказывал об охоте, о степях, о чудесах прорицателей, о том, как он еще, мальчиком присутствовал при погребении царя, предшественника Октомасады...
— Он был великий и сильный царь, и в те времена, когда не было войны, любил развлекаться охотой на диких туров. Однажды его привезли смертельно раненым. Животное, за которым он гнался, неожиданно бросилось на него и рогом пробило грудь. Весть о несчастии облетела становище. Все побежали к царскому шатру. Я был мал и из-за спин ничего не видел.
В это время перед шатром чародеи гадали, другие делали перевязку. Собралась такая огромная толпа я было так тесно, что я начал задыхаться. В то время еще была жива моя мать. Я попросил у нее есть, но она отказала, потому что, когда царь болен, скифы не должны думать о еде. Я ушел. Вдруг у шатра послышались крики и понеслись по всему становищу:
— Царь умер! Царь скончался!..
Женщины выбегали с распущенными волосами, до крови царапали себе грудь и лицо и причитали об умершем. Мужчины резали ножами и протыкали стрелами руки, потому что любили царя и потому что так всегда делают, когда царь умирает.
На другой день я видел его лежащим перед шатром. Он был весь словно покрыт толстым слоем льда. За ночь гадатели и чародеи приготовили царя к погребению: вынули внутренности, наполнили тело благовонными травами и сверху залили прозрачным воском, так что он сделался похож на статую. Особенно странной казалась борода: она была твердой и словно срослась с грудью.
Пока царь лежал у нас, его оплакивали беспрерывно, потом, через несколько дней, — до этого прошло много времени, — его положили на повозку, покрытую шитыми золотом тканями, украшенную драгоценностями, и повезли. За ним ехали воины. Вокруг повозки шли люди с трофеями умершего; несли человеческие черепа, волосы, звериные рога, оружие, золотые чаши, драгоценности. Тут же были его жены, рабыни и плакальщицы, затем двигался весь народ на конях, пешком, в кибитках; а сзади — стада и табуны.
Соседнее, подчиненное нам племя, вышло навстречу. Новые всадники присоединились к нам; в становище сделали остановку, чтобы и этот народ имел возможность оплакать царя.
Так странствовали долго, от племени к племени. Наконец уже столько двигалось народу, — что влезешь на самый верх кибитки, посмотришь, а кругом во все стороны до края неба — люди, кони, повозки, военные значки, знамена отдельных народов, племен, родов...
В последней стране, в стране герров, была приготовлена могила. Здесь всегда хоронят наших царей. Опять тело было выставлено, чтобы все могли с ним проститься. Подошел и я.
Орик посмотрел на свою руку выше локтя.
— Вот и сейчас шрам остался еще — я тогда тоже хотел разрезать руку ножом и слишком сильно ударил. Когда я подошел к телу, то не узнал царя: он был в полном царском наряде, с мечом в руках, в тяжелом золотом венце, и сам весь в золоте, а лицо у него было как земля, и воск сделался непрозрачным, покрылся белыми пятнами. Это было уже больше, чем на тридцатый день.
Потом, в день погребения, я потихоньку пробрался к могиле, но там полагается быть только самым прославленным воинам, и меня, как мальчишку, прогнали. Но я ухитрился опять проскочить вперед, и все хорошо видел.
Когда приготовились нести царя в могилу, его любимая жена упала с криком на тело, и ее оторвали силой. В могиле — она вроде дома была устроена, только без крыши — поставили царское ложе и на него положили труп. Потом, — как это сделали, я не видел, — около нее собралась целая толпа — любимую царскую жену задушили, завернули в красное покрывало, зашитое золотыми листами, и положили рядом с царем. Также положили любимых наложниц — только вокруг ложа. Потом виночерпия, конюха, гонца, любимых слуг царских...
В одном отделении лежал удавленный царский конь, оседланный, с золотыми удилами во рту. В других отделениях — разный скот, большие сосуды с вином, золотые, серебряные, бронзовые, чеканные вашими эллинскими мастерами, сосуды с пищей — как на пиршестве, и всякая посуда: чаши, блюда, вазы, бокалы. Дальше — оружие и много всяких других вещей, какие-то резные пластинки и различные украшения...
Гадатели творили заклинания, молились, жгли священные травы. Потом, в главной комнате, где царь похоронен, зажгли благовония. Белый дым поплыл и закрыл все; в это время могилу заложили толстыми бревнами и стали засыпать землей, — весь народ. И вот сразу выросла целая гора — огромная. На нее влезали, сыпали землю сверху, со всех сторон тащили в корзинах...
Затем была тризна...
Наконец разошлись, — каждое племя в свою область. А через год мне отец сказал, — за это время мать умерла, — что мы опять к царской могиле едем на поминки. Снова все скифы собрались там. Начались приготовления вокруг могилы. Стойки из бревен в землю вбивали парами, и на них половины колесных ободьев, концами вверх.
Опять было торжество и моление. Все отошли далеко в стороны, расчистили вокруг кургана место. Отряд в пятьдесят юношей из свиты умершего царя объехал вокруг кургана. Потом спешились и стали около своих коней, каждый у одного из станков. Гадатели и воины с кольями, веревками, молотками окружили их и задушили коней и юношей. Сквозь лошадиные тела пробили толстые колья от крупа до самой шеи — чтобы не гнулись, и подняли на колесные ободья. Тела юношей распороли, вынули внутренности, набили пропитанными смолой отрубями и зашили опять. Потом в них тоже вбили колья вдоль позвоночника до головы и посадили мертвецов верхом на коней. Головы коням подтянули; закрепили уздами. И были мертвые всадники на мертвых конях, как живые...
— Это страшно, Орик, — сказала Ия, — для чего такие убийства? Подумай, ведь ты мог оказаться среди этих воинов!
— В этом нет ничего страшного. Наоборот, это почетно. Царь должен явиться на тот свет, окруженный всем величием властителя скифских степей. Он не должен испытывать недостатка ни в чем. Те, кто его сопровождает, также получат славную участь и никогда не расстанутся со своим владыкой.
— Все-таки я этого не понимаю, — сказала Ия. — Мы кладем умершему напитки и пищу, иногда те вещи, которые он любил, но убивать людей, чтобы они шли вместе с ним, — разве это нужно?
— Нужно, конечно. Печально совершать загробное путешествие одному; навсегда уйти от своих друзей, жен, близких...
Она задумалась.
— Отец говорил мне, что в древние времена и у нас жена должна была умирать вместе с мужем. Клали в могилу также и рабов; но с тех пор люди узнали, что все это не нужно. После смерти человек ведет жизнь совсем не похожую на земную... Мне кажется, все-таки, — закончила она, — что ваша земля мрачна и страшна. Помнишь, ты рассказывал о безбрежных степях, покрытых зимой глубоким снегом: все белое кругом, гладкое, ровное, только снег блестит под солнцем — ни гор, ни деревьев, ни домов... Разве у нас не лучше, Орик?
Она обнимала его и заглядывала в глаза.
— Что, если нам остаться здесь? Мы уедем в другой город, куда-нибудь далеко, — хоть в Пантикапею. Там нас никто не будет знать. Мы станем жить в маленьком домике, скрытом среди виноградников, смотреть на море, радоваться весеннему цвету деревьев...
Но он качал головой.
— У вас нет свободы. Как можно жить среди каменных стен, ходить узкими улицами, подчиняться законам, никогда не делать того, что хочешь? Нет, уедем в степи. Ты увидишь — они прекрасны. Целыми месяцами мы будем переезжать с места на место, все дальше вперед, вперед, к горизонту, мимо рек и ручьев, заросших плотным кустарником, мимо зеленых оврагов. Только там можно глубоко дышать, только там можно чувствовать настоящую радость.
Я буду приносить тебе с охоты перья орлов и рога диких туров, а возвращаясь с войны, — привозить самые драгоценные и красивые вещи. Мы обобьем наш шатер парчой; будем есть из золотой посуды, лежа на пушистых коврах; тебе станут служить рабы и рабыни; их покорность ты не представляешь себе. И ты будешь свободна. Ты не можешь одна выйти на улицу здесь без того, чтобы тебя не спросили: куда? Там ты будешь ходить в степь, вместе со мной скакать на коне, и когда одно место надоест, мы поедем в другое...
Ты думаешь, что скифы дики? Что они ничего не знают, кроме своих степей и стад? Нет. Те времена давно прошли. Многие из нас ездят теперь в греческие города, предпринимают путешествия в различные страны. А главное, нет у нас скуки, у нас нет страха, как здесь. Мы живем, как хотим, и никто не мешает нам в этом.
