Пришедшие с мечом - Екатерина Владимировна Глаголева
– В таком разе, – продолжал светлейший, – если Наполеон вывернется при Березине, будет еще много бед и пролитой крови; но если во Франции так любят славу, вот прекрасный случай для ваших сенаторов погибнуть с честью и прославить свое имя на всю Европу – восстать против Наполеона и спасти нацию, у которой нет большего врага, чем он! Кто же раскроет ей глаза? Он уже ничего не соображает, вся эта кампания – тому доказательство; если бы он не остался в Москве, а пошел дальше, мы могли отступить еще на пятьсот лье, но его силы истощились уже в Москве.
Накипевшее на душе у виконта наконец-то свободно излилось наружу. Наполеон поставлял Сенату и Совету неверные сведения; во Франции порицали его вторжение в Испанию и упорство, с каким он продолжал эту несправедливую войну, опустошавшую казну и губившую заслуженных воинов; один из величайших государственных деятелей, Фуше, не одобрявший планов императора, был из-за этого отстранен от дел; Наполеон не допускал мнений, противоположных его военным проектам, лишь в гражданской области он еще прислушивался к возражениям. Зачем далеко ходить: уже в эту кампанию, когда офицеры, посланные на разведку, докладывали ему, что в том или ином месте находятся двенадцать тысяч неприятельских солдат, а не две тысячи, как он предполагал, или что неприятель уже у наших аванпостов, а не в пятнадцати лье оттуда, он гневно ругал их. Любого генерала, посмевшего возразить против неисполнимого приказа, обзывали трусом на глазах у всей армии.
– Французы, казалось бы, цивилизованные люди, а избрали себе цаплю из басни, которую «не томит о будущем забота», – завершил Пюибюск свою тираду.
Кутузов весело рассмеялся. Затем пристально посмотрел на виконта своим здоровым глазом, словно оценивая, и, вероятно, удовлетворившись результатом, заговорил о том, что в России уже давно изучали характер Наполеона, его мании; ему расставили ловушку, но влез он в нее сам. Русские были уверены, что, перейдя через Неман, он захочет завоевывать новые земли, а потому отступали перед ним, чтобы рассеять его армию, победить усталостью и голодом, а затем окончательно добить суровым климатом. Его попытки заключить мир в Москве, словно у русских не оставалось больше сил для ведения войны, были просто смешны. Пюибюск заметил князю, что летом французская армия чуть не остановилась в Смоленске, прикрывая Польшу, и во всех подробностях изложил ему план, который главный штаб собирался принять 25 августа – накануне Бородина. Фельдмаршал согласился, что это было бы самым опасным для России, однако он был убежден, что подобный план не мог родиться в голове Наполеона, слишком привыкшего к блиц-кампаниям. Не стоило опасаться, что он потратит два года на то, чтобы победить одну-единственную державу; всё, что требует времени, бережливости и тщательной проработки, претит ему. Кутузов знал обо всех его приказах, отданных армии за месяц в Москве. В них не было ни складу, ни ладу, ни предусмотрительности, ни четкого плана действий; каждый день новое решение отменяло предыдущее. Обмануть его оказалось легче легкого. Кутузов нарочно написал императору Александру длинное письмо с жалобами на казаков и их атамана, которого он якобы разжаловал и сослал на Дон, прося его величество одобрить принятые им суровые меры; расчет был на то, что это письмо окажется перехвачено Наполеоном, так и случилось. Между тем, пока французы находились в Москве, Матвей Платов собрал на Дону двадцать пять тысяч казаков и вернулся с ними через месяц после своего «разжалования», за что был возведен в графское достоинство. И не одно это письмо ввело Наполеона в заблуждение насчет истинного положения дел в России.
Пюибюска словно ошпарило. Не зря многие польские вельможи, которых он встречал в главной квартире, когда она находилась в Смоленске, казались ему шпионами! Не одно простонародье занимается этим постыдным ремеслом. Поляки, уверявшие в своей преданности Наполеону, давали маршалам советы, которые на самом деле играли на руку русским. Графы и князья без зазрения совести принимали значительные суммы, утром разыгрывая из себя польских патриотов, а вечером притворяясь в преданности России в штабе Багратиона, и не забывая и там, и там доносить на своих личных врагов.
Кутузов говорил теперь о том, что русские могли бы без труда уничтожить всю французскую армию между Вязьмой и Смоленском, только он не захотел пожертвовать ни единым из своих солдат. Он прекрасно знает, что его считают немощным, трусоватым, выжившим из ума стариком, не способным на решительные действия, – пусть! Бог всё видит. Русская армия становится на дневку каждые три дня; если бы в полках начались перебои с продовольствием и водкой, Кутузов посадил бы сам себя под домашний арест и не посмел бы показаться на глаза своим солдатам – «Вот как мы, северные варвары, бережем своих людей!» Перед мысленным взором Пюибюска предстали вереницы французских пленных, которых подгоняли казаки, не выказывая к ним ни жалости, ни сочувствия… Фельдмаршал сам признался, что не знает, где добывать пропитание для пленных в разоренном краю.
Виконту с сыном просто повезло. По приезде в Копысь они где-то с час дожидались у постоялого двора появления главнокомандующего, но как только Кутузов прочел письмо от Ермолова, он отпустил конвой, определил Пюибюсков на квартиру и дал им в услужение своих людей. Призрак смерти, витавший над ними, временно отдалился, однако оба терзались от невозможности облегчить страдания соотечественников. Все пять дней, что Кутузов провел в этом городе, Пюибюски не выходили из дома, если не считать трех раз, когда виконта вызывали на разговор к фельдмаршалу.
Князь уверял, что отдал приказ избегать кровопролития и брать в плен всех, кто пожелает сдаться. И всё же Пюибюск был уверен, что на Березине произойдет кровавая резня. Не дай Бог, какие-то из маршалов попадут в руки неприятеля. Его тревожила мысль о судьбе родных и друзей, а вот участь Наполеона оставляла его равнодушным. Ложные понятия о чести требовали, чтобы император спасся, но тогда виновник стольких несчастий обречет на смерть всю остальную нацию. Не зря Кутузов интересовался тем, как поступят французы, если Наполеон вернется в отечество. Пюибюск ответил, что, если императору удастся внушить страх перед иноземным вторжением, он с легкостью поставит под свои знамена большую часть нации. Если не позволить ему запугать людей, если вовремя отослать на родину
