Книга тайных желаний - Кидд Сью Монк

Я рассеянно бродила по нашим комнатам, пока Йолта читала, иногда останавливаясь, чтобы отпустить какой-нибудь комментарий насчет Одиссея, который здорово раздражал ее тем, что целых десять лет не мог вернуться к жене по окончании войны. Не меньшую злость вызывала у нее и Пенелопа, которая дожидалась мужа все это время. Я почувствовала некоторое сходство с Пенелопой. Об ожидании я знала не понаслышке.

День катился к вечеру. Лави, наконец-то вернувшийся домой, возвестил свой приход коротким быстрым стуком. Когда я открыла дверь, лицо у него было серьезное. Он выглядел напряженным и усталым.

Я не питала больших надежд на то, что Антипа и в самом деле больше не представляет для нас опасности: разве можно всерьез ожидать, что тетрарх умрет за год? Но я не предполагала, что новости, которые принес нам Лави, окажутся такими тревожными.

Он снял большую сумку серой шерсти с плеча и протянул ее мне:

— Я отдал за нее три драхмы.

Он уселся на полу, скрестив ноги, и я налила ему фиванского вина. Йолта закрыла кодекс, отметив кожаным шнурком место, где остановилась. Внутри лампы, потрескивая, выплясывал огонек.

— Узнал что-нибудь? — спросила я.

— Добравшись до гавани, — начал Лави, отводя взгляд, — я стал прогуливаться по пристани. Там были суда из Антиохии и Рима, но не из Кесарии. Со стороны маяка подходили еще три корабля, у одного из них паруса были багряные, и я решил подождать. Как я и предполагал, это оказалось римское торговое судно из Кесарии. С него сошло несколько паломников-иудеев, которые возвращались с празднования Пасхи в Иерусалиме. Они не стали говорить со мной. Потом появился римский солдат и прогнал меня…

— Лави, — остановила я его, — что ты узнал?

Он опустил глаза и продолжил:

— Один из мужчин на борту выглядел беднее остальных. Я последовал за ним. Когда мы покинули гавань, я дал ему оставшиеся две драхмы в обмен на новости. Он с готовностью взял деньги.

— Он что-нибудь сказал об Антипе? — спросила я.

— Тетрарх жив… и еще более жесток.

Я вздохнула, хотя ожидала чего-то подобного, и налила Лави еще вина.

— Есть и другие новости, — добавил он. — Пророк, за которым последовали Иуда и твой муж… тот, которого Антипа бросил в темницу…

— Иоанн Креститель — что с ним?

— Антипа казнил его. Он отрубил Крестителю голову.

Я слышала его слова, но не могла в них поверить. Целую минуту я просидела неподвижно и молча. Йолта что-то мне говорила, но я была далеко. Я стояла на берегу реки Иордан, руки Иоанна погружали меня в воду. Свет играл на речном дне, усеянном галькой. Безмолвное движение. Приглушенный голос Иоанна напутствует меня: «Иди в обновленную жизнь»[21].

Иоанн обезглавлен. Я посмотрела на Лави, чувствуя, как тошнота подступает к горлу.

— Тот слуга, с которым ты говорил… Он в этом уверен?

— Он сказал, что вся страна обсуждает смерть пророка.

Некоторые истины похожи на камни: их невозможно проглотить.

— Говорят, за этим стоит Иродиада, жена Антипы, — добавил Лави. — Танец ее дочери настолько понравился Антипе, что он пообещал исполнить любое желание девушки. По навету матери она попросила голову Иоанна.

Я прикрыла рот рукой. Наградой за прекрасный танец стала отрубленная голова.

Лави мрачно посмотрел на меня:

— Еще слуга говорил о другом пророке, проповедующем по всей Галилее.

У меня перехватило дыхание.

— Он был среди тех, кто слушал Иоанна на горе у Капернаума и вспоминает его проповедь с восхищением, — продолжал Лави. — Пророк осудил фарисеев и сказал, что удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в царство Божие[22]. Он благословил бедных, смиренных, отверженных и милосердных. Он проповедовал любовь и сказал, что если солдат заставляет тебя пройти одно поприще с его грузом, то пройди с ним два, а если кто ударит тебя по правой щеке, обрати к нему и другую[23]. Слуга сказал, что последователей у пророка еще больше, чем у Крестителя, и что люди зовут его мессией, царем иудейским. — На этом Лави замолчал.

Я не проронила ни слова. За деревянной дверью во дворе расстилалась египетская ночь. Ветер колыхал листву на пальмовых деревьях. Вокруг был темный, опрокинутый мир.

VII

Йолта раздвинула полукруглый полог над моей постелью, но я зажмурила глаза и сделала вид, что сплю. Было уже за полночь.

— Ана, я знаю, что ты притворяешься. Нам надо поговорить. — В руке у нее была зажженная свеча. Тусклый свет фитиля выхватывал из тьмы костлявые скулы, дрожал, коснувшись подбородка. Йолта поставила подсвечник на пол, и в нос мне ударила удушливая сладость пчелиного воска.

После новости, которую Лави принес неделю назад, я не находила сил говорить о чудовищной смерти Иоанна или о том, в какой ужас меня повергает мысль, что такая же судьба может постигнуть моего мужа. Я не могла есть и почти не спала, а во сне мне являлись мертвые мессии и образы порванных нитей. Иисус на горе, сеющий семена своего учения, — думать об этом было приятно, и я гордилась мужем. Наконец-то он начал выполнять предназначение, которое чувствовал в себе все эти годы. И все же меня сковывал ужас, который я не могла заглушить.

Первое время Йолта не беспокоила меня, решив, что мне надо побыть в одиночестве, но теперь она была здесь. Ее голова лежала на моей подушке.

— Бежать от страха — значит укреплять его, — сказала она.

Я ничего не ответила.

— Дитя, все будет хорошо.

Тут я не выдержала:

— Будет ли? Ты не можешь сказать наверняка. Откуда тебе знать?

— Ох, Ана, Ана. Когда я говорю, что все будет хорошо, я не утверждаю, что тебя ждет безоблачное будущее. Пусть жизнь решает сама. Я только говорю, что все будет хорошо у тебя. Хорошо вопреки всему.

— Если Антипа убьет моего мужа вслед за Иоанном, не представляю, как у меня все может быть хорошо.

— Если Антипа убьет его, ты будешь опустошена и безутешна, но есть в тебе нечто несокрушимое: твердость, частица самой Софии. Когда придет время, ты найдешь к ней путь. И тогда поймешь, о чем я говорю.

Я положила голову на ее руку, жилистую и крепкую, как сама Йолта. Смысл ее слов ускользал от меня, и я провалилась в сон без сновидений, похожий на черный бездонный колодец. Когда я проснулась, тетка по-прежнему была со мной.

— Нам надо поговорить о том, как ты собираешься возвращаться в Галилею, — сказала Йолта за завтраком на следующее утро.

Она обмакнула кусок хлеба в мед и положила его в рот. Немножко меда попало ей на подбородок, и я почувствовала, что ко мне возвращается аппетит. Я отломила кусок пшеничного хлеба.

— Ты боишься за Иисуса. Я же боюсь за тебя, — снова заговорила Йолта.

На пол у стола легло пятно света. Я смотрела на него, надеясь, что в нем появятся волшебные письмена и укажут мне путь. Возвращаться было опасно — возможно, не менее опасно, чем в дни моего бегства, — но мне было необходимо увидеть Иисуса.

— Если Иисус в беде, — отвечала я, — я хочу встретиться с ним, пока не стало слишком поздно.

Тетя наклонилась вперед и мягко посмотрела на меня:

— Если ты вернешься к нему сейчас, боюсь, Антипа утвердится в своем желании заточить его.

Об этом я не подумала.

— Думаешь, мое присутствие подвергнет Иисуса еще большей опасности?

Она посмотрела на меня, удивленно подняв брови:

— А ты нет?

VIII

Всю неделю я не показывалась в скриптории, но этим утром решила пойти, раз уж мне предстояло пока жить в Александрии. Я скользнула за стол, который, как я не могла не заметить, был прибран: желтая древесина сияла, источая аромат лимонного масла.

— Тебя здесь не хватало, — приветствовал меня Фаддей со своего места в другой стороне хранилища.