Сергей Бородин - Тамерлан
Дни похолодали. Кончался октябрь. Работать в прохладе стало легче, работа шла веселей.
Назар с Борисом проработали весь долгой день. Давно ушли с Тимуром в поход исправленные старые кольчуги. Работу Назара в Синем Дворце похвалили, при расчёте мастера не обидели, чем ещё раз дали понять, что повелитель хороших оружейников ценит.
Но из дворцовых кладовых Назар взял несколько сильно изорванных кольчуг, пообещав на досуге и эти починить и поправить. Взял не из корысти, — взял из почтения к тем стародавним, искусным мастерам, что некогда сковали по десять тысяч сваренных колец на каждую из кольчуг да ещё по десять тысяч несомкнутых, чтобы склепать ими сварные кольца в единую воинскую рубаху. Не простое это было дело — сплести двадцать тысяч маленьких колечек, — ряд сварных рядом склёпанных. Каждое целое колечко охватывало четыре склёпанных колечка, каждое склёпанное охватывало четыре цельных, — так сплеталась кольчуга. И не только сплеталась, а и украшалась двумя-тремя рядами медных колечек — оторочкой по вороту, по краю рукавов, по подолу.
Видя, сколь мелки и ровны были колечки тех древних, может ещё киевских времён, русских кольчуг, взял Назар их к себе и, отковавшись к походу, принялся заклёпывать боевые прорехи полюбившихся ему тяжёлых рубах.
Они лежали теперь в мастерской, снова целые, снова крепкие, поднятые из дворцового хлама любовной рукой туляка. Но лежали они чёрные, покрытые ржой и нагаром. Надо было почистить их, ибо ещё в летописаниях наших сказано, что страшно врагу глядеть на окольчуженное воинство, когда чистое железо голых доспехов сияет, как вода под светлым солнцем.
И Назар, чёрными руками перебирая кольчугу, сказал Борису:
— Теперь бы вычистить! Песок найдётся?
Но тёмный песок, коим чистили прежние, сданные в поход кольчуги, давно притоптался на тесном дворике, а песок нужен чистый, зернистый. Такого не было.
— Надо свежего принести, — ответил Борис.
— Где найдёшь? Тут, у кого и есть, всем нужен. Надо в другой слободе спросить.
— Я схожу.
— Вместе пойдём. Возьми мешок. Надо и мне разогнуться, глянуть на божий свет.
Долго они лили друг на друга тёплую воду, отмываясь от кузницы.
— Завтра в баню идти. Там ужо отмоемся! — сказал Назар, вытираясь.
— А завтра разве суббота?
— А ты, что ли, забыл, какой послезавтра день?
— Батюшка Козьмодемьян — как не знать, — обиделся Борис.
Близился день Козьмы и Домиана, небесных покровителей славянских кузнецов. В этот день по всей Руси никто из кузнецов не работал, а Назар чтил этот день и в дальней земле, — это был день, когда славянские мастера по железу, по стали, по меди разгибались над горнами и как бы озирались во всю ширину страны своей; смолкали молоты, чтобы кузнецы могли прислушаться к наступавшей тишине, повидаться друг с другом, поговорить о делах своего сословия, прежде чем снова погрузиться на год в лязг железа, грохот и в гарь.
В стародавние времена покровителем кузнецов славянских почитался языческий бог Сварог, а сотни три лет назад, со времени Владимира Киевского, доверили славянские кузнецы свои молоты Козьме и Домиану, соединив обоих святых в одном имени — Козьмодемьян.
Борис пошёл через двор к своей мазанке и крикнул в дверь:
— Ольга!
Навстречу ему на порог выскочила худенькая, смуглая до синевы, черноволосая жена Бориса.
— Дай мешок, Ольга! Мешок.
Она исчезла за дверью и долго не показывалась.
Борису не хотелось отставать от Назара, и он ей крикнул:
— Чего копаешься? Давай скорей.
Она появилась, протягивая ему шкуру козьего меха. Это была подстилка под их постелью, и она не сразу смогла выпростать её из-под одеял.
Борис было рассердился, а Назар рассмеялся:
— Эх ты!..
— Ну, что это! — строго спросил Борис. — Я тебе — мешок, а ты мне мех!
Ольга виновато попятилась, а Назар поспешил оправдать её:
— Ничего, ничего. Обыкнет [так].
Назар жил один в небольшой келье при кузнице, а Борису уступил своё прежнее жильё, когда Борис женился.
Однажды Назар, глядя в невесёлые глаза своего подмастерья, сказал:
— Был я, Борис, женат. Прожил с женой два года: хорошо прожил. Из Белёва она, тож кузнецова дочь с Оки, из Завырья. Захворала она, послал я её к отцу, думал, там, в яблонных садах, окрепнет. А она там и померла. С тех пор я не женился: кузнецу, как попу, дозволено раз жениться — не то железо слушаться перестанет. А тебе, Борис, пора. Есть тут русские, которых по низовым сёлам ордынцы выкрали, привозят их сюда, тут продают. Хочешь, выкупи; сходи на базар. Может, найдёшь по душе. На такое дело я тебя поддержу, после рассчитаемся. Не найдёшь, — ищи тут по слободкам. Найдёшь, — я тебе высватаю.
Огонёк блеснул в глазах у Бориса и затуманился:
— Что ж я тимурам работников плодить буду? А, дядя Назар?
— Как воспитаешь!
Борис промолчал, но с того дня в базарные дни стал иной раз отпрашиваться в город, и, не спрашивая зачем, Назар отпускал Бориса.
Однажды Борис сказал:
— Видел я, дядя Назар, наших полонянок, — душа у них измятая, об отчем крове скорбят; с такой жить — только сердце мне надрывать, когда сам себя силом тут держишь.
— Сердца не надрывай, — жизнь строить надо с лёгким сердцем.
Однажды Борис прибежал с базара и застал мастера за какой-то мелкой клёпкой, которой Назар любил заниматься без подручного.
— Пойдём поскорей, глянь сам, годится ли мне.
— Ты же себе выбираешь!
— Пойдём, глянь; не то другой кто перехватит, на мученье. У меня сердце просит, а разум молчит.
— Мудрено тебя понять. Пойдём, коль сомневаешься.
Но и сам Назар удивился, когда Борис привёл его в тот угол рабьего рынка, где под длинным навесом сидели и стояли пригнанные с Инда пленники. Их было много, и продавали их задешево: они казались хилыми и непригодными к тяжёлой работе, а таких не ценили; девушки же больше удивляли, чем привлекали самаркандских покупателей, — они тоже казались хилыми, сухощавыми, да и очень уж тёмными и кожей и глазами, столь пугливыми, что ни ласки, ни мысли в них не проглядывало, и это отпугивало покупателей от них.
С тревожным, нетерпеливым сердцем вёл Борис за собой Назара по этому печальному, молчаливому ряду, где на смуглых телах, слившихся в единую цепь, кое-где пестрели то белые покрывала с цветной каймой, то коричневые, то тёмно-багровые накидки, и порванные и уцелевшие.
Продавцы, горячась, выталкивали вперёд то одну, то другую из девушек, что-то обычное, бесстыдное выкрикивая им в похвалу, похлопывали потными ладонями по дрожащим, будто в ознобе, телам. Сдвигали или срывали с пленниц покрывала, чтоб прельстить покупателя.
— Ты тут выбрал? — спросил Назар.
— Идём, идём. Тут!
Назар видел не то что пугливые, а какие-то обмершие, но горячие, иногда влажные, тёмные глаза, десятки глаз, смотревших куда-то мимо людей, но, казалось, даже и при взгляде на людей ничего не видевших. А телом все тут были схожи — тоненькие, натёртые для вида маслом, сжавшиеся, понурые. Продавцы успевали их неприметно ткнуть в бок пальцем, чтобы взбодрить, но этой бодрости не надолго хватало.
— Идём, идём, не купил ли уж её кто… Ан… Вот она!
Назар не заметил ничего, чем отличалась бы показанная девушка от всех остальных. Среди остальных были и приятней лицом, и рослее.
— Эта?
— Только не гляди прямо: купец заметит, такую цену заломит, что не выкупишь.
— Ладно. А чем она… Она тебе и понравилась?
— Эта подходит.
— А может, по ремесленным слободам сперва поискать, из свободных? С теми хоть поговоришь. А с этой и говорить не сможешь! Она ведь по-нашему… А?
— Язык-то? Пускай. Пока по слободам расспросим, этой уж не будет. Тогда что?
— Себе выбираешь. Сам решай! — И торопливо предупредил: — О деньгах не сомневайся, найдём.
И они выкупили и привели домой эту пленницу.
Они сели у себя во дворе, и Назар смотрел с удивлением на избранницу Борисова сердца.
«Чем она краше остальных? — думал Назар. — Там краше были и рослее! Вот сердце-то человеческое!»
Она сидела между ними, положив подбородок на высоко согнутые колени, чуть скосив голову набок, и вслушивалась в их странный, медлительный, тяжёлый язык.
Назар, взяв её беспомощную, лиловатую, узенькую, как у обезьянки, руку на свою широкую, крепкую ладонь, с любопытством разогнул и посмотрел её маленькие пальцы.
— Глянь, какие тоненькие, остренькие. Мне б такие, — а то как мелкую работу делаю, сила-то мне мешает.
Борис засмеялся: так не вязались эти почти игрушечные пальчики с могучей десницей мастера.
