Алексей Эйснер - Человек с тремя именами: Повесть о Матэ Залке
Подъезжая к своему домику, они издалека опознали идущий навстречу запыленный автомобиль.
— Фриц пожаловал! — расцвел Лукач.
Оказалось, что по дороге Фриц подобрал Реглера, машина которого вышла из строя. Комиссар доставил командиру 45-й от Савича свежие (двухнедельной давности) советские газеты и флакон лаванды из Франции. Лукач радостно обнял Фрица.
— Не выдержал, понимаешь,— басил тот.— Узнал от наших, что здесь с вашим участием затевается, и первый раз в жизни дисциплину нарушил: не спросясь бросил свой Теруэль. Там теперь прямо-таки зимняя спячка. Махну, решил, к своим. Столько вместе пережили, авось чем и помогу.
Взаимно похлопавшись и с самим Фрицем и с его шофером, знакомым еще по совместному путешествию из Парижа в Альбасете, Алеша тут же в машине старшего теруэльского советника, пожелавшего поскорее ознакомиться с посасовским приказом, отправился к складам, где теснился штаб и все прочее. Оставив Фрица в крепких объятиях Петрова, адъютант предложил сархенто охраны — инвалиду и последнему из тельмановских могикан, пожелавшему по возвращении из госпиталя остаться в Двенадцатой,— подобрать четырех решительных ребят и вскоре на полуторке повез всех пятерых на перекресток. Поумовские милисьяносы подчинились без возражений. С благоговением неграмотных они приняли оправдательный документ, адресованный их предводителям, собрали нехитрое солдатское барахло и затопали вверх по шоссе. Внушив, что следовало, исполнительному немцу, адъютант вернулся в Сьетамо.
Едва переступив порог, он еще из сеней увидел Лукача, сидевшего за столом и подпершего опущенную голову кулаками. Услышав шаги, комдив оглянулся.
— Это вы? А у меня опять мигрень разыгрывается. Но я сразу две таблетки принял, надеюсь, к приезду Фрица обойдется.
Пака привезла обед. Она наливала кофе, когда подъехал Фриц. Пакита поставила и налила третью чашку.
— Белов мне слово в слово приказ перевел и по карте все показал. Действительно странно,— с оттенком неодобрения сказал Фриц.— Хотелось бы посмотреть на тех, кто такое сочинял.
— Вряд ли их нам выведут напоказ. Зато есть возможность увидеть утвердившего эту...
Лукач не договорил: перед дверью, раскрытой, чтобы было не так душно, остановилась чья-то машина, окрашенная в тусклый защитный колер, по которому были пущены вполне декадентские коричневые разводы. Из нее вышел коротенький, курносый и скуластый незнакомец, загорелый, как араб, в военизированной и в то же время не форменной одежде. Новоприбывшего отличала лишь яркая, голубая шелковая рубашка. Фриц с ним уже где-то встречался, потому что поздоровался как со знакомым, но без обычной своей веселой приветливости, из чего Лукач понял, что советник в небесной рубашке не пользуется особой симпатией полковника. Тем не менее Фриц представил новоприбывшего как оперативного работника танковой группы на Арагоне. Еще пожимая протянутую ему руку, тот начал излагать «убедительную просьбу советника фронта, чтобы комдив 45-й безотлагательно прибыл вместе с командирами Двенадцатой и Тринадцатой интербригад на рекогносцировку к пункту...» — и назвал то самое селение над Уэской, где Лукач уже побывал сегодня.
Лукач хотел было возразить, что он уже обследовал Уэску с этого плато и что оттуда даже в бинокль оборонные сооружения врага практически неопределимы, да и зачем накануне операции демонстрировать неприятельским наблюдателям кучу машин и толпу людей, из которых некоторые к тому же в цивильном, и бедным франкистам никак не догадаться, кто это такие. Однако, посмотрев в зеленые, как у кошки, глазки танкиста и выслушав не слишком новаторские его увещевания, не следует, мол, испытывать терпение начальства, вдруг сдался:
— Ладно, поехали, хотя оно абсолютно бесполезно и даже вредно. Алеша, вы сейчас будете около Белова, так пусть он распорядится, чтоб Паччарди и Янек со своими начштабами и комиссарами поживее выезжали туда, где мы с вами были,— Он, едва танкист вышел, взглянул на циферблат.— Ишь, как время летит. Всего сорок минут осталось. Просто удивительно. Пора и нам понемногу собираться. Тебе не кажется, Фриц, что вот уже дня три, как часовые стрелки вдвое быстрее пошли? Нет? Странно. А мне чудится. Будто даже шелест от полета времени слышен. Неприятное ощущение. Главное, ничего не успевается...
Забежав на минутку в помещение штаба с поручением от комдива, адъютант легко подобрал девять человек, которым предстояло стать регулировщиками, но, пока они запасались сухим пайком на сутки, наполняли фляжки, получали карманные электрические фонарики для ночной сигнализации и привязывали разрезанную простыню к штыкам, чтобы регулировать днем, прошло не меньше часа.
Сборы обоих комбригов были вдвое короче, и вскоре их машины одна за другой пропылили мимо домика, где Лукач, переходя с русского на немецкий и наоборот, излагал Фрицу и Реглеру свои соображения, как избежать завтрашнего губительного наступления.
— Вот чудаки,— прервал он себя, когда мимо прошли две машины.— Или их не предупредили, что проезд напрямую закрыт? Давайте и мы за ними... А то как бы Паччарди там в амбицию не вломился. Храбрый и дельный офицер, но так самолюбив.
Фриц сел справа от Лукача, а Реглер рядом с шофером. Когда «пежо» вышло к перекрестку, стало ясно, что обе машины уже миновали пост. Нельзя было не сделать вывода, что приказание генерала игнорируется. Он пожелал разобраться в этом. Машина поравнялась с декоративной хижиной. Густав подозвал сархенто и строго спросил в чем дело. Тот по-немецки ответил, что ни одна машина туда не прошла и не пройдет, покуда он здесь, геноссе комиссар может ему поверить. Но имеет ли право начальник поста направлять в объезд сразу двух командиров бригад, если они избрали этот путь? Он отдал и тому и другому честь, но и не подумал останавливать. А то окажется, что он и геноссе командира дивизии имеет право остановить, если он решит здесь проехать? Нет, он не прусский солдат, а революционный боец и слепо выполнять приказы не умеет.
Лукач, не вмешиваясь, выслушал тельмановца.
— Ничего не попишешь,— признал он.— Некоторая логика в его словах есть.
Солнце палило немилосердно сверху, да еще отражалось от нагретого, как плита, шоссе. В машине, несмотря на то, что все стекла, кроме передних, были опущены, сразу стало как в духовке. Где-то впереди время от времени глухо разрывались снаряды, хотя пушек и не было слышно.
— Чуешь? Не иначе как начали к замаскированному серпантину пристреливаться. А всего две легковые прошли. Это что-то новое. Вовремя я догадался послать адъютанта окружное движение организовать. Легковые бы, конечно, проскочили, но сейчас-то уже грузовик за грузовиком впритык пойдут, могли бы и подбить. Однако, пора.
Эмилио включил мотор и начал разворачиваться, но Лукач тронул его плечо.
— А может, напрямик дернем? — повернулся к Фрицу.— Очень уж печет, а тут всей дороги минут на двадцать...
Фриц усмехнулся.
— Янек и Паччарди только проехали пост, а по ним уже ударили. Риск какой-то есть. Опять же это твое указание, чтобы здесь не ездить, и ты первый тобой же установленный порядок и нарушаешь. Но, с другой стороны, как бы и впрямь не припоздать...
— Выбор, как в русской сказке: прямо поедешь — голову потеряешь, направо возьмешь — коня лишишься,— пошутил Лукач.— Времени-то и вправду нет.
«Пежо» рвануло вперед. Горячий воздух, врываясь в окна, превращался в охлаждающий ветерок. Где-то слева от шоссе тянулись, постепенно приближаясь к нему, невидимые пока республиканские позиции, вдали подходившие к окраинам Уэски. Там перед ними, как крепость, стоял бывший сумасшедший дом, еще в прошлом году, благодаря тому, что его защищали одни унтер-офицеры, отбивший все атаки анархистов.
Когда до поворота к серпантину оставалось меньше двух километров, в машине стали слышны франкистские пушки, изредка стрелявшие с закрытых позиций откуда-то слева. Реглер, повернувшись к Лукачу, делился с ним своими мрачно-ироническими впечатлениями о крестьянских коммунах, организованных и управляемых арагонскими теоретиками анархии. Ведя машину на предельной скорости, Эмилио напряженно смотрел вдаль, чтобы неожиданно не налететь на выбоину. Фриц тоже смотрел перед собой, поверх растрепанной шевелюры Реглера, размышляя о том, что Лукач собирается избежать завтрашнего наступления требованием скрупулезного выполнения всех предварительных его условий. По всей своей природе сочувствовать этому он никак не мог, но почему-то не испытывал и возмущения. «В испанской войне происходит много непостижимого, как, впрочем, и у нас в гражданскую бывало,— думал он.— Однако бюрократизма в министерствах достаточно, чтобы кого хочешь взбесить, а сколько случаев прямой измены. Конечно, бороться и с тем, и с другим надо легальными средствами, но ведь Лукач-то, в конце концов, академии не кончал и вообще на многое смотрит по-своему. Ну, и слишком мягок тоже. Писатель ведь. Хотя встречаются писатели не очень-то добренькие. Бригада же его, надо признать, не хуже, а часто лучше других себя показывала. Его, мягкого, бойцы почему-то зачастую слушаются лучше строгих. Доходит, видно, до людей его удивительная заботливость о них...»
