Золотой век - Евгений Игоревич Токтаев
— Вы там что, одних гулящих похватали? Себе на ложа? — возмутился Амфидамант, — таких здесь нам не надо. От них прибыли нет, одни вопли по ночам. Работницы нужны. Сколько шерсти да льна спрясть надо, чтоб хоть один сломанный меч окупить?
Царь ни слова не сказал, и братья молчали. Смотрели исподлобья, нагло и насмешливо, чем одновременно раздражали и пугали ванакта. А особенно, как ни странно, этот сопляк рядом с ними. Было в нём что-то такое… Щемившее царское сердце недобрым предчувствием.
— Вижу, порядка у тебя в войске нет, — сердито сказал Амфидамант, почувствовав, что ванакт дал слабину, — чисто разбойники какие. А учёт надо в войске вести, это первое дело.
— У меня писец пишет, — раздражённо сказал Алкид, мотнув головой в сторону Лихаса.
— Писца п-п-проверять надо самому, — выдавил из себя ванакт, — я завсегда своих писцов п-п-проверяю. Мало ли чего они припишут или не допишут. Вот спроси у меня, сколько всего овец на дворцовых землях?
— Ну, спросил. Сколько?
— Одиннадцать тысяч двести тридцать четыре штуки. Вот так надо!
— Давай-ка сюда твои таблички, — велел Амфидамант, — что на нынешний день имеем? Что у тебя с колесничным войском?
Лихас начал читать другую табличку, которую он предусмотрительно принёс с собой. Колесниц в Микенах числилось двести девяносто восемь. Лошадей, обученных и пригодных для упряжки вдвое больше, соответственно. А вот с колёсами вышла незадача. Колёса снимали с колесниц, когда в них не было нужды. Чистили, чинили оси, потому и учёт им вели отдельно.
Выяснилось, что есть в наличие два лишних колеса. А колесницу к ним сыскать не удалось. Писец растерянно всматривался в табличку, вертел её в руках. Но колёса никак не могли найти причитающуюся им колесницу.
Алкид отобрал у писца табличку, начал читать сам. Но всё было также безрезультатно. Амфидамант с довольным видом рассматривал их мучения. Ванакт переминался с ноги на ногу и изо всех сил пытался сохранять невозмутимость, положенную царственной особе.
Осознав бесполезность занятия, Алкид вернул табличку писцу. Лихас взял её в руки, зачем-то перевернул и неожиданно обнаружил, что на другой стороне тоже что-то написано.
— Вот же! Колёса от колесницы, покрашенной в красный цвет. Дна нет, поводья отсутствуют. К употреблению непригодна! — объявил он радостно.
— Да, порядка нет, — вздохнул Амфидамант, — почерк у писца ужасный, сам разобрать не может, что написал. Хотя, кому я это говорю. Бесполезно. Ладно, свободен лавагет. Ешьте, пейте царское добро. Обнищают из-за вас Микены, раздолбаев эдаких. Ступайте.
— Отпускает ли нас великий царь? — сурово поинтересовался Ификл.
— Отпускаю, — разрешил ванакт и некрасиво дёрнул плечом.
Алкид, в очередной раз не дождавшись от царя заслуженной похвалы и награды, развернулся и двинулся прочь.
Покинув дворец, он, в свою очередь обнялся с Автоликом.
— Ну что, в Тиринф едем? — спросил Ификл, — мать там наверняка извелась вся. Там и вмажем за встречу. Мне тут комок в горло не полезет.
— Нет, — возразил Автолик, — мне никак нельзя. Завтра сюда послы приедут.
— Какие послы? — спросил Палемон.
Автолик быстро пересказал ему то, что уже поведал Ификлу и добавил ещё кое-каких деталей, но имена послов не назвал.
— Расскажу, всё расскажу, — пообещал он, — сколько лет не виделись. Говорить теперь, не переговорить. Только где?
— У нас в Микенах дома нет, — сказал Ификл, — мы тут не задерживаемся.
— Давай к Аргею, — предложил Палемон.
Аргеем звали старшего сына басилея Ликимния. Он тоже ходил с братьями в поход. Так же, как и они постоянно жил в Тиринфе, но имел дом и в Микенах.
Отправились к нему и всю ночь там гудели. В мегарон Аргея набились воины, коих Палемон особо отличал, да и вообще немало микенских мужей пожелали присутствовать на пирушке.
Лавагета здесь действительно очень любили. Многие из тех, кто терпеть не мог ванакта, а особенно его первого геквета, тайком шептались, что следовало бы царём звать Палемона. Дескать, прав он имел куда больше. И ванакт и Амфидамант о таких разговорах знали и иной раз заснуть не могли, всё думали, как бы их извести. Разговоры. Лучше вместе с их причиной, но, чтобы без убытка для себя.
У великого Персея было три сына — Алкей, Электрион и Сфенел. Когда Персей умер и Алкей стал басилеем Микен, он попытался сблизиться с Фивами и женился на Гиппономе, дочери Мекенея, одного из гекветов царя Лая.
Её имя, «Пастушка», Алкею не нравилось и он переименовал молодую жену в Алкмену, «Сильную во гневе», ибо девица отличалась бойким нравом. Её мнения насчёт этого брака, конечно же никто не спросил, а зря. Невеста давно уже путалась с молодым фиванским лавагетом Амфитрионом, другом её брата Креонта. Тот тайно последовал за ней в Микены и так случилось, что, когда Палемону Алкиду не было и полугода, Алкей помер.
Сразу, конечно, поползли слухи, что это его Амфитрион с Алкменой приморили. Слухам поверил Электрион, наследовавший брату. Он попытался убить Амфитриона, но сам пал от его руки.
Царём стал третий брат, Сфенел, а Амфитрион и Алкмена бежали в Фивы, под крыло Креонта. Там родился Ификл. С Палемоном они оказались погодками. Оба лицом были похожи на мать, отчего не утихали пересуды, кто же истинный отец Палемона[101] — Алкей или Амфитрион?
Ныне лавагету исполнилось тридцать три года. Он покинул Фивы вместе с братом и матерью из-за нечестия Лая и нашёл пристанище в Тиринфе у Ликимния, с которым был дружен несмотря на то, что Амфитрион стал причиной смерти отца тиринфского басилея.
Эврисфей почуяв угрозу, поначалу хотел немедля прогнать опасного вроде-как-родственника, но тесть его присоветовал принять Палемона. Тот был знаменит, как воин и полководец, отличился в войне с Орхоменом. Грех разбрасываться такими людьми, а замыслы Амфидаманта были весьма грандиозны. Хотел он для внуков своих полностью прибрать к рукам «Пелопсов остров». И пока неплохо получалось. Все города окрест Микен надёжно подчинены, даже Лерна от телебоев очищена. Вот уже и по далёкой Элиде ступают микенские воины. Хорошо же? Можно и потерпеть покамест неудобного вроде-как-родственника. Тем более, что Палемон действительно на трон не посягал.
Зато другие за его спиной посягнуть были не против.
Всё это Автолик хорошо знал и ничему не удивлялся.
Во время пирушки он пил совсем мало, только чтобы горло промочить и язык не отвалился. Давно ему не приходилось так много говорить. Рассказывал без остановки. Как оказалось, у него новостей было куда больше, чем у братьев. Те тоже почти не
