Владислав Бахревский - Смута

Конь двигался как во сне, и все это было сон и сказка: царь, царица, околдованное царство. У царского шатра конь стал. Государь сошел на землю, снял Марину Юрьевну, и они парили перед войском в своем необъятном счастье, рука об руку, не отрывая глаз друг от друга, и войско все не дышало, пока Он и Она не скрылись в шатре.

В воздух полетели шапки, земля дрогнула от залпа пушек. Начался самодеятельный всеобщий пир на весь мир.

Но в шатре было холодно и безлюдно.

– Вы – неподражаемы, ваше величество, – сказал Вор. – Я-то ваше величество, – ответила Марина Юрьевна, собирая и закалывая волосы.

– Позвольте провести вас в нашу спальню.

Марина Юрьевна вытянула из-за корсета договор.

– Ах, это! – Вор улыбнулся. – Но сюда сейчас придут. Мы должны переждать в спальне некоторое время.

Марина Юрьевна молча, не замечая поданной руки, прошла за внутренний полог шатра. Роскошная постель ожидала влюбленных. Вор сел на ложе, кулаком смял подушки и растормошил простыни.

Марина Юрьевна опустилась на стул, глядя на зажженные свечи.

– Я не подам повода усомниться в нашей нежности. Одно только условие – не прикасайтесь ко мне на людях, и особенно за столом. Я боюсь, что потеряю власть над собой и ударю вас.

– Это после того, как я прилюдно держал вас в моих объятиях?!

– Я вас предупредила. – Марина Юрьевна погасила одну свечу, взяла ее, вдыхая струйку дыма.

Он посмотрел на красавицу без удивления, не задавая вопросов.

– Я люблю этот запах, – сказала Марина Юрьевна, но он не слушал ее, был занят шпорой, которая, видимо, давила ногу.

Марина Юрьевна поджала губы: это она могла не замечать, но когда не замечали ее…

Она погасила все остальные свечи, чтобы помешать ему.

– Это правильно, – сказал он, откидываясь на подушки. – Перед тем, как приняться за мужа, жена гасит свет.

Переговоры князя Романа Рожинского, князей Вишневецких, Адама и Константина, Юрия Мнишка с посланцами Шуйского Голицыным, Бутурлиным, Прозоровским не продлились и одного часа.

– У нашего государя с королем Сигизмундом братский договор о мире. Отчего вы не исполняете договора? В договоре сказано, что поляки должны оставить Вора, – спросил Голицын.

– Разговоры эти пустые, – ответил князь Рожинский. – Мы пришли служить истинному царю Дмитрию Иоанновичу и царице Марине Юрьевне. Это вы служите узурпатору. Вам надо опомниться и ударить челом монарху, поставленному государем Небесами.

– Мы знаем, каков этот монарх! – вспылил Бутурлин. – Вы сами смеетесь над Вором и служите ему ради разбоя.

– Моя дочь, известная гордостью своей, признала Дмитрия Иоанновича, – с негодованием отверг речи Бутурлина седовласый Юрий Мнишек. – Тотчас возьмите назад ваши неосторожные слова, сказанные во гневе, или уезжайте прочь, и будем разговаривать на саблях.

– Покажите нам вашего царька! – не мог сдержаться Бутурлин. – Если это царь Дмитрий, мы ему поклонимся.

– Государь – не зверь, чтоб его показывать. Открывайте ворота, и пусть вся Москва убедится, что правда – это правда, – солидно рассудил степенный Адам Вишневецкий, глядя на послов умными глазами.

– Как только языки у людей поворачиваются! – Прозоровский вскочил на ноги и тотчас сел.

Но поднялся Голицын.

– Бог запечатает лживые уста! – сказал он и, поклонясь комиссарам, пошел вон из шатра.

– Не надо было и затевать этого съезда! – сказал Мнишек, возмущенно пожимая плечами. – Невежественные, грубые люди. У Шуйского не осталось слуг, умеющих блюсти честь и держать речи.

– Пока мы проводим время в пустословии, – мрачно сказал Рожинский, – Сапега у государя с безумным своим планом напасть всем войском на Москву.

– В чем же безумство его милости? – удивился Мнишек. – Да в том, что у нас только две тысячи пехоты! Многие тысячи наши – это казаки. Сидеть за земляными валами они умеют, но много ли они крепостей взяли? – Рожинский мрачно посмотрел на комиссаров посольства. – Прошу вас, ясновельможные паны, внушить государю мысль: нам не видать победы, если у войска объявится несколько командиров. Один посредственный региментарий принесет больше пользы, нежели десять блистательных полководцев. Войску нужно множество рук и ног, но только одна голова.

О переговорах комиссары должны были отчитаться перед государем и Думой. Дума собралась в тот же день, и князь Рожинский уложил свой доклад в двух фразах:

– Узурпатор царской короны Шуйский не желает более видеть нас стоящими перед вратами Москвы. Мы, поляки и русские, тоже не желаем стоять перед Москвою, но желаем быть в Москве, свободной от Шуйского. – Сказал и сел.

– Браво, князь! – тотчас поднялся Ян Сапега. – Тогда идемте все разом и возьмем Москву. Если кто-то сомневается в успехе, а побеждать сомневаясь невозможно, то я готов встать впереди войска и повести его на приступ московских стен.

– Вы забываетесь, ваша милость! – Князь Рожинский сделался таким белым, что у него даже губы стали как мел. – Это Дума, а не военный совет.

– Если мы не возьмем Москву теперь, то не возьмем ее ни зимой, ни весной. – Сапега тоже сердился и говорил глухо, глядя на одного Вора. – Я не знаю, способно ли будет войско к военным действиям весной, когда теперь оно торгует, пьет, насилует женщин и за это ожидает себе денежного вознаграждения. Может быть, я напрасно беспокоюсь? Может быть, у вашего величества казна не вмещает рекой текущих денег?

– Государь! – поднялся пан Млоцкий. – Пока дороги не попорчены дождями, нужно послать во все уезды отряды за продовольствием.

– Вы хотите ограбить народ?

– Нет, я хочу все это устроить законно. Пусть ваше величество разделит государство на приставства, и каждый отряд возьмет со своего уезда или города ровно столько для солдат и лошадей, чтоб не замерзнуть в снегах и чтобы не умереть с голода посреди обильной страны.

– Это мы рассмотрим! – согласился Вор.

– Надо воевать, а не обирать! – вскипел Ян Сапега.

– Воюйте себе на здоровье! – усмехнулся Рожинский.

– Я затем и пришел сюда.

Медленно, словно сама земля вспучилась, поднялся со своего места князь Адам Вишневецкий.

– Нас, поляков и русских, которые сидят в этой Думе, венчают высокие государственные чины. Мы бояре, окольничие, думные дворяне, но единит нас одно: верная служба государю. Он – наше солнце, мы его звезды. Казна пуста. Зима на пороге… Где взять денег, чтобы заплатить войску, чтобы удержать его в повиновении, не позволить разгуляться грабежам?.. Я понимаю, русским тяжело принять подобное решение, и совсем не хочу понуждать их присоединять свои голоса к тому плану, который хочу предложить. Выбор таков, господа. Или по всей стране пойдет бессмысленный и кровавый грабеж, или же, спасая народ от насилия и всяческого истощения, следует согласиться, чтобы наши отряды пошли и взяли Троице-Сергиев монастырь, который есть сокровищница Шуйского.

Русские изменники молчали затая дыхание. Ян Сапега сказал:

– Я готов, господа, исполнить волю государя и вашу волю.

Канцлер Валавский, предупреждая похвальбу рыцарей, поспешил сказать:

– Проворный пан Лисовский уже побывал под стенами монастыря. Он сжег посады, но прошел мимо.

– А где сейчас Лисовский? – спросил Вор.

– Взял Коломну и идет к Москве.

– Присоедините полк пана Лисовского к моему, – попросил Ян Сапега. – Он так много успел, что, думаю, лучше других знает, каких подарков надо ждать от местных воевод. – И зорко посмотрел на князя Трубецкого.

Трубецкой, как и другие русские, сидел важно, без единой мысли на лице.

«Какое глупое, какое ничтожное, какое подлое племя», – подумал Ян Сапега.

А Вор смотрел, ухмыляясь, на поляков и на русских, и на губах его трепетало похабное слово: «Выблядки!»

Вор пригласил на ужин одного Адама Вишневецкого. Играя свою комедию, он устал видеть вокруг себя таких же комедиантов. Юрий Мнишек – сенатор, но весь его пафос – пафос скомороха. Рожинский презирает за глаза и в глаза, но к царской руке прикладывается. Вору казалось, что Адам Вишневецкий был птицей иного полета. Тоже скоморох, но не из тех, что кривляются перед толпой. Этот скрыт плотным черным занавесом, и это он дергает за нити, оживляя нужных ему кукол или убирая отыгравших свою игру.

Именно Адаму Вишневецкому пришло в голову подобрать из дорожной пыли бездушную куклу – «Дмитрия Иоанновича». Это он подышал на эту куклу, отряхнул, нарядил, и вот она пляшет перед всем белым светом, живучая, как птица феникс.

У Вора горел язык, будто от перца, так хотелось спросить, кем он выдуман, «Дмитрий Иоаннович»? Где? Как давно? Все догадки упирались в Рим, в иезуитов. Но кто авторы? Кто эти мудрейшие из мудрейших, которые перепахивают старый мир, сея на земле иные злаки или, наоборот, губя поля неведомым, неодолимым чертополохом?

Иезуиты, приехавшие с купцами, доставили изумительное вино к столу государя, и Вор сумел удивить гостя и был счастлив этому удивлению.