Башмаки на флагах. Том 4. Элеонора Августа фон Эшбахт - Борис Вячеславович Конофальский
— Не очень удобно мне будет, большой угол, — отвечал артиллерист, — впрочем, попробую, кажется, есть вон там место, попрошу Шуберта подравнять место под пушки.
— Так и сделайте.
— А что же мне… Где мне встать? — подъехал к ним капитан Кленк.
— По склону горы, вон там место удобное, обойдите лагерь, станьте на юге, — отвечал генерал, указывая рукой. — Окопайтесь обязательно. Палисад и контрпалисад непременно должны быть.
Естественно, Кленку это не понравилось, не очень любили ландскнехты ковыряться в земле и строить заборы, но генерал приобрёл в глазах подчинённых такой авторитет после недавних побед, что даже ландскнехты не осмеливались с ним спорить.
— Как вам будет угодно, господин генерал, — отвечал Кленк.
И тут высоко и звонко ударила пушка. Кулеврина. И Кленк, и Волков посмотрели на Пруффа. И почти в то же время небольшое ядро глухо шлёпнуло в землю почти под копытами коня Кленка. Над стеной лагеря поплыло белое облако.
— О! — воскликнул ландскнехт и засмеялся. — Эти болваны, кажется, обзавелись пушкой.
А вот артиллерист Пруфф, напротив, весел не был. Он внимательно всматривался в крепость. Теперь от его обыденности и следа не осталось. Даже наличие одной пушки у врага меняло всё.
— Да-а, кто ж знал, кто ж думал…, — задумчиво говорил артиллерист. — Придётся людям Шуберта потрудиться больше, чем я поначалу думал… Господин генерал, придётся мне пушки ставить вон там, на холме, а кулеврины… — он стал смотреть по сторонам, — да, поставлю их прямо тут, для дуэли место хорошее, мы повыше их будем, иначе они меня будут изводить контрбатарейным огнём. А вы тут, господа, не стойте, тут вы хорошая мишень.
А вот сейчас генерал не стал спорить со своим опытным офицером, пусть ставит пушки, где ему лучше, да и с места того, на котором стоял, он съехал, дабы не давать врагу надежду закончить дело, убив его или ранив.
Солдаты принялись за дело, кто ставил рогатки, кто собирал дрова и хворост, связывая это всё в фашины, кто остался в боевом охранении. Сапёры Шуберта стали готовить позиции для больших пушек, а кулеврины, въехав на холм, почти сразу затеяли дуэль с пушкой врага. Началась уже привычная для Волкова пальба.
Над долиной, над лагерем поплыли клубы белого дыма. А он кругом объехал весь лагерь врага, не поленился, аж два раза объехал, осмотрел рвы, выходы, дороги, частокол — он всё хотел видеть сам. И был осмотром доволен. Лагерь оказался не самым крепким. Но нужно было торопиться, всё время торопиться, не давать врагу собраться с силами, бить, пока противник разрознен, не собран, слаб. И Волков уже почти знал, как будет действовать. Пушки и мушкеты, пушки и мушкеты — вот его сила, вот его преимущество. И именно так он и собирался бить неуступчивых горцев.
«В тяжкий день такой-то, года такого-то от рождества Христова вор и разбойник, и смрадный пёс смрадного папы Эшбахт с двадцатью тысячам нечестивого воинства своего пришёл к деревне Рэ. И был он со многими пушками при обильном зелье пушкарском, и при нём были кавалеры во множестве, проклятые все Господом. И увидал там доброго человека и человека богобоязненного генерала Каненбаха с людьми его немногими. И было тех людей пятьсот. И там встал вор и разбойник Эшбахт. А добрый Каненбах со людьми стоял в крепостице, за тыном и за рвом. И, скрежеща зубами, пёс папский Эшбахт пошёл на них со всеми своими нечестивцами. И стал бить из пушек и запалил стены крепостицы и внутрь пошёл.
И стали люди доброго Каненбаха молиться. И Господь даровал им крепость духа, и стали они биться. И бились так, что по локоть были их руки в крови поганой, и попирали они горы трупов, и не было вокруг них места, где б не лежали мёртвые нечестивцы. Но каждый из добрых людей Каненбаха бился с сорока нечестивцами, и не убывало их. Оттого и не могли они всех одолеть. Но и разбойник Эшбахт не мог взять их.
И тогда пёс папский Эшбахт, не взяв их в честном бою, велел бить по ним пушками и другим огневым зельем, избивая их во множестве. И пало знамя их, и сам добрый человек Каненбах пал израненный. Многие люди его пали. И тогда ослабли духом люди его, и стали уходить из крепостицы, идя на юг, но их по выходу встречали проклятые Господом кавалеры и топтали конями их. А иные, что не пошли из крепости, стали оружие своё бросать и просить у пса Эшбахта и его людишек нечестивых милости. И они, и сам Каненбах был нечестивцами полонены. И скорбь была в том над всей землёй Брегген».
Взяли почти пять сотен пленных, большинство пленных были райслауферы из соседней южной земли, но даже их генерал велел не трогать. Тем более не разрешал резать местных. Все они были ему нужны. Особенно офицеры и сам генерал Каненбах. Он был тяжко ранен в левую руку либо картечью, либо мушкетной пулей.
— Руку пришлось отнять, — говорил лекарь Волкову. — Он в дурном здоровье, крови потерял изрядно, а сам немолод, уже не знаю, сберегу ли его.
— Да уж приложите усилия. Он мне надобен, слышите, надобен.
Сказав это, кавалер пошёл в палатку, чтобы поглядеть на поверженного врага. За ним хотел было увязаться Габелькнат, но у прапорщика Брюнхвальда хватило ума и такта его остановить.
В палатку Волков вошёл один. Каненбах, страдающий, лежал на боку к нему спиной, остаток руки его запеленали в тряпку. Сам горец чуть раскачивался от боли, как будто баюкая остатки руки. Он словно почувствовал, да нет, скорее услышал лязг доспехов, и оттого повернулся.
— А, победитель пришёл насладиться поверженным врагом!
Волков молча смотрел на него. Каненбах был бел, совсем бел лицом. И едва шевелил серыми губами:
— Уж не знаю, чего вы задумали, почему не убили меня, а лечите, но скажу вам сразу, не надейтесь, я вам никакой помощи не окажу, а буду лишь мешать всячески по мере сил. Господом всемогущим клянусь!
Кавалер опять ничего ему не ответил: упрям, как и все горцы, глуп, как и все упрямцы.
— А если бы вы мне в руки попались, так я бы вам жизнь сохранил, только лишь чтобы доставить вас в Шаффенхаузен, а там четвертовать на площади.
Волков и на этот раз ему ничего не ответил. А повернулся и пошёл прочь из палатки.
«Можешь пыжиться, старый дурак, и
