Нина Молева - Боярские дворы
…Внутренняя лестница Русского музея. Узкие каменные ступени вокруг бесконечного столба. Белесый свет окон низко, у самого пола. Обитая металлическим листом дверь. Хранение… Всего два года, как кончилась война. Специальных работников в хранении не хватало, и, оказавшись в командировке, надо было в платке и халате (от промозглого холода и въедливой пыли!) самой отыскивать нужные холсты. И все-таки месяц одиночества среди картин — первая, аспирантская, и на всю жизнь настоящая встреча с XVIII веком.
С утра до вечера, один за другим, большие и маленькие, мастеровитые и напоминающие лубки портреты — рассказы о художниках и персонажах тех лет. И сейчас в памяти одинокий свет лампочки, черные полукружия окон, выходящих на парадную лестницу музея, сквозь них — непонятные куски стенной росписи, кругом штабеля картин, и на одном из холстов — удивительное, единственное в своем роде лицо. Могучий, седеющий старик с крупными, властными чертами лица и яростным взглядом темных глаз из-под густых клочковатых бровей. Простой зеленовато-желтый кафтан, посох и словно впившаяся в него багровая рука. Суровая в своей простоте правда жизни, человеческого характера, времени. И как же он близок и по душевному складу, и по особенностям композиции, по самой манере живописи к «Нептуну»! У него даже имя было необычным — патриарх Милака. Тогда же я попыталась узнать, что оно означало, но инвентарь музея не давал никаких пояснений. Может, описка?
Теперь места для прежних недоумений не оставалось — написание имени дошло до наших дней неискаженным, зато полностью исчезла память о лице, которое за ним скрывалось. Тем не менее в частной переписке 1690-х годов удалось найти упоминание о Милаке. Вслед за письмами и документы подтверждали, что носил это прозвище ближайший родственник Петра, его двоюродный дед по матери, Матвей Филимонович Нарышкин. Это его «персона» занимала место среди «бояр висячих» Ново-Преображенского дворца! Открытие было неожиданным и — не таким уж обязательным.
Иностранные путешественники отзываются о нем с пренебрежением и плохо скрываемой неприязнью, вот только правы ли они? Известно, что Матвей Нарышкин был деятельным сторонником Петра в его борьбе за власть, участником подавления стрелецких восстаний. Вошел он и во Всешутейший собор его первым главой, сумев разобраться в замыслах внука. А поставив перед собой какую-либо цель, этот человек умел к ней идти. Только характер у Матвея Нарышкина был не из легких.
Круг кандидатов в «Нептуны» заметно сужался, но не одно это поддерживало надежду. Среди остававшихся нескольких «бояр висячих» некоторые имена принадлежали так называемым шутам Петра I. Среди них легче казалось найти таинственного старика. К тому же шуты петровских лет — это совсем не так просто.
Шутка, злая издевка, острое слово — как ценили их Петр и его единомышленники, какую чувствовали в них воспитательную силу! Под видом развлечения любая идея легче и быстрее доходила до человека, а ведь имелась в виду самая широкая аудитория, выходящая далеко за рамки придворного круга. Сколько шума наделала в Москве в конце XVII века знаменитая свадьба шута Шанского, разыгрывавшаяся с участием боярства на глазах у всего города, на улицах и в специально приготовленных помещениях. «В том же году, — вспоминает с характерной для тех лет краткостью один из современников, — женился шут Иван Пименов сын Шанский на сестре князя Юрья Федоровича Шаховского; в поезду были бояре, и окольничие, и думные, и стольники, и дьяки в мантиях, ферязях, в горлатных шапках, также и боярыни». Трудно придумать лучший повод для пародии на феодальные обычаи и вместе с тем возможность унизить ненавистную Петру боярскую спесь.
Чтобы сохранить память об удавшихся торжествах, Петр заказывает Адриану Схонебеку гравюры, на которых свадьба запечатлена во всех ее мельчайших подробностях. Тем более что такому обороту представления, которое было сродни торжествам Всешутейшего собора, помогал сам молодой. Шанского никак не назовешь шутом в нынешнем понимании этого слова. Представитель одной из старейших дворянских фамилий, он в числе волонтеров в 1697–1698 годах вместе с Петром ездил учиться на Запад, был по-настоящему образован, несомненно, остроумен и хорошо понимал замыслы царя. Тем не менее живописный портрет Шанского не числился среди имущества Ново-Преображенского дворца. Петр, по-видимому, не счел его лицом достаточно важным и интересным для подобного представительства. Зато в ассамблейной зале висела «персона иноземца Выменки», формально состоявшего в должности шута в придворном штате.
Однако «принц Вимене», как называли его современники по любимому присловью — искаженному акцентом выражению «вы меня», фигура и вовсе необычная. Настоящее его имя остается загадкой, но именно он был одним из основоположников русской политической сатиры. Сохранилась любопытная переписка «Выменки» с Петром I, дошла до нас и составленная им сатирическая грамотка к польскому королю Августу II Саксонскому в связи с далеко идущими военными планами последнего. Темой шуток «принца Вимене» была только внешняя политика, предметом сатиры — внешние враги. Обличие Нептуна к нему отношения не имело.
А вот какая роль принадлежала двум другим шутам — Андрею Бесящему и Якову Тургеневу?
Еще в XIX веке один из первых историков русского искусства — П. Н. Петров высказал предположение, что под именем Андрея Бесящего скрывается Андрей Матвеевич Апраксин. Был Андрей Апраксин одним из приближенных бояр брата Петра, Ивана Алексеевича, состоял в дальнем родстве и с самим Петром. Сестра Апраксина, Марфа Матвеевна, была женой другого брата царя — рано умершего Федора Алексеевича. Правда, ни П. Н. Петров, ни последующие исследователи не заинтересовались происхождением неуважительного прозвища, трудно объяснимого в отношении человека такого высокого положения. В связи же с Преображенской серией возникал другой, еще более недоуменный вопрос: что побудило Петра поместить в ассамблейной зале портрет Андрея Апраксина, в общем достаточно далекого от его деятельности?
Снова долгие розыски и постепенно складывающийся ответ, в котором все было как будто наоборот. Да, в отличие от двух своих братьев, ближайших соратников Петра, Андрей Апраксин вначале не интересовался преобразовательными идеями Петра. Они его не занимали, а боярская привычка тешить свой норов постоянно приводила к столкновениям с Петром. Вольный дух старого боярства истреблялся царем жестоко и неуклонно.
Среди молодецких выходок Андрея Апраксина одна отличалась особенной бессмысленностью. В 1696 году под Филями он со своими людьми «смертно прибил» стольника Желябужского с сыном, а при допросе отрекся от своего поступка. Взбешенный Петр приговорил его к особенно высокому штрафу и… битью кнутом. От этого последнего позорного наказания Апраксина спасли только неотступные просьбы сестры, царицы Марфы, которая буквально на коленях вымолила у царя для него прощение. Битье кнутом было заменено прозвищем Бесящей, которое оказалось увековеченным на специально написанном портрете как предостережение и напоминание всей остальной боярской вольнице. В такой же роли одержимого Апраксин вынужден был принимать участие во всех действиях Всешутейшего собора, выставляемый Петром на всеобщее осмеяние. Чести быть Нептуном ему бы никто не предоставил.
По сравнению с другими преображенскими портретами портрет Якова Тургенева оказался в наилучшем положении. Забранный в свое время в Гатчину Павлом I, который старательно собирал все, что было связано с памятью Петра I, портрет перешел затем в Русский музей и теперь открывает залы нового русского искусства, вернее, собственно живописи.
Немолодой мужчина в широко распахнутом кафтане, подпоясанный ярким узорчатым, возможно, слуцким поясом, с палкой или, может быть, жезлом в правой руке. Бледное, почти испитое лицо под темной, придерживающей волосы повязкой, усталый и недоверчивый взгляд умных глаз. И прямо над головой по фону, крупной вязью старинного шрифта: «Яков Тургенев». Каталог Русского музея добавляет к этому, что портрет принадлежит кисти Ивана Одольского и написан в 1725 году.
«Извольте прислать мне Адольского немедленно… у нас налицо старые… уже не годятся. А потребны оные (портреты. — Н. М.) будет…» Это обрывки записки с приказом Петра, записанным его секретарем в 1720 году.
И 1725 год. «Доношение»: «В Канцелярию от строений доносит живописец Иван Одольский, а о чем тому следуют пункты: 1. Ее императорского величества именным указом повелено мне, нижайшему, написать четыре персоны, а именно: князь папы Строева, господина Нелединского, господина Ржевского, малого Бахуса, который живет в доме ее императорского величества. 2. А на письмо помянутых персон к живописному делу надлежит потребности, которые объявлены ниже сего…» Дальше подробный список материалов.
