Владимир Успенский - Первый президент. Повесть о Михаиле Калинине

- Бронепоезд лупцует... Командир, бронепоезд лупцует!

Еще в довоенные годы Иван Евсеевич читал, что люди, пострадавшие в бою, склонны преувеличивать опасность положения. Да и на своем опыте убедился, что у раненых лучше не спрашивать, какова обстановка - наверняка сгустят краски. Но поскольку, кроме них, узнать было не у кого, Евсеев обратился к курсанту, который выглядел бодрее других, хотя у него и рука была перевязана, и на груди, под расстегнутой гимнастеркой, белел бинт.

- Как там? - спросил комиссар.

- Беляка прорва, - ответил раненый, - только пулеметами и держим. А они по пулеметам из пу­шек...

- Потери какие?

- Кто их считал? У нас во взводе половину по­било. Которые легко ранены, те в цепи остались. А у меня, видишь, сразу две дырки.

- Главное - перевязаться вовремя, - успокоил Иван Евсеевич.

- Да я ничего. Там плохо, - курсант повел под­бородком в сторону, где гремел бой. - Подкрепление надо, не то прорвутся беляки на Гродеково, тогда ищи-свищи.

Иван Евсеевич составил для штаба короткую за­писку. Сообщил, что доносит со слов раненого кур­санта, а сам отправляется в окопы. Велел одному из бойцов живее скакать к начальнику штаба.

Местность впереди была открытая. Правда, вы­сотки, на которых закрепились курсанты, загоражи­вали ее от глаз неприятеля, но если где-нибудь сидит наблюдатель...

- По канаве, - подсказал раненый, чуть припод­нявшись. - По канаве иди прямо в окопы. Да осто­рожней, он шрапнелью кидается.

Канава была старая, заросшая бурьяном, теперь истоптанным и поломанным. Попадались лужицы грязной воды, она неприятно хлюпала под ногами. Одолев примерно половину пути, Иван Евсеевич уви­дел двух курсантов. Один, с черными пятнами крови на гимнастерке, лежал в бурьяне навзничь, лицо у него было не восковое, как у мертвеца, а мучнисто-белое, глаза закрыты. Второй боец, вероятно тащив­ший его, отдыхал рядом. И этот тоже был ранен: го­лова обмотана бинтом.

- Жив? - склонился Евсеев над неподвижным курсантом.

- Вроде дышит, - сказал его напарник и добавил, будто извиняясь: - Никак не дотяну, силов мало.

- Помочь?

- Не надо, не надо, - курсант замахал рукой. - Ребятам помоги, а я как-нибудь.

Сопровождавший Евсеева боец вопросительно смотрел на него. Комиссар секунду колебался, потом сказал решительно:

- Главное там... Пошли быстрее.

Низина кончилась, канава стала мельче и суше. Стрельба раздавалась совсем близко. Высоко над головой посвистывали пули. Потом оглушительно загремели взрывы, взметнулись вывернутые снарядами черные глыбы. Евсеев ткнулся в бурьян и лежал долго, чувствуя, как содрогается под ним земля.

Тяжело плюхали вокруг комья, сыпалась мелкая крошка, падали ветки деревьев. Воздушные волны хлестали по краю канавы, сметая бурьян. Пахло горелой взрывчаткой.

Дождавшись конца артиллерийской канонады, Евсеев бегом бросился на гребень, где резко усилилась винтовочная и пулеметная трескотня.

Вот и мелкая, на скорую руку вырытая траншея, развороченная воронками. Людей не видно. Из груды черной, еще дымившейся земли торчали ноги в обмотках. Валялся «максим», опрокинутый вверх колесами.

Евсеев поискал глазами, увидел жестяные коробки с патронами:

- А ну, берем!

Боец помог установить пулемет на земляной площадке, откуда его сбросило взрывом. Иван Евсеевич заправил ленту, нажал на гашетку. Пулемет дробно затрясся в руках.

- Работает! - обрадовался он.

- Гляди, перебегают! - показал боец.

- Сейчас мы их угостим, безусловно, - прищурился Евсеев, ловя в прорезь прицела мельтешившие фигурки. Плавно повел пулемет, давая длинную очередь. - Бот так! Залегли, стервецы, не понравилось!

- За камнями спрятались!

- Самокрутку изобрази мне, - попросил Иван Евсеевич, неотрывно следя за тем местом, где укрылись белые.

Справа, согнувшись, грузно подбежал по траншее человек в портупее, упал рядом, заговорил отрывисто:

- Патроны не жги... Они для броска накапливаются... Скоро пойдут...

Осекся, удивленно разглядывая Евсеева.

- Простите, вы кто?

Комиссар назвал себя. Незнакомец обрадовался:

- В штабе знают? Ну, слава богу... Начальник школы, - представился он.

- Вас-то я и разыскиваю.

- Разве так разыскивают? - усмехнулся тот и, согнав улыбку, спросил: - На что можно надеяться?

Евсеев испытующе всматривался в потное лицо начальника школы. Знал, что он - офицер царской армии, с первых дней революции перешедший на сторону большевиков. Угадывалась в нем выдержка много видавшего и пережившего человека. Не случайно доверили ему подготовку красных командиров. Такого не нужно ни убеждать, ни вдохновлять, такому нужны только факты, только истина.

- Головной отряд подойдет часа через три.В лучшем случае - через два, - сказал Иван Евсеевич. - Я послал нарочного, поторопил. Больше ничего не могу сделать.

- Спасибо. Патроны у нас еще есть, не все бы только люди сгорели...

Вздохнув, начальник школы вытащил из кармана мятый платок, хотел обтереть лысину, но сконфузился оттого, что платок грязный, и сунул его обратно.

Пояснил:

- Два раза землей меня засыпало. И в уши набилось, и на зубах скрипит.

- Океан близко, скоро отмоемся!

- Возможно, - согласился начальник, - вполне возможно. Только, пожалуй, вода теперь холодная. Осень. А вы, простите, пеший или на лошади?

- У перевязочного пункта лошадь оставил.

- Вы все-таки поторопите наших еще раз. Людей жалко. Выпускники у меня, без пяти минут командиры.

- Пошлю бойца.

Пока Евсеев писал донесение, начальник школы смотрел в бинокль. Сказал не оборачиваясь:

- До чего молодцы, сукины дети! У них же там клад, а не кадры. Как на учениях действуют. Взгляните: перебежал, откатился, замер - и нет его.

- Наши не хуже.

- При чем тут наши? - удивился начальник. - Я о противнике говорю. Бьем мы не дураков, не новобранцев, а превосходных вояк. Тем больше чести. Вам это доступно? - В голосе начальника звучало раздражение, и весь он стал каким-то напряженно-колючим.

- Непривычно это - врага хвалить.

- Если он достоин - почему не воздать должное? Во всяком случае, это и полезнее и приличнее, чем хвалить самого себя. Враг умен, а ты будь умнее, тогда и слава.

- Почти по Суворову.

- Суворов врага не принижал, - начальник школы поднялся. - Ну, скоро встать должны. Я пойду по цепи.

Начальник скрылся за поворотом траншеи, и почти тотчас со стороны белых грянул винтовочный залп. Пули пронеслись роем, взметнув землю бруствера, несколько штук цокнули в щиток «максима». Белогвардейцы дружно, по команде, расходовали обойму. После четвертого залпа Евсеев почувствовал острое жжение под левой лопаткой. Тронул рукой - одежда на спине будто рассечена финкой, лезвие которой полоснуло и по телу.

Рана неглубокая, почти царапина, но кровь из нее сочилась, жжение усиливалось, а перевязать некому. И некогда: по полю уже бежали вражеские солдаты.

Берясь за рукоятки «максима», Иван Евсеевич успел подумать, что противник действительно воюет мастерски. В ложбине, где и укрыться-то трудно, скопилось сотни три беляков. Да еще столько же, наверно, шло во второй цепи. Если их подпустить близко, они захлестнут рубеж курсантов.

Застучали два пулемета. К ним присоединился третий, потом где-то слева поспешно забарабанил четвертый. Белые солдаты падали, переползали, делали короткие перебежки. Только перед Евсеевым они торопливо шагали в полный рост.

Медлить больше нельзя. Иван Евсеевич нажал гашетку и вскрикнул от радости: первый ряд беляков лег под свинцовым ливнем, как ложится под острой косой луговая трава.

3

- Ваше высокоблагородие, к вам какой-то японец.

- Военный?

- Вроде бы штатский.

- Впусти.

Моложавый невысокий мужчина вошел, заученно улыбаясь, будто специально показывал свои крепкие белые зубы. Именно по этим ровным красивым зубам, редкостным для японцев, Яропольцев с первого взгляда узнал незваного гостя: лейтенанта флота Минодзуму.

Их познакомили месяца два назад на приеме, который устроил для офицеров японский главнокомандующий генерал Тачибана. Лейтенант Минодзума держался тогда очень скромно, помалкивал, наблюдал, улыбался. Яропольцев отметил его аристократические манеры и быструю реакцию в разговоре.

Лицо у Минодзумы смугло-желтое, холеное. Глаза узкие, почти невозможно заглянуть в них, понять, что они выражают. И все-таки Яропольцев присмотрелся: взгляд у самурая цепкий, ничего не пропускающий. Холодные глаза его оставались напряженно-внимательными, оценивающими даже тогда, когда Минодзума улыбался особенно приветливо.

Лейтенант числился помощником командира броненосного крейсера «Ниссин», который серым утюгом застыл на рейде бухты Золотой Рог.

- Прошу извинить такой неожиданный визит, но я искренне рад вас видеть, - японец говорил по-русски почти без акцента. - Мне надо беседовать с вами по важному делу.