Соль Вычегодская. Строгановы - Татьяна Александровна Богданович
Галка кинулся назад в сенцы и на свою лестницу. Еле вскарабкался. Окно в чулане лопнуло, потолок горел, и лестница тоже занималась. Так и обдало его жаром. Слава господу, ключ на виду, на стене. Галка схватил его и кинулся назад. Обернулся – лестница горит. Все равно, другого хода нет. Жжет, дух захватывает, дым глаза ест. В рот, в нос забивается. Кругом огонь, треск, грохот. Лесенка узкая, деревянная. Сбежит, или нет? Нет, не выдержала лестница, подломилась, и вместе с Галкой рухнула вниз. Данила сунул бабку ключнику и бросился к груде обломков. Расшвырял их ногами, обжигая руки, схватил Галку поперек тела, сорвал с него горящий кафтан и помчался к лестнице в поветь. Все уж сбежали вниз.
– Ключ! крикнул Иван. – Дверь запирай!
– Данила обернулся на лестницу, перехватил одной рукой Галку, а другой захлопнул за собой дверь. Иван кинулся к нему. Руки Галки болтались вниз, но в одной был крепко зажат ключ. Данила положил Галку на лавку, где он сам только что лежал.
– А ход где? – кричал Иван, подступая к Галке. – В западню заманил, дьявол! Нет хода!
– Тихо ты, – сказала ему Анна, – отступи. Обмер он. Умрет, мотри.
Анна наклонилась над Галкой. Он лежал закопченпый весь, половина бороды обгорела, глаза закрыты были.
– Нет ли вина у кого? – спросила Анна.
Иван сразу вспомнил, что в той самой повети спрятаны были заморские бутылки… Максима еще угощал он… Две остаться должны.
Он пошел в угол. Там на полке, все в паутине, в пыли, так и стояли две бутылки. Он взял одну и подошел к Анне.
– Открой, – сказала она.
Иван поглядел кругом, поднял с земли камень и отшиб горлышко.
Анна взяла бутылку, кивнула Даниле, тот приподнял Галку за плечи.
Все столпились кругом. Коль не оживет, не покажет хода – всем пропадать. Назад не выйти. Наверху треск, грохот. Верно, крыша обвалилась, в повалуше стены горели. Сюда-то не скоро огонь заберется стены и потолки кирпичные, дверь окована железом. От пожара поветь и построена. А все-таки вдруг своды рухнут – не выдержат.
Анна взяла у Ивана ножик, разжала Галке зубы и тихонько влила в рот вина. Густая, красная, как кровь, струйка потекла по обгорелой бороде. Но вот что-то дрогнуло в лице у Галки. Он поперхнулся, закашлялся и проглотил вино. Губы у него зашевелились, веки поднялись. Он обвел всех мутным взглядом.
– Галка, – сказала Анна тихо, пожар, слышь. Памятуешь, где ход потайной?
Галка опять зашевелил губами, но потом повернул голову и пробормотал:
– Сундук тот сдвинь…
Рот у него остался открытым, но глаза опять закрылись.
Иван с ключником бросились в угол, к громадному сундуку. Сундук не поддавался. Данила опустил Галку и тоже подбежал. Втроем еле сдвинули его. Под ним была подъемная дверь с чугунным кольцом и медным запором. Иван всунул ключ вдруг не тот. Ключ пошел, но не поворачивался. Заржавел, верно. Иван даже покраснел весь от натуги. Данила подбежал к матери отнял у нее бутылку и полил в пробой. Наконец ключ со скрипом повернулся. Данила схватился за кольцо и еле оторвал от полу тяжелую дубовую дверь. Под ней было черно. Пахнуло сыростью, холодом. Ключник опустил фонарь. Блеснули черные мокрые ступени.
– Чего глядеть? – сказал Иван, – иного пути нет. Лезть надобно. Веди бабку, Данила, Анна, иди!
– А Галка как? – спросила Анна.
Иван оглянулся. Галка лежал, не двигаясь.
– Да он, гляди, помер, – ответил Иван нехотя.
– Оживет, може, – сказала Анна. – Не пойду, коли кинешь. Сгорели бы без его. Аль креста на нас нет?
Иван сердито поглядел на Анну, но подошел, схватил Галку и перекинул его через плечо. Руки и ноги старика висели как плети.
Марица Михайловна разахалась перед черной лестницей, боялась лезть. Но Данила, не слушая, схватил ее в охапку и стал спускаться за ключником. Девки напирали на них сзади.
– Фомушка, Фомушка где? – кричала Марица Михайловна.
– Вперед он шмыгнул, – сказала Феония.
Фомушка и то оказался всех прытче. Первый скатился по лестнице.
– А Лобода где? – спохватился вдруг Иван Максимович. Оглянулся – Лободы в повети не было. – Надо быть, в посад ушел бражничать, – прибавил он сам.
Долго спускались, скользили, падали, визжали.
– Не бойтесь, – крикнул снизу ключник. – Сошел я, ход будто есть.
Далила, пыхтя, стащил бабку и опустил на землю.
– Ну, волоки ее дале, – сказал он ключнику. – Дай-ка мне фонарь.
Данила сильно боялся: вдруг засыпало выход? Погибать им всем тут. И Устю не повидать боле. Он шел вперед, спотыкался об камни, скользил, а впереди все было черно. Кое-где земляной потолок так низко спустился, что приходилось пробираться чуть не ползком. Потом опять становилось просторней. Но вот впереди точно посветлело. Данила поставил фонарь на землю и побежал бегом. Все светлей, светлей.
Чего же светится? – подумал он. – Ночь ведь была, как загорелось. Неужли день уж? Да и свет красный. Неужли и тут пожар? Чему ж гореть-то? От дома далеко ушли. На свету замелькали какие-то ветки, дальше и не пройти. Кусты. Нарочно, верно, дед посадил, чтоб с берега не видно было хода. У Данилы все руки были обожжены, а тут он еще в кровь их ободрал, ломая ветки. Все-таки продрался, выскочил.
– Варницы! – крикнул он сразу.
На другом берегу Солонихи, за леском, варницы горели, точно свечки. Многие догорали уже, а работников никого не видно было.
– Подожгли, окаянные, – сказал Данила сам себе. – Перекинуться неоткуда. Он, и собор горит! – крикнул он, оглянувшись.
Рядом с ним стоял Фомка и смотрел туда же.
– Не горит. Светится лишь, – сказал Фомка непривычным голосом.
Данила с удивлением посмотрел на дурачка.
– Вишь ты! Разобрал, – сказал он.
Фомка сразу съежился, присел на корточки, стал подкидывать в горсти снег, бормоча:
Церква горит.
Снежок валит.
Фомушка глядит.
Данилушка не велит.
Но Данила уже забыл о нем. Он помогал ключнику протаскивать через кусты стонавшую бабку. За ней в широкий пролаз одна за другой высыпали девки, и наконец показались Иван с Галкой и Анна с Фросей.
– Батюшка! – крикнул Данила. Оба они точно и забыли про вчерашнее. – Собор, гляди, не загорелся бы. Бежим скорее.
Иван, не глядя, свалил Галку на снег и крикнул Анне:
– За матушкой присмотри.
А сам с Данилой стал продираться мимо тына к площади. Когда выскочили они на площадь, сразу весь собор открылся. Он не горел. Только зарево от хором ярко светилось на нем.
Убойца
На площади шумела толпа.
