Элиф Шафак - Ученик архитектора
Джахан не мог понять, почему жизнь его должна зависеть от человека, которого он знать не знает и видит впервые. Татарин, судя по всему, думал приблизительно то же самое. Но ни один из них не осмелился возразить. Соколлу протянул им два шелковых платка – перевязать порезанные пальцы.
– Теперь ступай, сын мой, – обратился великий визирь к татарину. – И да пребудет с тобой милость Аллаха!
Джахан проводил взглядом гонца, с которым был скован теперь невидимой цепью. Они молча кивнули друг другу на прощание. Тогда Джахан и предположить не мог, что судьбой им уготована еще одна встреча: в ночь, когда внук Сулеймана Великолепного прикажет убить пятерых своих братьев, тот же самый посыльный доставит во дворец главного придворного строителя Синана.
Как только гонец вышел из шатра, явился придворный лекарь. То был иудей, уроженец испанской Саламанки, принявший на родине христианство, но ныне вернувшийся к своей прежней религии. По-турецки лекарь говорил с легким акцентом. Великий визирь и его заставил поклясться в том, что он будет нерушимо хранить тайну. Правда, пришлось обойтись без священных книг, ибо в распоряжении Соколлу не имелось Пятикнижия Моисея. Надрезать палец лекаря и скреплять клятву кровью визирь тоже не счел нужным.
– Пусть этот человек мне поможет, – сказал медик, кивнув в сторону Джахана.
Соколлу, повернувшись к ним спиной, водил по бумаге пером, пытаясь подделать подпись султана – ему предстояло разослать множество писем и приказов от лица усопшего правителя.
– Делай, что он скажет, – бросил великий визирь через плечо.
Лекарь достал из своей сумки какую-то банку и открыл ее. Воздух наполнился едкой смесью запахов – то были мирра, кассия и какие-то пряности. С помощью Джахана иудей раздел султана и смазал его тело пахучим составом. Джахан стиснул зубы, словно желание рассказать кому-нибудь о странных событиях, свидетелем которых ему довелось стать сегодня, уже овладело им. Он знал, что не должен уступать этому желанию, сколь бы настойчивым и сильным оно ни было. Еще Джахан понимал: воспоминания о смерти Сулеймана долгие годы станут теперь наполнять его сны. Придворный медик разрезал грудь султана с левой стороны и извлек сердце. Оно напоминало красную птицу. Хотя сердце недвижно лежало в ладонях лекаря, в какой-то момент Джахану показалось, что оно еще бьется. Врач опустил сердце султана в серебряный таз. После этого он двенадцатью прочными стежками зашил разрез. Джахан наблюдал за ним, онемев от ужаса.
– Эфенди, зачем вы это делаете? – наконец отважился спросить он.
– Сердце – это средоточие человеческой жизни, – последовал ответ. – Мы должны выполнить волю нашего великого султана. Он предчувствовал свою скорую смерть и пожелал, чтобы сердце его было похоронено на поле битвы.
Они достали из сундука самый лучший халат и одели покойника, расчесали ему бороду, подвели глаза сурьмой и нарумянили щеки розовой пудрой. После всех этих манипуляций султан Сулейман стал выглядеть даже более свежим и здоровым, чем при жизни.
– Снимите этот халат, – приказал Соколлу, взглянув на результат их трудов. – Он слишком роскошный. Наш великий султан никогда бы такой не надел.
Лекарь и его помощник послушно заменили нарядный халат на другой, непритязательный и скромный. В сумерках три надежных стражника, совершивших обход лагеря, доложили, что все спокойно. С их помощью слона подвели к самому входу в шатер. Чота беспокоился, чувствуя близость мертвеца.
– Ну, чего ты тянешь? – раздраженно спросил великий визирь.
– Эфенди, мне нужно время, чтобы успокоить слона.
Джахан ласково заговорил с Чотой, пытаясь объяснить, что бояться покойника нечего. Возить мертвое тело придется всего несколько дней, сказал он. Уговоры и яблоки, которые погонщик при этом щедро скармливал слону, сделали свое дело: Чота успокоился и позволил посадить усопшего султана в хаудах. Джахан, как обычно, уселся на шее слона, и Чота неспешно двинулся вперед. Взгляд юноши был устремлен на хищных птиц, кружившихся над полем. Догадавшись, что их привлекает мертвечина, он поспешно отвел глаза. Осада крепости Сигетвар унесла жизни двадцати тысяч человек.
* * *Вскоре стало известно, что шехзаде Селим направляется в Стамбул. Посыльный с честью выполнил возложенное на него поручение. Великий визирь вздохнул с облегчением. Он решил, что скрывать правду более нет нужды. Тело султана извлекли из хаудаха и положили на колесницу, запряженную двумя белыми жеребцами. Теперь ему предстоял обратный путь в Стамбул. Жители города ждали, когда великий правитель в последний раз въедет в свою столицу. Тысячи людей стояли на улицах. В знак скорби они рвали на себе волосы и одежду, колотили себя по щекам и царапали кожу. Джахан видел, как зрелые мужи плакали, точно малые дети, а бесстрашные воины содрогались от рыданий.
Сразу за печальной церемонией похорон последовала другая, радостная – торжественное восшествие на престол нового султана. Селим, занявший трон своего отца, хотел отпраздновать это событие с невиданным прежде размахом. Землетрясения, пожары, чумные поветрия – в последнее время несчастья шли такой густой чередой, что, казалось, люди разучились надеяться и радоваться. Селим решил, что пора положить конец скорби. Настало время веселья.
Улемы, узнав о намерениях нового правителя, пришли в ужас. Соколлу пребывал в растерянности. Но один из советников великого визиря, Феридун-бек, убедил его, что жителям Стамбула и в самом деле необходим праздник.
– Народ, постоянно изнывающий от тоски и скорби, подобен человеческому телу, страдающему от запоров, – сказал он. – Печаль отравляет людей, как нечистоты отравляют организм. Мы поступим разумно, мой визирь, если позволим людям извергнуть из себя печаль.
В день, когда султан Селим взошел на престол, белый слон, облаченный в великолепный головной убор и серебряную попону, расшитую драгоценными каменьями, возглавлял торжественную процессию. Тысячи зевак на улицах пели, ликовали, издавали приветственные возгласы и махали руками. Джахан вновь поразился тому, как легко меняется настроение толпы, как стремительно она переходит от печали к веселью, от слез – к радостным улыбкам.
«Если от горя до ликования всего один шаг, стоит ли удивляться, что расстояние от любви до ненависти оказывается ничуть не более длинным», – размышлял он.
* * *
После того как торжества закончились, слон и погонщик вновь стали работать на строительстве. Каждое утро они покидали придворный зверинец, а вечером, после трудового дня, возвращались, покрытые пылью, усталые и измученные жаждой. В это время архитектор Синан приступил к возведению моста через пролив, соединяющий озеро Бююкчекмедже с морем. Согласно замыслу мастера, то был длинный арочный мост, изящный и прочный.
Однажды декабрьским вечером, когда основные работы уже были завершены, они возвращались в город. Учитель и три его ученика ехали в карете, а Джахан – верхом на слоне. Поблизости от того места, где дорога делала крутой поворот, они услышали какой-то шум, доносившийся из города. Мгновение спустя к шуму примешался отчаянный визг, от которого кровь стыла в жилах. Подняв голову, Джахан увидел полыхающие в небе багровые отсветы, такие яркие, что от них резало глаза.
– Пожар! – закричал он.
Карета остановилась, учитель и ученики выскочили на дорогу. Вид у Синана был встревоженный.
– Поспешим на помощь, – сказал он.
– Думаю, нам всем стоит поехать на Чоте, – предложил Джахан. – Так будет быстрее.
Синан и трое его учеников забрались в хаудах, а погонщик устроился на шее у слона.
Они проехали по городским улицам. Крики ужаса, пронзавшие воздух, подсказывали им, в каком направлении следует двигаться. Ветер становился все сильнее, он перебрасывал снопы искр с горящих домов на те, что стояли рядом. Деревянные хижины вспыхивали мгновенно. Глаза у Джахана слезились от дыма, голова шла кругом. Сверкающие языки пламени тянулись к небу, как будто хотели его лизнуть. Огонь перекидывался на деревья, превращая их в горящие свечи.
Чем дальше они продвигались, тем сильнее становилось всеобщее смятение. Ошалевшие от ужаса животные носились по улицам туда-сюда. Семьи бедняков пытались спасти свои скудные пожитки, мужчины тащили ведра и бочки с водой, женщины прижимали к себе орущих младенцев. Только дети постарше оставались беззаботными, словно все происходящее казалось им увлекательной игрой, которую затеяли взрослые.
Пожар охватил уже несколько кварталов. Дома, где супружеские пары зачинали потомство, где женщины давали жизнь детям, где семьи отмечали свои праздники и где умирающие испускали последний вздох, буквально на глазах превращались в груды пепла. Лишь остатки семейного скарба, валявшиеся на полыхающих жаром улицах, напоминали, что здесь еще совсем недавно жили люди.
